Как дети (сборник) - Сергей Кумыш

Но сын ее не замечает, успокаивается на несколько секунд, а потом снова принимается за свое. Тогда уже вступает муж:

– Ешь спокойно.

Ребенок притихает. Ужин продолжается.

Утолив первый голод, муж заговаривает с ней. О работе он уже спросил, точнее, она его спросила, а потом и он ее – как будто из вежливости. Он говорит о новостях. О войне. Она его пугает, сама идея войны. Поэтому даже если война идет где-то далеко, он говорит о ней. Ей не нравятся эти разговоры. Как будто вместе с ними война, идущая где-то далеко, входит и в их дом. Тревожная нота, повисающая в воздухе. Но она слушает, что-то отвечает ему, понимает – так надо. Он разговаривает о политике, только когда его что-то угнетает, гложет, подтачивает изнутри. Значит, надо дать ему выговориться, выслушать, попытаться утешить.

Ей не хочется вести эти разговоры при ребенке. Кто-то матерится при детях, кто-то при них курит и пьет, кто-то разговаривает о политике. Но что она может ему сказать? Он говорит, не нуждаясь в ответе. Точнее, он нуждается, но не оставляет для ответа никакой возможности. Она пытается что-то отвечать, понимая, что говорит невпопад, понимая, что не находит нужных слов, что ей не хватает терпения или мудрости.

Удивительно, как легко удавалось ее матери всегда угадывать настроение мужа, поворачивать разговор так, что он этого не замечал, как будто праздные, но такие нужные семейные разговоры – его идея. Она, как утка на пруду, ловила встречный ветер и заслоняла от него птенцов.

Муж говорит, она слушает, ребенок скучает. Какие-то абсолютно неуместные за столом подробности гибели Каддафи. Влияние ливийского конфликта на российскую экономику. Мысли по поводу ситуации на Ближнем Востоке в целом.

Ребенок волнуется. Он, конечно, скорее всего не понимает, ну или не очень понимает, о чем речь. Несколько раз он коротко вдыхает ртом, как будто собираясь что-то сказать, но так ничего и не говорит, ловя взглядом то лицо матери, то лицо отца, то вообще что-то постороннее.

– В своем завещании Каддафи призвал сторонников продолжать сопротивление, – говорит отец.

– Правильно! – неожиданно и громко выпаливает ребенок.

Мать вздрагивает, отец сурово и удивленно смотрит на сына.

– Ешь, пожалуйста, и не встревай во взрослые разговоры, – одергивает сына мать. Она специально одергивает ребенка первой, чтобы муж увидел, что меры приняты и военное вмешательство не нужно. Пусть лучше ребенок немного подуется на нее, чем услышит что-то куда более внушительное от отца. Она боится гнева мужа не меньше, чем сын. Она знает, что во время серьезных разговоров его лучше не отвлекать. То, что сделал сын, – всего лишь дурачество. Но сейчас именно это может стать причиной вооруженного конфликта.

Ребенок смотрит в тарелку, муж ничего не говорит. Ей это удалось. Военный конфликт в Ливии может как угодно влиять на российскую и даже мировую экономику, на ситуацию на Ближнем Востоке в целом. Но он никак не должен влиять на ситуацию в их семье.

Россия, конец октября, в старом парке возле их дома на деревьях еще остались последние желтые листья. В выходные можно будет всем вместе пойти гулять.

Муж сбился с мысли. Он что-то говорил, а ему не дали досказать. Теперь это так и останется внутри него. Минутная подавленность сменяется раздраженностью. Ему нужно на что-то переключиться. Но он может сменить лишь тему, не настроение.

Она разливает чай. Терпкая ароматная индийская заварка. Муж угрюмо уставился в стол. Ребенок громко звенит ложкой, размешивая сахар. Еще один резкий звук. Отец молча поворачивается к сыну.

Ему не нравится, как готовит жена. Еда у нее получается какой-то безликой, если так вообще можно сказать о еде. Вот и сегодня – обычная рыба под майонезом. Рыба всегда – просто рыба, овощи – просто овощи, хлеб она покупает уже нарезанный. Приготовление занимает минимум времени. Кухня даже не успевает пропитаться запахом – все готовится и съедается крайне быстро. Потом моется посуда – и все. Никакого священнодейства, никакого ритуала. Есть в готовке что-то древнее, языческое. Но это не про их дом. Майонеза и полуфабрикатов в древние времена не было.

Пока жена заканчивает приготовления, он отвлекается на сына, удивленно и сосредоточенно разглядывающего что-то за окном. Сначала он не понимает, куда смотрит ребенок, но потом его взгляд падает на расцвеченные вечерними огнями облака, полностью заслонившие небо. Теперь они смотрят на одно и то же. Ребенок не понимает, почему небо светится, хотя должно быть темно – поздний вечер октября.

– Это от фонарей. От машин, от окон, – говорит отец. Неужели его сын заметил это впервые? Почему это не удивило его вчера, позавчера, неделю назад? Все остальное становится неважным.

Он кладет руку сыну на спину. Его ладонь едва соприкасается с телом ребенка через рубашку. Но даже этого легкого прикосновения достаточно, чтобы он вдруг ощутил, насколько у его сына хрупкие кости. Как будто не человеческие, и даже не птичьи, а какие-то…рыбьи. Худой, без единой складочки. Речной пескарик, научившийся дышать.

Жена положила на стол чистую белую скатерть. На мгновение все преображается. Когда-то по радио он услышал довольно странную фразу. Что-то вроде: «Надо напоминать себе, что ты любишь тех, кого любишь». Тогда это показалось ему немного вычурным, но сейчас он понимает смысл цитаты во всем ее объеме. Он женился, потому что любил. Он продолжает любить. Иногда это забывается, иногда он не думает об этом, иногда, в особо тяжелые моменты, ему вообще кажется, что это не так. Но вот есть эта скатерть, мелочь, глупая на самом деле мелочь, и вдруг он вспоминает, удивительно ясно осознает, что любит жену.

Втроем они садятся за стол. Он смотрит на нее внимательно и удивленно, тем самым взглядом, каким его сын несколько минут назад смотрел в окно. Потом он смотрит в тарелку. Съесть и забыть. Не все умеют готовить.

Он стесняется поделиться с ней своим открытием при сыне. А она молчит. Даже почти не смотрит на него. Как будто не чувствует, что с ним только что произошло, какое он совершил удивительное открытие. Она вынимает кости изо рта, поглядывая то на него, то на ребенка с полусмущенной, ничего не значащей улыбкой.

Его пронзает внезапная досада. Можно было купить филе. Тогда бы они сейчас нормально ели, не ковыряясь во рту с идиотским видом, не складывая на край тарелки плохо объеденные кости. Это некрасиво.

Ребенок звякает вилкой, как будто специально, чтоб погромче.

– Ешь спокойно, – говорит отец. Гораздо строже, чем ему самому бы хотелось. Тональность вечера задана неверно. Но теперь уже ничего не поделаешь, он это знает. Довольно странно: их общее настроение всегда определяется тем, как он произнесет первые слова за ужином.

Теперь он не знает, о чем говорить. Он и до этого не знал, но надеялся, что вновь обретенное чувство подскажет ему верный тон, нужные слова. Все развеялось. Музыку включать не хочется. Но эта жующая тишина невыносима.

На помощь снова приходит радио. Пока он по пробкам добирался до детского сада, чтобы забрать ребенка, по радио в новостях обсуждали недавний зверский самосуд над Каддафи. Очередной локальный хаос в Ливии. Об этом он и будет говорить. Других мыслей нет.

Когда-то в детстве он слышал, как отец за столом рассуждает о политике. Если смотрел последние известия, к нему было бесполезно подходить. Он пообещал себе, что, когда вырастет, не будет смотреть новости и обсуждать их. Он отмахивается от этого невольного воспоминания – раньше мир был другим.

Его пугает сама идея войны. Даже если война идет где-то далеко, то все равно – через телевизоры, радиоприемники, газеты – входит в твой дом. Он не может носить это только в себе.

Ребенок не слушает. Жена реагирует странно – вроде слушает, вроде что-то отвечает, но с таким видом и таким тоном, будто поддерживает светскую беседу. Как будто он говорит о плохой погоде. Неужели только его одного это действительно волнует?

– …призвал сторонников продолжать сопротивление.

– Правильно!

Ребенок победоносно смотрит на отца, потом на мать. Отца захватывает новая волна досады. Чтобы хоть как-то отреагировать, ему нужно время. Жена одергивает сына. Формально. Ровно настолько, чтобы показать мужу, что его работа уже сделана, можно не вмешиваться. Неужели она думает, что он этого не замечает?

Тишина вновь повисает над столом, над белой скатертью и опустевшими тарелками. Рыбьи кости, дряблая обваренная кожица. В воздухе чувствуется затаившееся ожидание семейной ссоры. После каждой их ссоры он никогда не может вспомнить, из-за чего все началось.

Ребенок в маске тигра. Когда родители начинают переругиваться, он понимает, что ему надо спрятаться, иначе он заплачет. А ему бы сейчас этого очень не хотелось. Если он пойдет и спрячется, то через какое-то время его найдут и тогда он точно заплачет. Он выходит из-за стола – чтобы остаться незамеченным, надо выйти очень ненадолго. Ребенок идет в свою комнату, осматривается. Оставаться здесь нельзя, надо что-то придумать и быстро вернуться. На кровати лежит маска тигра, вырезанная из картона. У него много масок с разными животными. Есть слон, есть собака и кошка, зебра и лев. Есть мышонок. Но маска тигра – его любимая, он не знает почему. Ребенок надевает маску. Резинка слегка давит на затылок. Он возвращается на кухню.