Нравственное правосудие и судейское правотворчество - Владимир Ярославцев

Следует признать, таким образом, что закон и справедливость в той или иной мере стали атрибутом римского гражданского общества, где действительно обеспечивалась защита прав личности и где справедливость из абстрактной категории естественного права перевоплотилась в действенную правовую категорию. В подтверждение приведем некоторые суждения римских юристов: In omnibus, maxime tamen in jure aequitas spectanda est – во всех делах, особенно же в праве, нужно помнить о справедливости (Paul. D. 50.17.90.);ubi aequitas evidens poscit, subveniendum est – там, где этого явно требует справедливость, нужно помочь (Marcell. D. 4.1.7.); licet hoc jure contingat, tamen aequitas dictat – хотя это и по праву, однако справедливость требует… (Ulp. D. 15.1.32 pr.); haec aequitas suggerit, etsijure deficiamur – это желательно по справедливости, хотя (четкое) правовое предписание и отсутствует (Paul. D. 39.3.2.5); aequitas naturalis praeferenda est rigori juris – естественная справедливость предпочтительней строгости права; aequitas In judiciis Inter litigantes servanda est – в судебных спорах тяжущиеся должны блюсти справедливость.

Автор книги далек от желания представить Древний Рим как некое идеальное общество. Разумеется, в Древнем Риме (как, впрочем, и в других государствах) справедливость и закон существовали бок о бок с несправедливостью и произволом, милосердие с жестокостью.

Сенека показывает нам это с большой убедительностью: «В царствование Тиберия была распространенной и почти всеобщей неистовая страсть к доносам (доносы особенно усилились с введением закона об оскорблении величества Тас. Ann. 1.72), которая опустошала Римское государство хуже всякой междоусобной войны. Подхватывались речи пьяных и откровенность шутников. Ничего не было безопасного: доставлял удовольствие всякий случай проявить жестокость и не ждали результата обвинения подсудимых, так как он всегда бывал один»[141]. Однако подобные «отклонения» не могли, конечно, подорвать веру римлян в закон и справедливость, живым олицетворением которых являлись преторы и судьи.

Со II века в Римской империи наблюдается усиление законодательной власти императора. И хотя эдикты продолжают публиковаться каждым новым претором, правовое творчество преторской власти делается постепенно все менее и менее решительным и интенсивным (период наибольшей ее активности правотворчества относят к 250—80 гг. до н. э.)[142], аосновную часть эдикта составляет теперь то, что называется edictum tralaticium. Наконец, между 125 и 128 гг., после того как по поручению императора Адриана известный юрист Сальвий Юлиан установил окончательную редакцию edictum perpetuum, эдикт сделался неизменяемым и обязательным для преторов. Впрочем, он продолжал считаться эдиктом претора, чьи постановления сохраняли характер jus honorariun, т. е. права, имеющего силу и действие только благодаря мерам преторской власти.

Несмотря на то что пик творческой активности преторов остался далеко позади, основы (принципы) их правотворчества – законность и справедливость, базирующиеся на таком изначальном нравственном качестве, как совесть, по возможности претворялись в жизнь. Особенно это было заметно в царствование императоров Адриана, Антонина и Марка Аврелия. Как пишет Э. Ренан, «при них получило начало большая часть человечных и разумных законов, которые смягчили суровость древнего права и превратили законодательство, первоначально узкое и беспощадное, в кодекс, приемлемый всеми цивилизованными народами… Жесткое право уступает дорогу справедливости, кротость берет верх над строгостью, правосудие кажется нераздельным с благотворительностью»[143]. Подтверждением тому является улучшение положения рабов. Как известно, по римским законам рабы не имели ни воли, ни личности, ни собственности. Господин, которому принадлежал раб, владел им по праву собственности как вещью и мог по произволу продать его, истязать, убить. Теперь же участь рабов была смягчена. В частности, виды телесных наказаний для них определяются законом, убийство раба становится преступлением, чрезмерно жестокое обращение с ним признается проступком, за который господин может быть подвергнут наказанию в виде принудительной обязанности продать раба. При этом раб получает право, участвуя в судебном заседании, приводить доказательства несправедливых действий господина. Наконец, рабу разрешается иметь имущество, а также семью, членов которой нельзя продать раздельно. По существу, начиная с Антонина, рабство стало считаться нарушением естественного права.

Таким образом, во II веке классическое римское право окончательно сформировалось как единое целое, хотя дуализм оставался его особенностью вплоть до 342 г., когда императорской конституцией преторское право было отменено навсегда[144]. Завершается и наше повествование о преторах и судьях. Однако, прежде чем расстаться с ними, отметим наиболее существенные для нашего исследования моменты.

В процессе преторской деятельности были закреплены приоритет закона в правоприменительной деятельности (lex Cornelia) и одновременно право претора на интерпретацию закона в соответствии с изменяющимися реалиями жизни, т. е. право на правотворчество. Закон служил для претора основополагающим правилом, которое он обязан был применять, эдикт же, принятый в соответствии с законом, являлся «собственной программой» претора, которая, таким образом, представляла собой не что иное, как толкование закона на основании свободного суждения о конкретных обстоятельствах дела. Это позволяет говорить о некоем правотворчестве претора при применении закона.

Преторская деятельность привела к различению понятий «правоприменение» и «правосудие». Каждое имеет свое содержание, они не противостоят друг другу, так как именно при применении закона судья осуществляет правосудие, т. е. «творит право». Не случайно Ульпиан назвал правосудие «неизменной и постоянной волей предоставлять каждому его право».

Римлянам, как мы полагаем, удалось достичь «правовой гармонии» в соотношении естественного права, позитивного права (закона) и преторе ко го права (судейского правотворчества), которые дополняли и уравновешивали друг друга, говоря современным языком, служили идеальной основой системы «сдержек и противовесов» в целях поддержания надлежащего правопорядка в государстве. Кто знает, может быть, именно это уникальное достижение и предопределило возрождение римского права спустя столетия и его востребованность по сей день.

Интеллектуальный прорыв, совершенный в области права, не соответствовал настроению римлян, приверженность которых государственной религии поддерживала суеверия и препятствовала поступательному развитию гражданского общества, укреплению власти и в конечном счете государства. Озабоченный этим Марк Аврелий задает сакраментальный вопрос: «Как в самом деле изменить внутреннее расположение людей?» И сам же отвечает, проницательно высветив существо проблемы: «А без перемены в их мыслях что можешь ты получить, как не рабов подъяремных, высказывающих лицемерные убеждения?»[145] Он искренне желал улучшить людей, но понимал, что на основе только философских постулатов это сделать невозможно.

И наконец нравственный учитель явился миру. Собственно христианство как религиозное учение не относится к предмету нашего исследования. Однако, на наш взгляд, крайне важно иметь представление о взглядах Иисуса Христа на право и суд, хотя, как справедливо замечает Е.В. Спекторский, «трудно себе представить Христа как юриста; Он сам предупреждал, что не пришел с юридической миссией, «ибо не послал Бог Сына своего в мир, чтобы судить мир» (Иоанн. III. 17), «Я не сужу никого» (Иоанн. VIII. 15). Но в то же самое время Он не только участвовал в том, что Йеринг назвал юриспруденцией повседневной жизни, но еще и толковал право и предложил в своем роде законченную философию права»[146].

Для понимания этой философии ключевыми, на наш взгляд, являются слова Христа «воздайте Кесарю кесарево, а Богу божье», выражающие, если говорить языком юридическим, двуединую формулу правосознания. В первой ее части речь идет о, казалось бы, частной проблеме – уплате податей, однако она имеет и более глубокий смысл: Христос тем самым подтверждает, что признает необходимость следовать правовым установлениям кесаря, т. е. признает принцип законности. В евангелических текстах мы находим неоднократные свидетельства тому, что Христос не выступает с позиции непослушания (но и не освящает) и по отношению к различным правовым институтам, таким, как купля-продажа (Иоанн. IV. 8; XIII. 29; Марк. IV. 37), виды собственности (Матф. XXIV. 43; Лука. XII. 39), аренда виноградника (Матф. XXI. 33,44). В своих проповедях он касается правоотношений между господами и рабами (Матф. XXIV. 45–51; Лука. XVII. 7), формальной системы доказательств (Иоанн. VIII. 17), предания суду (Матф. V. 28). Он даже занимается толкованием права: разъясняет, какая из заповедей «наибольшая» в законе (Матф. XXII. 37–39), показывает искушающим его саддукеям, что они «заблуждаются, не зная Писаний» (Матф. XXII. 29), дает толкование законам Моисея о разводе (Марк. X. 2) и о прелюбодеянии (Иоанн. VIII. 3).