Русская басня - Николай Леонидович Степанов

К чему названия Свинья пустого хочет?»

     Она ответствует ему:

          «К тому,

Чтоб было сказано когда о мне в банкете,

     Как я войду в чины:

Превосходительной покушай ветчины».

Он ей ответствовал: «Коль нет меня на свете,

     На что мне чин, душа?

Свинина же притом не чином хороша».

КАЛИГУЛИНА ЛОШАДЬ

Калигула, любовь к лошадушке храня,

    Поставил консулом коня;

Безумну цесарю и смрадному маня,

Все чтут боярином сиятельна коня;

Превосходительством высоким титулуют;

Как папу в туфлю все лошадушку целуют;

В Сенате от коня и ржание и вонь.

По преставлении Калигулы сей конь,

Хотя высокого указом был он роду,

Не кажется уже патрицием народу,

         И возит консул воду.

               Невтон,

Не брав рецептами к почтению лекарства,

          В почтеньи жил без барства,

             В почтеньи умер он.

СТРЯПЧИЙ

Какой-то человек ко стряпчему бежит:

Мне триста, говорит, рублей принадлежит,

Что делать надобно тяжбою, кáк он чает?

             А стряпчий отвечает:

                       «Совет мой тот:

Поди и отнеси дьяку рублей пятьсот».

ЗАЯЦ И ЛЯГУШКИ

          Испуган Заяц и дрожит,

И из кустарника к болоту он бежит.

                Тревожатся Лягушки,

          Едва осталися в них душки,

                И становятся в строй.

Великий, думают, явился им герой.

Трусливый Заяц их хотя не побеждает,

                Однако досаждает:

                     «Я трус,

Однако без войны я дал Лягушкам туз».

Кто подлым родился, пред низкими гордится,

А пред высокими он, ползая, не рдится.

ОСЬ И БЫК

     В лесу воспитанная с негой,

         Под тяжкой трется Ось телегой

     И, не подмазанна, кричит.

А Бык, который то везет, везя — молчит.

Изображает Ось господчика мне нежна,

     Который держит худо счет,

             По-русски — мот,

        А Бык — крестьянина прилежна.

Страдает от долгов обремененный мот,

     А этого не воспомянет,

     Что пахарь, изливая пот,

Трудится и тягло ему на карты тянет.

ХВАСТУН

Шел некто городом, но града не был житель,

              Из дальних был он стран,

И лгать ему талант привычкою был дан.

              За ним его служитель,

Слуга наемный был, из города сего,

              Не из отечества его.

Вещает господин ему вещанья новы

И говорит ему: «В моей земле коровы

              Не менее слонов».

Слуга ему плетет и сам рассказен ков:

«Я чаю, пуда в три такой коровы вымя,

Слонихой лучше бы ей было дати имя.

Я думаю, у ней один полпуда хвост.

              А мы имеем мост,

              К нему теперь подходим.

По всякий день на нем диковинку находим.

              Когда взойдет на срединý,

Кто в оный день солжет, мост тотчас разойдется,

              Лишь только лжец найдется,

              А лжец падет во глубину».

Приезжий говорит: «Коровы-то с верблюда,

А то бы очень был велик коровий хвост.

Слоновьего звена не взрютишь на три блюда.

А ты скажи еще, каков бишь ваш-ат мост?»

              «А мост-ат наш таков, как я сказал, конечно».

              «Такой имети мост,

              Мой друг, бесчеловечно.

              Коровы-то у нас

              Поболе, как у вас.

А мост-ат ваш каков?» — «Сказал уже я это.

У нас же и зимой рекам весна и лето:

                               Нам

      Мосты всегда потребны по рекам...»

«Коровы-то и здесь такие ж, как и там;

Мне только нá этот час ложно показалось,

А оттого-то все неловко и сказалось.

          А мост-ат ваш каков?»

              «Как я сказал, таков».

Приезжий говорил: «Коль это без обману,

      Так я через реку у вас ходить не стану».

ПОРТНОЙ И МАРТЫШКА

                 Портной кроил,

          Мартышка это примечает

                     И чает,

Искусства своего Портной не утаил.

                 Зачем-то он,

Скроив, и то и то оставив, вышел вон.

Мартышка ножницы Портного ухватила

                    И без него,

                 Не зная ничего,

                 Изрядно накутила,

И мнила так она, что это ремесло

          От знания ея не уросло.

          Зверек сей был ремеслоборец:

Портной — пиит, а он — негодный рифмотворец.

ДЕРЕВЕНСКИЕ БАБЫ

          Во всей деревне шум,

          Нельзя собрати дум,

          Мешается весь ум:

          Шумят сердиты бабы.

          Когда одна шумит,

Так кажется тогда, что будто гром гремит.

Известно, голоса сердитых баб не слабы.

Льет баба злобу всю, сердитая, до дна,

Несносно слышати, когда шумит одна.

В деревне слышится везде Ксантиппа древня,

И зашумела вся от лютых баб деревня.

          Вселенную хотят потрясть.

О чем они кричат? — Прискучилось им прясть,

          Со пряжей неразлучно

          В углу сидети скучно

И в скуке завсегда за гребнем воздыхать.

          Хотят они пахать.

Иль труд такой одним мужчинам только сроден?

А в поле воздух чист, приятен и свободен.

«Не нравно,— говорят,— всегда здесь быть:

                         Сиди,

                         Пряди

          И только на углы избы своей гляди.

Пряди и муж, когда сей труд ему угоден».

                Мужья прядут,

А бабы все пахать и сеяти идут.

          Бесплодны нивы, будто тины,

          И пляшет худо вертено.

          В сей год деревне не дано