Из пережитого. 4-е издание - Юрий Толстой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заявление, подготовленное 19 августа, было опубликовано цензурой только с купюрами, и к тому же были указаны члены Комитета, которые, будучи в Москве, смогли заявление подписать. Все это некоторыми средствами массовой информации и представителями депутатского корпуса было истолковано в том смысле, будто в оценке событий 19–21 августа Комитет занял половинчатую позицию и к тому же в самом Комитете в этом вопросе якобы наметился раскол. Видимо, разброда мнений в оценке позиции Комитета не произошло бы, если бы заявление от 19 августа 1991 года подписал только Председатель Комитета. Принять же заявление от имени Комитета 19 августа было нельзя ввиду отсутствия кворума. Что же касается существа заявления от 19 августа, то члены Комитета в тех экстремальных условиях, в которых они оказались, сделали максимум возможного. Если бы заявление было составлено в более жестких выражениях, оно просто-напросто вообще не увидело бы свет. Ведь с 19 августа уже действовала цензура, и даже заявление, составленное в достаточно сдержанных тонах, было опубликовано с купюрами.
21 августа на 16 часов было назначено заседание Президиума Верховного Совета СССР. Находясь на Манежной в здании Комитета, мы не знали, как будут разворачиваться события. Поэтому в числе возможных вариантов обсуждался и такой, как принятие на себя Комитетом посреднических функций в целях предотвращения кровопролития. Это предложение было выдвинуто мною и поддержано другими членами Комитета. Выполнить эту нелегкую миссию, если в том будет необходимость, мы доверили С. С. Алексееву, заявив, что каждый из нас готов ему в этом помочь. Этим объясняется, почему заявление Комитета, принятое между 14 и 15 часами 21 августа, также было составлено в достаточно сдержанных тонах, хотя в нем с полной определенностью отмечалась антиконституционная направленность предпринятых членами ГКЧП мер. Каждому здравомыслящему политику должно быть ясно, что нельзя выступать между враждующими сторонами в роли посредника, заранее махая перед одной из них красной тряпкой, которая действует на нее как на быка.
На этом заседании я передал С. С. Алексееву и свое заявление, сказав, что оно, возможно, ему пригодится. Мы уполномочили также С. С. Алексеева, Б. М. Лазарева и, кажется, М. И. Пискотина принять участие в заседании Президиума Верховного Совета СССР, которое должно было состояться в тот же день в 16 часов, и предложить при необходимости свое посредничество. На этом мы и разошлись. Было это около 15 – в начале 16 часов 21 августа. Я отправился к себе в гостиницу. Когда я шел вдоль Александровского сада, видел, как бронемашины на полной скорости покидали места своей дислокации, причем на улицах и площадях, прилегающих к гостинице, было довольно много людей. Они переходили площадь и улицы, предпочитая не пользоваться подземным переходом. На милицию, которая регулировала движение, внимания не обращали. Слава богу, что в этот момент никого не задавили.
Вернувшись в гостиницу, я стал слушать трансляцию заседания сессии Верховного Совета РСФСР, на котором обсуждался вопрос, ехать Б. Н. Ельцину в Форос или не ехать. Все дальнейшее подробно описано средствами массовой информации, и мне трудно добавить к этому что-либо существенно новое.
Вскоре мы вновь приехали в Москву, где принимали участие в работе не только Комитета, но и Внеочередного съезда народных депутатов, который оказался если не автором, то соавтором собственной эпитафии.
Думаю, что именно в эти дни произошла прелюдия государственного переворота, эпилог которого завершился подписанием Минских и Алма-Атинских соглашений, ликвидацией Союза ССР (вопреки общесоюзному референдуму!) и отстранением от власти Президента Союза ССР, отставка которого, несомненно, была вынужденной. Что дает основание для такого вывода?
Помимо того, что Съезд путем выкручивания рук заставили сделать себе харакири, по существу столь же антиконституционным путем грубо нарушили принципы формирования Верховного Совета СССР, отдав его на растерзание Верховным советам республик. Уже тогда Верховный Совет СССР был обречен на постыдную роль политического импотента, всецело зависимого от усмотрения амбиционных лидеров республик. Грубо была попрана воля избирателей как территориальных, так и национально-территориальных избирательных округов, поскольку избранные ими народные депутаты были лишены возможности представлять их в высшем органе государственной власти страны. А чтобы депутаты не очень роптали, им бросили кость – обещали сохранить их статус до истечения срока полномочий. Однако очень скоро, как мы увидим, и это обещание было нарушено.
А что же Горбачев? После того как его освободили от затворничества в Форосе и привезли в Москву, он не перестал быть пленником – теперь уже московским. Преисполненный чувства благодарности к своим «освободителям», наш крестьянский сын наивно полагал, будто Ельцин и его тогдашнее окруждение стеной встали на защиту своего Президента и сделали все, чтобы вернуть его к власти. В действительности же эти демократы спасали себя и меньше всего думали о том, как удержать у власти Горбачева. На первых порах он был нужен им, чтобы продемонстрировать единение, которое якобы было достигнуто в дни путча, показать, что путчисты не имели прочных корней в широких слоях общества. Но как только Горбачев согласился на все те назначения, которые продиктовал ему Ельцин, то есть выпустил власть из рук, он перестал быть им нужен. К тому же он был подвергнут унизительному перекрестному допросу в Верховном Совете РСФСР, где опьяненные победой «демократы» разговаривали с ним, как с нашкодившим школьником младших классов. По существу заговор пошел на пользу Ельцину и его команде. Как в таких случаях говорят, если бы заговора не было, то его нужно было бы выдумать.
А теперь и о самом так называемом заговоре, его корнях, причинах и следствиях. Прежде всего, нельзя утверждать, будто заговорщики действовали за спиной Горбачева. Никто, в том числе и сам Горбачев, не отрицает того, что они пытались убедить его в необходимости чрезвычайных мер и осенить их президентским указом. Если бы Михаил Сергеевич на это решился, легитимность этих мер не вызывала бы сомнений. Во всяком случае, Михаил Сергеевич был куда более в курсе намерений заговорщиков, нежели тогда, когда в Беловежской пуще, действительно за его спиной, подписывали соглашение о создании СНГ, которое изначально было направлено на ликвидацию Союза, а следовательно, и на отстранение Президента СССР от власти. Если бы у Михаила Сергеевича хватило воли и политической решимости санкционировать чрезвычайные меры, то вполне возможно, что Союз удалось бы спасти. С облегчением вздохнули бы и наши западные партнеры, которые, возможно, для приличия и поморщились бы, но были бы чрезвычайно рады тому, что ядерная кнопка по-прежнему находится в одних руках и им не грозит образование на территории Союза множества государств с непредсказуемыми Хусейнами. Чрезвычайные меры отрезвили бы любителей разжигать межнациональные конфликты. Интересная деталь – как только о введении чрезвычайных мер было объявлено, были освобождены заложники, захваченные на почве конфликта в Нагорном Карабахе.
К сожалению, Горбачев на это не пошел. Трудно сказать, что оказалось доминантой его поведения – нерешительность или желание до конца остаться демократом, хотя можно ли говорить о демократии, когда во всех уголках страны льется кровь, а люди доведены до последней черты нищеты и отчаяния? Вполне возможно, что он решил столкнуть лбами противостоящие друг другу группировки с тем, чтобы впоследствии сыграть роль миротворца на белом коне. Сейчас об этом можно гадать, хотя, по-видимому, вскоре появятся свидетельства и документы, которые помогут обнажить роль во всей этой истории и Михаила Сергеевича Горбачева.
Неверно также, будто заговорщики пошли на путч, стремясь любой ценой удержать в своих руках власть. Власти у них хватало. По существу все ключевые посты, кроме поста Президента, были в их руках. Думаю, что ими двигала в первую очередь серьезная и вполне обоснованная озабоченность положением в стране, которое становилось все более катастрофическим.
Ну, а что же сами заговорщики? Среди них не оказалось ни одной притягательной для народа фигуры. Павлов напрочь вошел в сознание людей как автор обмена денежных знаков и повышения цен. Янаев воспринимался как фигура чисто декоративная, на которой Горбачев сделал свой выбор просто потому, что выбирать было не из кого. Что же касается Язова, Пуго и Крючкова, то наша пресса еще до переворота сделала все, чтобы создать им самый неблагоприятный имидж. Нужно сказать, что и внешность у этих лиц отнюдь не способствовала их популярности. Заговор с самого начала приобрел характер опереточного. Заговорщики хотели и невинность соблюсти, и капитал приобрести. В печати уже говорилось, что, идя на чрезвычайные меры, они так и не удосужились перечитать (а кое-кто – и прочесть в первый раз) опус Ленина «Марксизм и восстание», в котором непревзойденный мастер политических интриг и переворотов предостерегал, что оборона – смерть вооруженного восстания. Наши доморощенные стратеги думали достичь своих целей в лайковых перчатках и накрахмаленных манишках и жестоко просчитались. Они хотели зажарить яичницу, не разбив яйца. Вместо того чтобы немедленно интернировать лидеров противостоящей группировки, лишить их средств связи, захватить БелВторой урок сводится к тому, что единство государства вполне может быть надежно обеспечено и при различных формах государственного устройстваый дом, они дали им возможность беспрепятственно вернуться в Москву, осесть в Белом доме, созвать сессию Верховного Совета РСФСР, выступить с обращением к народу. Не были перекрыты и средства массовой информации. Собчаку дали возможность вернуться в Ленинград и там сыграть роль героя толпы. Словом, все было сделано настолько топорно, в духе комсомольско-молодежной стройки, что поневоле задаешься вопросом: а был ли это заговор вообще?