Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья - Вивиан Шока

– Следует вам напомнить, что Ирму даже не отпевали. Не было ни речи, ни единого словечка, ничего! А ведь Господь был с ней, учитывая, что она всегда носила на шее свой медальон. Нас это покоробило. И обидело. И вы видели потом этого Переса? Почему он взял себе комнату Ирмы? Разве ему было необходимо расширять свой кабинет? Он и так уже заграбастал себе половину первого этажа!

Бланш берет вспылившую Сюзетт за руку.

– Насколько я поняла, в этих бумагах в кабинете Переса Виктор прочел, что… что здесь похоронили Ирму? На этом кладбище?

– Да, он так сказал! Но пойдемте скорее, мадам. Вот и Стан.

Сюзетт впервые за все время их знакомства встречается взглядом с Бланш, выдерживает его, не испытывая привычного смущения.

– Это все ваша творческая мастерская, все эти истории: вы сами открыли нам дверь. Так нечего удивляться, что нам потребовалось больше воздуха.

Станислас уже рядом с ними, низ его брюк запачкан грязью. Рубашка прилипла к худому вспотевшему торсу. Он пытается отдышаться.

– Боюсь, что Рене сильно ушиблась. Бланш, вы ведь знаете, что она не из разряда неженок? Поэтому ее гримасы пугают меня еще сильнее, я ужасно встревожен, – бормочет он.

Стан выдерживает паузу, хватает за руку молодую женщину, торопит ее, приглашая в свидетели Сюзетт:

– Бланш, у нас все должно получиться. Рене для этого прислала меня за вами. Для нее это очень важно.

Она приготовила для Ирмы поэму. Об этом она тоже просила вам сказать. Это же красиво, необычно, чтение поэмы, правда? Нечто совершенно деликатное…

Станислас смотрит в небо, затем окидывает взглядом пейзаж, закрывает глаза и старательно декламирует:

– «Она была мягкой как синие бархатные сумерки…»[22] Кажется, так начинается. Я слышал это всего один раз. Рене захотела услышать мое мнение. И я ей сказал…

Он улыбается, не закончив фразу.

– А после, Бланш, – добавляет он, – если… если вы так решите, мы готовы вернуться в «Роз».

Голос его прерывается. Станислас мнет руки, словно пытается вылепить слова, которых ему пока не хватает.

– Бланш, мы решили приехать сюда, чтобы по прощаться с одной из наших подруг, лично попрощаться, эффектно, как выразилась моя дорогая Рене. Во всей этой суматохе она не забыла про поэму…

Глаза Станисласа наполняются слезами.

– Стан, сейчас лучше не раскисать. Я иду с вами, – решается Бланш.

Когда они добираются до вершины холма и оказываются на краю небольшого кладбища, Бланш замечает внизу море. Огромное, словно гигантский ковер серебристо-синего цвета. Картина настолько красива, что перехватывает дыхание. Возле Рене, которая, сидя на чьей-то могиле, со стоном растирает лодыжку, стоят Саша и Жанна. Они пошатываются, опираясь друг на друга. Соломенная шляпа упала на землю, кто-то уже по ней прошелся. Габриэль держит кресло Од уверенной рукой, но взгляд у него удрученный. А где же Виктор?

– Видишь, Бланш, мы растеряли всю свою спесь, – тихо признается Рене голосом, полным со жаления.

Станислас опускается рядом с ней, его рука застывает над серыми прядями волос, развевающимися на ветру; он колеблется, пугается и в итоге прячет руку в карман брюк.

– Оставайтесь здесь, – приказным тоном говорит Бланш, – мне нужно найти Виктора. Вернусь через минуту.

Она спускается по размокшей грунтовой дороге, быстро обходит церковь, чудом избегает вывиха лодыжки, несколько раз попадая ногой в ямки. Воздух насыщен трагизмом, а может, ей так кажется из-за тяжести на сердце. Сразу за каменным строением Бланш спотыкается об ведро, из которого выплескивается грязная вода. Виктор стоит на четвереньках возле могилы, ожесточенно отчищая мрамор своим белым носовым платком. С его брюк стекает вода. Он поднимает лицо, испачканное землей, его галстук съехал набок. Бланш угадывает фразу, прежде чем читает на стеле: «У нас с тобой было столько прекрасных летних дней!»

Виктор жестом приглашает ее присесть. Он начинает говорить так же спокойно, как если бы сидел за кухонным столом в опускающихся сумерках:

– Над скалами, нависающими над рекой, светило яркое солнце. Мне всегда нравилась жара. Моей Аннетте – чуть меньше. Иногда я нырял с обрыва, пока она открывала бутылку вина, охлаждавшуюся в морозилке. Что еще нужно, чтобы ощущать себя королями мира?

Виктор ослабляет узел галстука, смотрит на нее влажными глазами, поправляет испачканный воротничок.

– Бланш, я рассказывал вам о той ночи, когда мы с Анной ночевали под открытым небом? Мы расстелили на траве плед, легли на спину и любовались звездами. Анна говорила, что никогда не видела ничего чудеснее. Я просил повторить ее эти слова снова и снова, мы лежали на пледе, она смотрела на небо широко открытыми глазами, а я не сводил глаз с ее губ, произносящих: «чу-дес-нее»… И этого мне было достаточно. Анна порой упрекала меня в том, что у меня ограниченные интересы, узкий кругозор. Но поймите меня, Бланш, мне вполне хватало ее одной. Мне все в ней нравилось.

Виктор снимает очки, протирает их намокшим платком.

– Это началось, когда я принес трость в мастерскую. Все эти летние дни вновь нахлынули на меня, вскружили голову. Я не мог из этого выбраться. Анна приходила ко мне во сне, рассказывала о своих любимых птицах, бабочках, которых она встречала на прогулке. Она называла меня своим сокровищем, своим соловьем… В последние годы жизни моя Аннетта перестала вспоминать о нашем летнем отдыхе. Она стала путать сезоны, надевала теплые свитера в августе, выходила в декабре за хлебом в легком платье. Наши солнечные дни канули в забытье вместе с остальным. Мне нужно было вернуться сюда, Бланш, это превратилось в навязчивую идею. Вернуться физически. Ради этого.

Виктор обводит рукой пейзаж, раскинувшийся над морем. Чайки кружатся в редких лучах солнца.

– Чтобы вновь поверить, что на этой земле бывает лето. Оно ведь скоро начнется, не так ли? Раз это написано на надгробии, значит… так или иначе, Анна об этом знает.

Виктор встает и засовывает скомканный носовой платок в карман своих бесформенных брюк.

– Без помощи остальных я бы никогда сюда не добрался. Анна меня простит. Мне ничего неизвестно об Ирме Дажерман. Я ничего не трогал на столе Переса. Я затеял всю эту историю, поскольку это был лучший план, какой я мог придумать.

– Ветер усиливается. Пора возвращаться, Виктор. Вы сами должны им все рассказать, я не могу это сделать за вас. Идемте.

Необходимо что-то придумать, но что? В грузовике воцарилось мертвое молчание. Как будто она ведет не грузовик, по лобовому стеклу которого ручьями стекает вода, а похоронный фургон. Заполненный неподвижными, безмолвными людьми. По телу Бланш пробегает дрожь. Ледяной ветер обрушился на них вместе с жутким ливнем, как только Виктор пробормотал какое-то жалкое объяснение. Раскаты грома быстро вывели их из ступора, и Бланш торопливо запихнула вымокших до нитки стариков в грузовик.

У сидящей рядом с ней Сюзетт в глазах сверкают молнии. Виктор затворился в своих воспоминаниях. Рене, поддерживаемая Станисласом, с распухшей лодыжкой, сжатыми губами, зеленым лицом, забралась в заднюю часть машины. Главарь банды превратился в жалкий мешок с костями. Стан встревожен, его взгляд измучен страхом потерять кого-то дорогого. Не говоря ни слова, Габриэль снял свои кожаные перчатки и повязку с волос, прилизанных дождем, после чего бросил пистолет в ящик для бутылок. С неожиданной деликатностью, оттолкнув Виктора, он один поднял инвалидную коляску в грузовик, прислонив ее к маленькому холодильнику. Од продолжает всем улыбаться, это ее особенность: прогулка может принять любой оборот, но это в любом случае лучше, чем день, проведенный в «Роз». Саша и Жанна молча прижались друг к другу, как сиамские близнецы. И Бланш ведет машину по неровной дороге с ощущением, что если она сейчас вернется в дом престарелых, то многие от этого не оправятся.

Их затея обернулась поражением. Бланш едет куда глаза глядят, поэтому, увидев вывеску с надписью Мотель «Карамель», она сворачивает на грунтовую дорогу, ведущую в лес. Она убеждена: лишь незапланированная ночь в другом месте и вкусная горячая еда могут помочь старикам оправиться от удара. Дождь как раз заканчивается, когда она паркуется перед большим домом из бруса в окружении сосен. Возле дома есть несколько столов, стулья, две скамейки. Мимо них с лаем проносится пес.

– Пойду узнаю, можно ли здесь переночевать.

Сюзетт с Виктором продолжают сидеть не шелохнувшись. Бланш придвигается к окошку в перегородке, отделяющей заднюю часть грузовика от передней, машет Габриэлю и продолжает:

– Мы сейчас возле мотеля, и поскольку все вымокли до нитки, лучше остановиться здесь на ночь. Я схожу разузнаю все насчет этого. Вас же прошу только об одном: посидите тихо несколько минут.

– Значит, мы не возвращаемся? – шепчет Саша. – Жанна, ты слышишь?