Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья - Вивиан Шока

– Эшмедерский великан! – вопит Виктор, стуча кулаком по приборной панели.

– Тебе что, знакома эта штуковина?

– Разумеется! Ирма о нем рассказывала, помните? – продолжает Виктор, вытирая лоб большим носовым платком из белого ситца.

Сюзетт округляет глаза. Бланш чувствует: здесь что-то не так, – но она предпочитает промолчать. Гораздо важнее суметь остановиться, вернуть свой телефон и, возможно, проветрить сидящих сзади Од, Сашу и Жанну, пока те не попадали в обморок.

– Этот отель указан на карте! – утверждает Виктор с апломбом полицейского комиссара, пока грузовик проезжает мимо низкого фасада с маленькими окнами, выходящими прямо на дорогу. – Поверни направо, пожалуйста.

Он неожиданно меняет гнев на милость. Остальные сгорают от нетерпения. Бланш это чувствует, несмотря на то, что в ее щеку по-прежнему упирается холодный крюк трости, мешающий повернуть голову. Рене нервничает, сворачивая простыню карты.

– Ничего не изменилось! – произносит побледневший Виктор дрожащими губами.

Бланш уверена, что только она слышала его слова.

Дорога с растущими по обеим сторонам липами продолжает змеиться, в листве над их головами играют солнечные лучи, прогоняя апрельскую дымку. Грузовик пыхтит, все осторожнее пробираясь по извилистой дороге. Бланш не может сдержать улыбку, вспомнив о своем первом пребывании в этой машине, о нежности их жестов, о взрывах смеха. Соски ее твердеют. Господи, где он сейчас? Внезапно на нее наваливается усталость. Сколько времени они уже в пути… Виктор говорил о двух часах. Дорога сужается, асфальтовое покрытие сменяет грунтовка, грузовик с трудом продвигается вперед.

– Мы на месте, – объявляет Виктор, вскинув брови.

Сюзетт ахает, словно ребенок, приехавший к Деду Морозу.

– Мне останавливаться? – спрашивает Бланш.

– Подожди, сначала доедем вон до той насыпи… То есть, мне так кажется, – торопливо отвечает Виктор.

– Виктор прав, поднимайся к церквушке, которая там виднеется.

Рене указывает шишковатым пальцем на небольшое каменное строение.

– Кладбище, которое мы ищем, наверняка находится возле церкви.

«Значит, мы ищем кладбище, – мысленно произносит Бланш. – И чью же могилу, интересно?»

На фронтоне здания остановившиеся часы показывают полдень. Или полночь. Фиктивное время. Бланш подъезжает ближе к ряду тисовых деревьев, усыпанных красными ягодами. Она ощущает лихорадочный озноб. Из-за веревки, которой ее рука привязана к рычагу переключения скоростей, ей сложно подавать назад грузовик. Наконец она выключает двигатель. Рене, Виктор и Сюзетт вытягивают шеи. Глаза их блестят. Рене даже забыла о пистолете в опущенной руке.

– Может быть, кто-нибудь мне все-таки объяснит?.. – решается спросить Бланш.

Рене вздыхает. Размыкает губы. Стискивает их, подыскивает нужные слова. Виктор уже с грохотом отворил дверь и выпрыгнул из грузовика. С небывалым проворством он натягивает куртку, на которой, судя по всему, сидел, завязывает на шее галстук. Сюзетт, совершив несколько телодвижений, тоже выбирается из машины.

– Ты должна пообещать, что не будешь нам препятствовать, – говорит Рене. – И строить из себя учителя. Договорились?

Бланш не успевает ответить: Габриэль стучит в стекло из задней части машины.

– Что будем делать с девчонкой?

– Давайте все выйдем из машины и примем коллективное решение.

Склонившись к уху Бланш, Рене шепчет:

– Наберись терпения, мы тоже не все до конца продумали. Для нас это, в некотором роде, вторая жизнь.

И она покидает грузовик, вытолкнув свое тщедушное тело наружу. Одной рукой Рене придерживает шляпу. Молодая женщина наблюдает в зеркало заднего вида, как она прихрамывает в своем темно-синем дамском костюме и шляпе, съехавшей набок. На ногах у нее кеды, которые ей явно велики. Рене тоже любит тешить себя иллюзиями, Бланш уже понимает, что не может на нее сердиться. Возможно, потому что у них много общего? Привязанная к своему сиденью, психолог-заложница различает голоса, доносящиеся из-за грузовика: Жанна хнычет, Габи рвет и мечет, Станислас повторяет, что им нельзя терять время. Несмотря на свежий воздух, ворвавшийся в кабину, Бланш чувствует себя все хуже. Группа возвращается к ней.

– Деточка, это дело чести.

Рене пальцем приподнимает свою соломенную шляпу.

– Чести и солидарности, – торжественно прибавляет Станислас.

– И в некотором роде уважения, – осмеливается вставить Жанна тонким голоском.

– И любви, – заключает Саша, уверенная в своей правоте.

Габриэль нервно кивает.

– Ну, так что, идем? – теряет терпение Сюзетт.

– Ты должна беспрекословно нас слушаться.

Теперь Габи чувствует себя Габеном[21], поглаживая рукоятку пистолета рукой в перчатке. Лишь Од, сидящая в своей инвалидной коляске, увязшей в гравии, продолжает смотреть на Бланш с нежностью.

– Можно хотя бы узнать, что вы собираетесь делать?

Бланш чувствует, как затекли ее ноги, поясница, спина, из-за веревок, слишком давно стягивающих ее тело.

– Выполнить свой долг! – побагровев, рявкает Габриэль. – Почтить память Ирмы. Ирмы Дажерман. Нашей сестры по оружию.

Словно для того, чтобы подтвердить свои слова, он потрясает пистолетом. Тот неожиданно выстреливает в небо.

– Идиот несчастный! Из-за тебя нас поймают, – кричит разъяренная Рене.

– Все, хватит, я беру все в свои руки!

Властный тон Станисласа всех застает врасплох. Сделав несколько решительных шагов, чтобы встать перед ними, Стан продолжает:

– Нам следует действовать быстро, по возможности избегая риска. Жанна, Саша, Габи, вы берете Од и осматриваете правую сторону кладбища. Мы с Сюзетт, Рене и Виктором займемся левой частью.

Рене окидывает его удивленным взглядом, затем направляется в указанную сторону.

Бланш не имеет права голоса. Обездвиженная на водительском сиденье грузовика, она может лишь видеть, как старики разделяются на две группы. Кроме Виктора, который бодрым шагом идет прямо, никому не подчиняясь, и перелезает через полуразвалившуюся каменную ограду. Если кто-то из них поранится, свернет себе шею, не дай бог, убьется, чем она сможет помочь?

– Вы вообще в своем уме? – кричит Бланш, и тут же стягивающая ее веревка впивается ей в грудь. – Нельзя просто так сбежать из дома престарелых! Перес и остальные уже наверняка известили полицию, и она идет по вашему следу – да и кто вам сказал, что могила Ирмы именно здесь? Кто добыл необходимые сведения? Вот уже несколько месяцев мы не можем разыскать ее единственного сына! Боже мой, Виктор, вы себе голову расшибете, если будете так прыгать!

Сердце Бланш бешено колотится. Старики, ее милые старики подвергают себя слишком большому риску с их изношенными телами. Вокруг грузовика начинает кружиться ветер, небо темнеет, похоже, будет гроза. Осмотр кладбища все продолжается. Огромные черные тучи растекаются, словно чернила, по небу, и оно приобретает необычайный, пятнистый вид. Бланш становится зябко в легком платье, она вытягивает шею, ищет взглядом стариков, следит за ними, теряет из виду, когда они переходят из солнца в тень деревьев, скрываются за кустарниками. Ливень барабанит по брезенту грузовика, Бланш окутывает запах влажной земли. Вон они! Группа из трех человек движется по дорожке справа… Бланш прикусывает губу, когда Жанна спотыкается об камень, не может сдержать крика, потому что Габриэль плохо закрепил Од в инвалидном кресле, и сейчас…

«Габи! Следи за креслом, Габи!»

Рука в перчатке успевает вовремя. Сколько понадобится времени, чтобы твое сердце успокоилось? Подавленная молодая женщина не слышит, как к ней подсаживается Сюзетт. Каким бы невероятным это ни казалось, но Сюзетт развязывает веревки. Бланш поражает контраст между ее таким взрослым квадратным подбородком и светлыми глазами, в которых искрится отчаянность семидесятилетнего ребенка.

– Без вас нам не справиться, мадам. Похоже, там, наверху, Рене подвернула ногу. Виктор, однако, клялся, что прочел все бумаги на столе врача. Я прекрасно вижу, что он не нашел могилу. У него обезумевший вид.

Путы спадают, и Бланш растирает измученное запястье.

– На чьем столе? Переса? Но как Виктор проник к нему в кабинет?

– Мы несколько дней это планировали. Конечно не во время занятий мастерской, потому что я больше не могла их посещать из-за кошек. Но вечерами мы встречались в коридорах.

В коридорах? Бланш представляет себе ночь в доме престарелых «Роз» без нее, сухое покашливание, мелкие, семенящие шаги, розовые и серые халаты. Сюзетт продолжает:

– Следует вам напомнить, что Ирму даже не отпевали. Не было ни речи, ни единого словечка, ничего! А ведь Господь был с ней, учитывая, что она всегда носила на шее свой медальон. Нас это покоробило. И обидело. И вы видели потом этого Переса? Почему он взял себе комнату Ирмы? Разве ему было необходимо расширять свой кабинет? Он и так уже заграбастал себе половину первого этажа!