Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья - Вивиан Шока

– Значит… Он сказал, что мой отец жив. Макс жив. Такой была его фраза. Эрик Эрналь приехал в «Роз», чтобы это сказать.

Серебристые пятна – их все больше, они все ярче – заполняют все окружающее пространство, шум в ушах становится невыносимым. Нужно жить. Реагировать.

– Эрналь не разговаривал с полицейскими, приехавшими в «Роз». Он нашел тебя. Он говорил только с тобой. Он понял, что мы с тобой знакомы. Он понял, что мы хорошо знакомы.

Продолжай говорить. Думай о настоящем. Он и я, наша странная история, гостиничный номер и ночи, опрокидывающие дни. Его тело, твое дыхание. Бланш кажется, что ее внутренности обугливаются. Зачем этот мужчина, разговаривающий с ней сейчас, вернулся в дом престарелых, где она должна была находиться вместе с остальными, зачем он вернулся в ее жизнь, которую покинул без предупреждения? Она не понимает. Говори. Шевели губами.

– Эрик Эрналь приезжает в «Роз», чтобы сказать, что мой отец жив. И, судя по всему, умирает.

Только и всего?

Она не понимает, почему улыбается. Да, теперь ее губы растягиваются, это сильнее ее, уголки поднимаются, щеки расплываются в неловкой болезненной улыбке.

Спокойно. Расслабь челюсти, начинай дышать животом, постепенно распределяй дыхание: 20 процентов в животе, 60 процентов в грудной клетке, 10 процентов в горле – и все лишнее выйдет через голову… Ее учитель йоги повторял эту фразу, когда у Бланш начинался судорожный приступ. Дыши. Ее лицо разделяет линия нерва, превращая переносицу в электропилу.

Лицо Эрика Эрналя встает перед ее глазами. Бланш знает, что за ним прячутся другие лица, которые вот-вот появятся. Но ей необходимо ослабить узел, стягивающий шею, и Бланш делает свой выбор – бросается в ловушку и осторожно продвигается вперед, как если бы в реальности она шла по птичьим яйцам, настоящим хрупким яйцам, лопающимся при каждом ее шаге:

– Эрналь был… ровесником моей матери… Сегодня ему, получается… чуть меньше семидесяти. Он был другом нашей семьи.

Слова катятся впереди нее, и перед ними стелется дорожка из желтков разбитых яиц, скользкая, ведущая в прошлое.

– Он друг нашей семьи. Семьи, которая была у меня в детстве. Эрик Эрналь знал моего отца и… мою мать, он знал их обоих.

Нос отчаянно вибрирует, голос ее не слушается.

– Когда мой отец ушел, Эрналь продолжал нас навещать. Помогал по дому, всегда находилось, что починить, повесить полку, ввернуть лампочку, поменять кран… Он не пропал и после смерти Элен. Ты меня слышишь? Он продолжал интересоваться моей жизнью. Я тебе говорила, что мою мать звали Элен?

Ее голос звучит гнусаво, дыхание прерывается. Элен и Макс. Настоящая мешанина разбитых яиц в ее голове, желтая пена льется через край. Жаркая волна наполняет тело и, странным образом, приносит облегчение. Элен и Макс. Помолчав пару секунд, Бланш продолжает:

– Значит, Эрналь появился снова. Перед тобой. Он заметил, как ты уклончиво отвечаешь на вопросы полицейских. Возможно, обратил внимание на твой спокойный вид среди паники, царящей в доме престарелых, из которого загадочная девушка-психолог похитила несколько пенсионеров. Он представился тебе, пожал руку… Дай мне сначала сказать, что Эрик Эрналь был низеньким полным человеком с двумя длинными черными пучками волос, свисающими с каждой щеки. Он носил поплиновые рубашки в горошек с бабочкой в тон. Слышишь? Эрналь был другом моего отца. Это значит, что все это время Эрналь ничего не рассказывал, но он знал, он знал, где был Макс.

Бланш сжимает губы, прикрывает глаза.

– Умирающий отец. Чертов умирающий отец. Я знала, что это случится. Я так часто спрашивала себя, как поведу себя… Если это случится. Найду ли в себе силы отказать, пройти мимо? Найду ли в себе смелость решить встретиться со стариком и оттолкнуть его, чтобы он упал…

Отброшенный Бланш телефон падает на пол. Они вновь образовали вокруг нее полукруг. Охваченные нежностью и замешательством, все восемь хранят молчание, пока она утирает слезы, катящиеся по щекам. Затем Рене неожиданно произносит по-английски:

– We’re getting old[25]. – Она легким жестом взбивает свои сиреневые волосы и продолжает: – We’re getting old, и если я правильно поняла, твой отец почти такой же, как мы: искореженное восьмидесяти летнее дерево. Старый хрыч, глухой и потрепанный, который быстро устает. Но который еще не закончил свои счеты с жизнью. Теперь, когда ты узнала нас лучше, имей в виду: пока мы здесь, пока мы живы, несмотря на всю нашу дряхлость, мы проведем остаток наших дней… с поднятым кулаком. Видишь, деточка? Вот так.

Рене поднимает тонкую руку, вытягивает вверх крючковатые пальцы и с силой сжимает их в кулак.

– С поднятым кулаком. Встреча, о которой просит тебя твой отец, это его поднятый кулак. История не закончена. Твой отец хочет тебя видеть, у него есть этот шанс, и поверь мне, в такие моменты… все остальное отступает на задний план. Шанс увидеть тебя, обнять – не волнуйся, это ты делать не обязана. А теперь решать тебе. Мы готовы тебя сопровождать. Мы ведь должны тебе это, правда?

Рене закашлялась, и Станислас продолжил:

– Твой отец находится в доме отдыха недалеко отсюда, это мы выяснили. Я стащил карту на ресепшене. Это в тридцати километрах отсюда. Вот так повернулась судьба, Бланш: мы не нашли следов Ирмы, зато ты можешь увидеться со своим отцом…

Щеки Станисласа розовеют.

– Стоит попытаться, черт побери!

– К тому же это наверняка понравилось бы Ирме! – воодушевленно прибавляет Сюзетт, покачивая синим ежиком своих волос, словно заводной пес. – Ну, так что, едем? – Она потирает широкие ладони.

– На этот раз я поведу машину! – заявляет Габриэль, крутанув на пальце ключи от грузовика.

Наклонившись вперед в своем инвалидном кресле, с трогательными, как у спаниеля, глазами, и резинкой, протянутой по щекам от уха к уху, Од смотрит на Бланш так, как она смотрела бы на младенца, намеревающегося выговорить свое первое слово. Они так и ждут, чтобы она произнесла: «Агу!» Они хотят, чтобы она сказала «да». Габриэль в черной рубашке, застегнутой под горло, и того же цвета берете, Виктор в сером костюме с запахом нафталина, Од в оранжевом платье без рукавов и пышной кофте, Саша, похожая на зыбкое суфле в муслине цвета шампанского, Рене, которая этим утром обула кеды «Найк» под темно-синий дамский костюм с большими перламутровыми пуговицами. А также Стан в коричневом льняном пиджаке, бежевой рубашке и сливового цвета галстуке, Жанна в платье-халате жемчужно-серого цвета, Сюзетт в цветастом фартуке… Они что, привезли с собой всю эту одежду? Как она раньше не поняла… Они договорились погулять по высшему разряду. Вошли во вкус. Приключение не должно закончиться. Звук свистка станет для них роковым.

Ты просто знаешь, что даже в лучшем случае тебеосталось совсем немного. Пока тебя не окутаетокончательное молчание… А в остальном всепо-прежнему. В остальном мы бессмертны, пока живы[26].

Бланш поднимает телефон, который только что швырнула на пол, набирает номер:

– Это я. Хотела тебе сказать, что мы туда поедем. Они все едут со мной. Если ты на нашей стороне, помоги выиграть время, скажи Эрику Эрналю, чтобы он предупредил… Макса. Моего отца. Думаю, лучше обойтись без сюрприза.

Слова отрываются от нее и словно дергают за ниточки ее тряпичное тело, которое медленно выпрямляется.

– Раз он хочет меня видеть… нужно, чтобы он нам помог. Мы приедем утром, меньше чем через час. Макс должен вести себя тихо. Я не хочу скандалов, ситуация и без того напряженная. Если возможно… Я не знаю, чем ты можешь помочь, но постарайся сделать так, чтобы там не было полиции, ладно? Придумай что-нибудь, направь их по другому следу.

Она сосредоточивается на звуке своего голоса. Все ее существо добавляет:

– Сделай это ради меня. Сможешь?

– Пфф… У них здесь даже нет творческой мастерской!

С презрительным выражением на лице Сюзетт снимает очки и отходит от доски объявлений, висящей при входе в «Валь де Сурс». В этот дом отдыха она вошла с видом знатока и, раскритиковав программу деятельности, продолжила свой путь. Взгляд вправо, взгляд влево, инспекция уровня комфорта: освещение, отделка, обстановка, средства сигнализации – ничто ей не чуждо. Бланш замечает, как Сюзетт оглядывает встречных пенсионеров, чьи привычки она знает наизусть. Саша, Виктор, Стан и остальные от нее не отстают. Малейшее их движение отработано до мелочей. Станислас любезно придерживает дверь перед маленькой прихрамывающей старушкой, Жанна щедро раздает улыбки, запахнув на шее ворот своего платья-халата, Габриэль сосредоточенно толкает инвалидное кресло Од, никого не задевая. Саша изображает отрешенность и безучастность. Все они вписываются в окружающую обстановку с легкостью истинных любителей. Их праздничные наряды словно парят в воздухе, цветные волосы растворяются в акварели обоев. Бланш говорит себе, что эти восемь стариков – ее банда. Ее dream team[27], не меньше. И они нуждаются в победе. Над чем – над жизнью, любовью, потерями? Их непринужденность придает Бланш сил. Группа проходит мимо парикмахерской, где трясущиеся тела ждут своей очереди для укладки волос, затем мимо крошечного газетного киоска. Внешний мир внезапно напоминает о себе заголовками газет, и Бланш вспоминает, что закон, правосудие, полиция не одобряют их присутствия здесь. Их наверняка уже разыскивают. Нельзя безнаказанно исчезнуть с восемью сбежавшими из дома престарелых пенсионерами, в числе которых семидесятилетняя старуха в инвалидной коляске с лицом, обмотанным эластичными бинтами, бывшая портниха, немного не в себе, и два дедули, вооруженные пистолетом и мушкетерской тростью.