Заговор Ван Гога - Дж. Дэвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под его пристальным взглядом Эсфирь почувствовала себя раздетой и беззащитной. Этот Хенсон будто видит вещи, которые должны оставаться ее тайной! Как он смеет?! Чисто машинально рука девушки взметнулась, чтобы влепить пощечину, однако он непринужденно перехватил ее у запястья. Скорость его реакции неприятно удивила, хотя главное оскорбление она увидела в том, что Хенсон осмелился заблокировать удар. Собрав пальцы в положение «рука-копье», она ткнула ему в солнечное сплетение, но лишь зацепила полу пиджака, потому что он ловко увернулся, отступив вбок. Она тут же вырвала перехваченную руку и на этот раз нанесла уже серию коротких тычков – три, четыре, пять раз. Каждую атаку он немедленно блокировал, и ей пришлось пустить в ход колено. Он вновь увернулся, и основной удар пришелся на внешнюю часть бедра. Зацепившись каблуком за ковер, Хенсон с грохотом обрушился на стол, припечатав его к стене. Основанием ладони она попала ему под подбородок, но еще в падении он успел подсечь девушку ногой. Эсфирь словно косой срезало. Сильно ударившись копчиком о пол, она затылком угодила в стойку кровати, и новая боль, смешавшись с муками от незаживших ран, заставила ее вскрикнуть.
Теперь они оба лежали на полу, задрав колени. Хенсон закашлялся, стараясь восстановить дыхание. Девушка сначала просто тяжело дышала, потом повернулась на бок и всхлипнула. Какое унижение! То, что началось дамской пощечиной, обернулось чистым сумасшествием. Ей захотелось врезать ему ногой, вцепиться ногтями в лицо, но она понимала, что источник боли кроется вовсе не в нем. Боль гложет изнутри. Эсфирь могла обвинить Хенсона в назойливости или приписать свои страдания похмелью или недавно полученным ранам, однако в конечном итоге правда в том, что она потеряла самоконтроль. Почему, ну почему мать ничего не рассказывала про Мейера? Почему ей теперь приходится все расхлебывать в одиночку? Да, Хенсон прав, теперь она это понимала. Ее страшит вовсе не опасность, а те новые сведения, что она может узнать про своего отца. Перед глазами всплыл фотоснимок: французские евреи смотрят на нее из-за колючей проволоки.
Хенсон снова прокашлялся. Его рука опасливо коснулась плеча девушки.
– Пойдем со мной. Тебе надо выпить кофе. Все в порядке. Я тебе все объясню, ладно? А если потом захочешь вернуться в Израиль, я не стану мешать.
Спрятавшись от довольно холодного воздуха, дующего с озера Мичиган, ресторанчик на первом этаже гостиницы всеми силами пытался выдать себя за летнее парижское кафе, наивно забывая, что именно открытость всем ветрам и уличной суете делает парижское кафе парижским. Кроме того, оно было полностью изолировано и от чикагского неба, которое даже в июне обеспечивало регулярной порцией сырости гостиничные балконы, двадцатиэтажным кольцом вздымавшиеся к стеклянной купольной крыше. С поручней свешивались ползучие растения, обшитый латунью эскалатор вел к дорогим магазинам на втором и третьем ярусах, а на подиуме царил гигантский рояль, поджидавший певицу, чей слабенький и слащавый голосок в очередной раз примется портить замечательные песни.
– Кофе-латте. Двойной, – сказала Эсфирь официанту.
Выведенный из глубокого раздумья, Хенсон, кажется, пару секунд не мог понять, что от него требуется.
– Э-э… Капучино, пожалуй. Или нет, просто обычный кофе и стакан воды.
Официант скупо кивнул и скользнул в сторону.
– Здесь можно заказать и выпивку, – предложил Хенсон. – Говорят, помогает. Похмелье все-таки…
– Ах, что вы говорите…
– Ну, я не знаю. Вроде бы.
– Не знаете? У вас что же, никогда не было похмелья?
– Да нет. Я много-то не пью.
– Боже, – сказала Эсфирь. – Вы даже сами не подозреваете, какой вы странный, мистер Хенсон.
– Во всяком случае, я не ханжа! – возразил он. – Просто не люблю напиваться. Не люблю терять самоконтроль.
– Комментарии излишни, – проворчала она. – Анально-ретентивный типаж.
Он дернул плечом, словно желая сказать: «Меня еще и не так обзывали». Впрочем, он избегал смотреть ей в глаза, делая вид, что разглядывает ресторанный зал, огромным цилиндром уходящий вверх, под самую крышу.
– Да, только по-настоящему богатые люди могут себе позволить пустое пространство, – негромко заметил он.
Понадобилось время, чтобы понять смысл этого высказывания. Когда наконец до нее дошло, Эсфирь сказала:
– В других местах это еще более выражено. В Израиле, например.
– Не говоря уже про Манхэттен. Это вообще другая страна. Всякий знает, что Нью-Йорк не входит в состав Соединенных Штатов.
– В смысле? Что значит «не входит»? Нью-Йорк и есть США. Самая суть. Иммигранты. Наглость. Предприимчивость.
– Ну, это они так считают. Мы же на Среднем Западе думаем по-другому. Я, кстати, вообще деревенский простак из Канзаса.
– О, вы уже не бойскаут, а настоящий Джеймс Бонд, я полагаю. Весь мир, должно быть, объехали?
– Да так, местами, – уклонился Хенсон. – Самая дикая страна – это Узбекистан. Три месяца. Есть нечего, кроме баранины. Похлебка из баранины, жаркое из баранины. И на сладкое тоже баранина.
Он состроил гримасу.
Эсфирь доверительно наклонилась к столу.
– Может, хватит, Мартин, а? Все это очень интересно, но у меня голова просто раскалывается. Болит даже сильнее, чем раны. Понятно, нет? Короче, давай говори свое предложение, чтобы я поскорее смогла от тебя отделаться.
– Интересно-то было как раз наверху. Не всякий смог бы такое изобразить.
– Я тебя умоляю, – сказала она. – Не надо меня подкалывать. Я, между прочим, сейчас сама не своя.
– Что верно, то верно, – криво усмехнулся он. – В последнее время от тебя не знаешь чего и ждать.
– Я приношу свои извинения, – сквозь зубы выдавила она.
Хенсон вскинул ладони.
– Нет-нет, я к тому, что была бы ты в своей тарелке, то вполне смогла бы надрать мне задницу.
Эсфирь вновь вздохнула, на сей раз смущенно.
– Ну, я не знаю… Реакция у тебя… Явно учился где-то. Да и талант кое-какой имеется.
– Не так много, как хотелось бы… Кстати, я в молодости был куда ловчее. Черный пояс. Шестой дан. Выступал на чемпионатах в Японии.
– Без разницы, – сказала она. – Я бы тебя все равно уложила.
Пару секунд Хенсон молча на нее смотрел.
– А знаешь, мое предложение как раз в тему. Такому древнему старцу, как я, не помешала бы некоторая помощь насчет самообороны. Так вот, я бы хотел привлечь тебя на свою сторону.
Теперь настала очередь девушки разглядывать собеседника. Приходится признать очевидный факт: он ей симпатичен. То ли из-за своих манер, напоминающих Гари Купера, то ли вопреки им – сказать трудно. Но вот его предложение… Нет, так дело не пойдет.
– Не трать время понапрасну. Моя лояльность непоколебима.
– Именно поэтому я тебя и хочу.
– Однако! Да вы нахал, мистер Хенсон!
Он залился краской.
– А?! Да нет же, я в другом смысле… Я к тому, что ничего личного…
– Личного? – Она прищурилась. – Это как понима… Ну да ладно, проехали. Скажем так, я могу ответить «нет, не хочу». А могу ответить и «да».
Хенсон отвернулся, явно не желая встречаться взглядом с ее темными глазами, и сделал вид, будто проверяет, не подслушивает ли кто по соседству.
Девушка продолжила:
– Я насчет информации толкую. Знаешь, ты вроде бы неплохой парень, но даже если бы мне захотелось лечь с тобой в постель… даже если бы я влюбилась в тебя по уши, все равно бы не сказала ни слова.
Хенсон приоткрыл рот, однако никакого звука так и не вылетело. От полной потери лица его спас официант, поставивший на столик кофейные чашки, свернутые конусом салфетки и тарелочку с бесплатным печеньем.
– Спасибо, – машинально сказал Хенсон и дождался, пока официант отойдет подальше. – Информация? Ты говоришь, «информация»?
– Как в разведке. Ведь ты сам-то кто? Из «конторы»?
Хенсон дернул головой.
– Я не церэушник, – произнес он с кривой усмешкой.
– Ах, вот как? Агент по туризму, значит?
– Я не работаю под прикрытием. – Он поиграл чашкой на блюдце, затем улыбнулся. – Бонд. Джеймс Бонд.
Он нагнулся к девушке.
– С каких таких пор ЦРУ интересуется ворованным искусством? Это ты говоришь, будто я из «конторы». Ладно, пускай, если тебе так хочется. Тем более что ты сама разведчик, не так ли? По-английски говоришь как американка. Можно подумать, ты года два провела в аспирантуре при Колумбийском университете… Арабский у тебя, как у выходца из Газы, французский – как у эльзасца. Потом, конечно, иврит, идиш. И немецкий.
– Ну, идиш с немецким-то не очень. Хотя читать могу. Речь тоже понимаю.
– Участвовала в целом ряде опасных миссий. Весьма опасных. А, ну да! Чикагской полиции ты наплела, будто потеряла голову, заслышав отцовские крики, и потому-де бросилась вперед, забыв про опасность. А на деле-то ты даже вооруженному человеку дашь сто очков вперед.
– Он меня чуть не убил.