Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта - Ефим Курганов

Ещё комиссарами были назначены следующие лица: губернский секретарь Великанов и ещё Ключарев и Павлов.

Рейнеке и Санхо-Ляшевич были определены в переводчики — не знаю точно, при магистрате ли или же вообще при новой власти.

В общем, дворянство, купечество да чиновничество смоленское, интеллигенция смоленская своих изменников французам вынуждены были поставить.

Генерал Виллебланш создал ещё и Верховную комиссию, куда уже вошли дворяне; в основном, правда, это были поляки — упомянутый выше Санхо-Ляшевич и Фурсо-Жиркевич.

В составе сей Верховной комиссии был, например, Голынский, старый наш знакомец, чуть не битый прежде подполковником Павлом Ивановичем Энгельгардтом. Членом Верховной комиссии был, между прочим, и полковник Костенецкий, надзиравший потом за казнью Павла Ивановича Энгельгардта.

Всего на службу к французам пошло, кажется, что-то около пятидесяти человек. Конечно, я имею в виду не крестьян и представителей мещанского сословия (эти просто поименно никем как будто не учитывались, но таковые были, конечно — есть неопровержимые свидетельства), а чиновников, дворян, офицеров.

Приведу хотя бы несколько имён из сего позорного списка. Этот список важен. Очень. Надобно знать, что предатели тогда были и надобно знать, кто именно они были. А мы ведь их обычно трусливо вычеркиваем, подчищая наше прошлое, облагораживая его. Истинных же героев частенько по лени забываем. И то, и другое совершенно недопустимо.

Впоследствии едва ли не все упоминаемые ниже лица были привлечены к суду, но затем были прощены 30 августа 1814 года, в день ангела императора Александра Павловича.

Следствие длилось около двух лет. В ходе его некоторые из привлечённых к нему померли. Несколько человек были освобождены ещё во время следствия — их невиновность была доказана.

Во время допросов почти все из арестованных утверждали, что были взяты на службу французами не просто насильно и даже под угрозою расстрела. Утверждали они и то, что ничего, вредящего чести Отечества их, не делали. Так заявляли в том числе и те, кто были французским правительством Смоленска назначены комиссарами; например, Фёдор Прокофьевич Рагулин, ставший комиссаром по продовольствию города и надзору за порядком.

Однако мне доподлинно известно, что некоторые снюхались с французами по доброй воле — ведомо мне сие и о Щербакове, и об Голынском, и об Каховском (а это дворяне, между прочим, и двое последних даже весьма родовитые и состоятельные) и ещё кой о ком.

Вот, наконец, и обещанный списочек:

Дворянин Яков Пржевский.

Дворянин Щербаков (имя мне неизвестно).

Дворянин Каплинский, сообщник Щербакова.

Дворянин Рейнеке.

Дворянин Санхо-Ляшевич.

Подполковник Масленников.

Подпоручик Тарас Бородинцов.

Поручик Влас Трубников.

Штабс-капитан Пётр Попов (бежал и от следствия освобождён).

Штабс-капитан Залевский.

Капитан Степан Телесник.

Капитан Павел Конопадчиков.

Майор Аристарх Каховский.

Майор Евгений Абатуров.

Коллежский секретарь Георгий Петрунин.

Титулярный советник Демьян Краевский.

Чиновник канцелярии губернатора коллежский регистратор

Николай Дроздовский (попал в плен с казёнными бумагами; от следствия был освобожден).

Коллежский асессор Рутковский.

Коллежский асессор Узелков.

Купец Чапа.

Купец Брун.

Рагулин.

Великанов, губернский секретарь.

Ключарев.

Павлов.

Семинарист Зверев.

Фурсо-Жиркевич (вместе с Голынским входил в Верховную комиссию).

При составлении списка изменников хочется непременно помянуть отдельно и Аристарха Борисовича Каховского, представителя богатого аристократического рода (смоленские дворянские сливки).

Он был офицером Преображенского полка, с императрицей Екатериной Второй менуэт танцевал.

После, выйдя в отставку, Каховский сильно запил. По пьяному делу даже руку сжег.

Каховский остался в Смоленске при вступлении Наполеона и стал при французах переводчиком. Пользовался доверием новых властей.

Сколько можно судить, Аристарх Борисович участвовал в работе Верховной комиссии, устроенной генералом Виллебланшем, но не на правах члена, а добровольно.

К содействию сего Каховского не раз как будто прибегал комендант Смоленска, Трибо.

Каховский впоследствии сотрудничество своё с французскими властями списывал прежде всего на то, что почти постоянно находился под хмельком, и ещё он пытался убедить следствие, что не очень помнит, что именно с ним происходило.

По всей видимости, Каховский использовался французскими оккупационными властями в первую очередь как переводчик.

Особого вреда безопасности российской империи как будто он не принес. Принимал участие в допросах, переводил официальные французские бумаги, которые власти намеревались донести до местного населения. Видимо, это всё, как можно теперь судить.

В общем, ничего особенного. Каховский для меня сейчас оказался важен как российский аристократ, добровольно пошедший на сотрудничество с захватчиками земли русской.

Пример прискорбный, но всё-таки не страшный, как мне кажется.

Между тем, ведь были тогда в Смоленской губернии и случаи настоящей, подлинной измены, чреватые реальными и весьма неприятными последствиями; случаи измены, напрямую наносившие урон интересам российской империи.

А вот об Голынском, члене Верховной комиссии, стоит, думаю, рассказать особо и даже с некоторыми подробностями, хотя личность это была совершенно премерзостная, отвратительная.

Голынский был изменником из изменников и фактически являлся предводителем разбойничьей шайки, за что даже в тюрьме сидел. И это ведь произошло задолго до 1812 года.

Ну, и как началась война, тут-то Голынский и развернулся во всей прелести своих весьма специфических дарований, как предатель, как личность, способная на всё гадкое.

Случай с Голынским — отдельная история, напрямую, однако, связанная с тем, что приключилось потом с подполковником Павлом Ивановичем Энгельгардтом.

В заключение сей краткой главки замечу, что хотя бы с Голынского, учитывая несомненную измену его Государю нашему и Отечеству (и даже многократные измены!), не надо было снимать наказания. Но это личное моё мнение, и не более того. Возможно, всё дело в том, что я, увы, плохой христианин.

Однако добрейший наш государь Александр Благословенный простил ВСЕХ ДО ЕДИНОГО, без исключений. Простил всех, кто запятнал себя сотрудничеством с захватчиками земли русской. Некоторых, правда, Господь прибрал ещё во время следствия. Все же, кто выжил, были, увы, прощены.

Итак, предлагаю читателям настоящей хроники совершенно неизбежный рассказец о помещике Голынском, по коем виселица плакала чрезвычайно сильно, но, к сожалению моему, совершенно безнадёжно. Ничего не поделаешь — у нас был добрый государь, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И вдогонку делаю ещё одно замечание.

Французы, придя в Смоленск, силами местного населения создали по инициативе своего императора две институции: первая — городской магистрат; вторая — верховная комиссия.

В магистрате, главным образом, было представлено чиновничество и купечество.

Все члены верховной комиссии были дворяне; правда, это были польские дворяне (а их предки, не стоит забывать этого, целые столетия зарились на смоленские земли, страстно желая отхватить их себе), но при этом они ведь были русские подданные, а вернее — бывшие русские подданные.

Одним из таковых как раз и являлся Голынский — фигура, как я думаю, во многих отношениях в высшей степени показательная.

Но попробуем изложить историю Голынского более или менее последовательно, хотя особо стараясь при этом по возможности не углубляться в детали, дабы не усложнять наше повествование.

Итак, вот каков был Голынский — человек, главным делом своей жизни сделавший измену.

Правда, изменником его можно считать лишь в том случае, ежели бы он был подданным императора Александра Павловича.

Судя по всему, Голынский не считал себя вассалом российского царя и неустанно трудился для восстановления королевства польского, полагая себя подданным несуществующего короля польского, но никак не государя Александра Павловича.

Так что сам Голынский, как видно, не смотрел на самого себя как на изменника.

Но ведь он был помещик Могилевской губернии, имевший ещё кой-какую недвижимость в Смоленской губернии, то есть являлся российским подданным.

В общем, сомнений нет: в случае с Голынским измена всё ж таки имела место.

Глава пятая. Слово о помещике Голынском