Мститель - Эдуард Борнхёэ

Весь отряд собрался на опушке леса против горевших строений. Прежнее беспечное веселье исчезло. Спасаясь от огня, уцелевшие унесли с собой убитых и раненых, и тут оказалось, что трое цветущих отпрысков рыцарского рода, бывшие утешением для своих родителей и отрадой для возлюбленных, поплатились жизнью за эту легкомысленную выходку. Кроме того, убито было трое слуг, и глубокие раны давали чувствовать многим участникам набега, что веселая затея превратилась в печальную действительность.

Медленно рушились горящие строения, пока, наконец, не превратились в груды дымящихся головешек. Высокая печная труба еще стояла и, как бы угрожая, поднимала к небу свою почерневшую, задымленную голову. До последней минуты у всех, кто смотрел на пожар, было какое-то странное чувство: им казалось, что исполинская фигура бесследно пропавшего Яануса вот-вот покажется среди дымящихся развалин. Но только синий дым клубился над чернеющими углями и, поднимаясь, плыл высоко в воздухе багрово-серым облаком.

Наконец все сели на коней и медленным шагом поехали к замку. Разговоров не было слышно. Даже грубые слуги не решались хвастаться друг перед другом. Победа была бесславная.

Пожарище на месте усадьбы Метса дымилось до ночи. Наконец пошел мелкий дождь и погасил последнюю искру в куче углей. Высокая труба стояла еще долго, и вороны, не находя знакомых построек, кружили около нее с удивленным карканьем. Пришла зима и похоронила развалины под снежным покровом. Бродячий волк, изгнанный из своего логова, нашел себе убежище в пустой печи. Верхушка трубы, черная как сажа, стала белоснежной. Вороны иногда разрушали ее убор, но зима вскоре заменяла его новым. Кирпичи в трубе обрушивались один за другим, и в конце концов сильный порыв ветра опрокинул ее с таким грохотом, что укрывавшийся в печи волк выскочил, испуганный, и больше сюда не возвращался.

13

Наступила весна. Это была весна 134Згода.

Апрель месяц, как всегда, показывал и в этом году свой капризный, изменчивый нрав. В полдень солнце тепло и ясно светило с синего неба, вечером заходило в полном блеске, и запад долго еще горел золотистыми, красными, розовыми и лиловыми красками. Люди радовались и надеялись, что завтра будет погожий день. Но едва потухали последние отблески заката, как с другой стороны небосвода поднимались черные тучи, резкий северо-восточный ветер развеивал их по всему небу, и дождь, смешанный со снегом, с шумом низвергался на землю. Утром небо было серое, ветер холодный, земля мокрая, и струи мутной воды, журча, стекались в пенистые ручейки.

Однажды ненастной ночью — это была ночь под Юрьев день — одинокий всадник остановился на высоком холме, милях в полутора от Таллина. На плечах у всадника была длинная крестьянская накидка, на голове войлочная шляпа, надвинутая низко на глаза. Ночь была, как уже говорилось, ненастная, небо темное, но не сплошь, а местами, точно земля, покрытая кочками. В тучах то здесь, то там появлялись просветы, и тусклые лучи месяца лились на спящую землю. Ветер глухо шумел в окрестных лесах и завывал в ветвях одинокой сосны, над головой всадника.

Вдали на темном фоне леса светились окна замка Лодиярве, точно кошачьи глаза.

— Там собрались гости, — пробормотал всадник, глядя в сторону замка, — сейчас было бы легко уничтожить все это гнездо. Но пусть крестьяне делают что хотят. Я не стремлюсь ввергнуть эту семью в бедствие. Бог с ними!

Хотя на вершине холма, на ветру, вовсе не было тепло, всадник снял шляпу и несколько раз отер рукой лоб. Пелена туч разорвалась, и неверный свет месяца упал на лицо всадника. Лицо у него было еще молодое и, хотя бледное и исхудалое, но мужественное и суровое.

Всадник снова надел шляпу, вынул из-под накидки смоляной факел, зажег его и поднял стоймя, как свечу. Пламя высоко взметнулось на ветру.

И тут произошло нечто поразительное.

Далеко вокруг, насколько хватал глаз, стали загораться в темноте огоньки; они горели с минуту и снова гасли.

Человек все еще стоял под сосной, высоко подняв свой факел, и время от времени размахивал им над головой. Огоньки, не переставая, зажигались и потухали. Потом на некоторое время кругом воцарилась темнота. Потух и факел на холме.

Вдруг вдали запылал новый огонь. Но он не угасал, а рос и увеличивался с каждой минутой, пока, наконец, пламя не поднялось, как высокая башня, рассеяв ночную тьму ярким светом. Это уже не был огонек, это был пожар. Горело поместье.

Прошло немного времени — ив другой стороне кроваво-красное пламя вырвалось будто из-под земли, быстро разрослось, раздуваемое ветром, и поднялось выше первого. И тотчас же в новых двух, трех, четырех точках горизонта возникли новые пожары. Казалось, раскололась грудь эстонской земли и горящая лава бьет наружу из бесчисленных расщелин. Вокруг не было больше ночной мглы, темные провалы между огнями то исчезали, то снова расширялись, колеблясь, смотря по тому, насколько высоко поднималось пламя. В бескрайней дали, где огней уже не было видно, небосклон покрылся кроваво-красным заревом.

Это не могло быть ни несчастной случайностью, ни совпадением отдельных поджогов — это было восстание и война!

Не было никакого сомнения в том, что горели все неукрепленные поместья в окрестности, и не только поместья, но и все дома, где жили датчане или немцы. Беспощадно угнетаемый и истязаемый крестьянин собрался с последними силами, и теперь грозный голос его гремел, возвещая поработителям о пробудившейся в нем жажде свободы Отсвет пожаров, пылавших в немецких поместьях, обагрял небо, а вскоре кровь угнетателей обагрила землю. И тогда они с ужасом поняли, как опасно низводить человека до положения рабочего скота, наглядно обучать его животной жестокости. Крестьянин, с которым обращались хуже чем со скотом, теперь не знал человеческой жалости и уничтожал без разбору и немедля каждого, кто принадлежал к ненавистному ему племени. Крестьяне рубили на куски мужчин душили женщин и бросали детей в огонь. Они преследовали беглецов, как диких зверей, обыскивали все укрытия, и тех, кого находили, безжалостно убивали.

Глухой шум, звучавший страшнее, чем завывания беснующихся ночных духов, слышался со всех сторон вокруг пустынного холма Когда порывы ветра не были так сильны до слуха одинокого всадника, все еще стоявшего на прежнем месте, диким хором доносились торжествующие возгласы крестьян, стоны жертв, захлебывавшихся в своей крови, вопли матерей, чьих детей мятежники пронзали копьями, крики о помощи, проклятия и треск огня.

Всадник, сложив руки на груди, задумчиво глядел вдаль Глаза его блестели, бледное лицо покрылось легким румянцем, он шевелил губами, разговаривая с самим собой.

— Начало положено — страшное, кровавое начало! Небо пламенеет пожаром восстания. Кроваво-красным восходит солнце свободы. Помоги, милосердный дух, чтобы оно не закатилось таким же… Мечта Вахура исполнилась. Чего не сделал сын, то совершил внук; грозный клич гремит по всей стране, и клич этот пробудил я!.. Пусть он умолкнет лишь тогда, когда я буду отомщен и освобожу мой народ. О надежда, как ты сладостна!.. Я охотно спас бы тех слабых и беспомощных, что сегодня ночью умирают без всякой вины, но я не могу. Железная необходимость требует, чтобы кровь чужеземцев была пролита до последней капли, чтобы и тени их не осталось на нашей земле. Только тогда к нам вернется свобода, мир исцелит измученный народ, исчезнет страх из умиротворенных сердец и ты, о солнце просвещения, разольешь свой свет над долинами радости…

Всадник умолк. Его глаза сияли, грудь поднималась, яркое пламя на мгновение осветило его одухотворенное лицо… Взгляд его устремился вдаль, туда, где на опушке леса угадывались очертания замка Лодиярве. Там еще все было спокойно.

— Мой бедный отец! — вздохнул всадник, и голова его опустилась на грудь.

Снизу донесся приближающийся шум голосов и топот копыт. Отряд всадников собрался у подножия холма, и чей-то огрубевший голос спросил;

— Ты еще здесь, Тазуя?11

— Я здесь. Приблизьтесь! — последовал ответ.

Вскоре отряд поднялся на холм и остановился перед одиноким всадником. Это были большей частью крестьяне из Лодиярве. Оружием служили им топоры, косы, дубины, несколько старых заржавевших пик и мечей, которыми, вероятно, сражались еще их предки. На лицах всадников отражалось страстное желание как можно скорее пустить в ход это столь разнообразное оружие.

Еще молодой, быстрый в движениях человек которого звали Андресом, взмахнул мечом щелкнул пальцами и сказал:

— Не пора ли начинать?

— Где вы достали таких прекрасных лошадей? — спросил Тазуя.

— Прежде чем прийти сюда, заглянули на конюшню в соседнее поместье, — с усмешкой ответил Андрее.

— Почему же вы сразу не напали на замок?