Мститель - Эдуард Борнхёэ

Весь день и всю ночь дождь лил как из ведра.

10

В течение трех дней никто из усадьбы Метса не мог попасть ни в замок, ни в деревню. В воскресенье вечером Яанус собрался навестить Маануса. Он шел лесом, пока из-за поредевших деревьев не стали видны поля. Здесь он остановился и вдруг повернул направо, к замку. Почему? Об этом он не стал думать. Он за пять лет ни разу там не был, а сейчас почему-то потянуло.

Когда вдали забелели строения замка, Яанус взял немного в сторону, где зеленел сад, памятный ему с детства. Тут он заметил, что на крыше замка развевается черный флаг. Что бы это значило? Не умер ли кто-нибудь из семьи владельца замка? Легкая дрожь испуга мгновенно пронизала тело Яануса.

Он долго пробирался вдоль стены сада и наконец нашел место, где стена была пониже. Отсюда ему был ясно виден весь замок. Яанус оперся на стену и стал прислушиваться.

Из замка доносился глухой шум.

«Там, должно быть, охотники еще в сборе, — думал Яанус, — еще пируют вовсю. Но этот черный флаг? Что это значит?»

Тут заскрипели железные ворота, ведущие из двора замка в сад, послышался гул голосов.

«Гости идут в сад погулять», — подумал Яанус и сделал несколько шагов в сторону. Теперь густой, высокий кустарник скрывал его от взоров людей, вошедших в сад. Группа молодых господ, громко разговаривая, шла по широкой песчаной дорожке. У всех, по-видимому, в голове шумело, шаг был нетвердый и язык заплетался. Несколько человек поддерживали друг друга под руки.

— Послушай, Одо! — сказал один. — У тебя нет ни малейших оснований ныть. В двадцать лет ты уже самостоятельный хозяин… Черт побери, будь я на твоем месте, я и от хрена не проронил бы ни слезинки.

— Верно, верно, — подтвердил другой, — я ради такого наследства отправил бы в могилу добрый десяток отцов да еще каждый раз заплатил бы могильщику вдесятеро! Правду говорю.

— Тише, тише! — раздался голос Одо. — Не говори так громко, а то твой отец услышит… Смотрите, как он трусливо озирается по сторонам! Вот ты и доказал, что слова твои действительно идут из глубины сердца!

Вся компания рассмеялась.

— Черт побери! — уже тише проворчал человек, готовый похоронить десяток отцов. — Разве все идет из глубины сердца? Чего тут смеяться? Не все ведь идет от чистого сердца.

— А я вот говорю от чистого сердца, — начал Одо громко, — что я не ныл бы даже в том случае, если бы отец не оставил мне в наследство и хвоста от старой кобылы. Что умерло, то умерло. Я тоже должен буду когда-нибудь умереть, но мне и в голову не приходит требовать, чтобы меня оплакивали. Я просто еще не опомнился от этого страшного испуга. Видел ли кто-нибудь такую внезапную смерть? У меня на глазах молния ударяет в дерево, конь моего отца взвивается на дыбы, отец падает — и голова у него размозжена о пень. Все кончено!

Группа скрылась среди деревьев и кустарника, и шум голосов, удаляясь, затих. Яанусу казалось, что он все это слышал во сне. Возможно ли! Добрый старый господин умер — и так неожиданно, так ужасно!

Песок на дорожке снова заскрипел — медленно приближались два человека, мужчина и женщина. Яанус их сразу узнал — это были рыцарь Куно и барышня Эмилия.

Эмилия была в черном платье и, насколько можно было различить в сумерках, очень бледна. Она опиралась на руку молодого рыцаря. Очевидно, она нуждалась в сочувствии, и рыцарь Куно изливался в утешениях, как и надлежит истинному рыцарю.

— Если бы вы знали, уважаемая фрейлейн, — звучал мягкий, ласкающий голос Куно, — как глубоко я разделяю ваше несчастье, вы бы с большим вниманием прислушивались к моим искренним словам. О, если бы вы знали, какая острая боль, подобно уколу кинжала, пронзила мое сердце, когда вы сегодня на похоронах отца с душераздирающим криком упали наземь! Я отдал бы десять лет жизни, если бы этим мог вернуть вашего покойного отца хоть на десять минут в этот грешный мир, чтобы он мог сказать вам, что ему теперь хорошо и что он желает вам жить долго и счастливо до вашей грядущей встречи.

Эмилия ответила печальным, усталым голосом: — Не говорите об этом, рыцарь. Я знаю, вы добрый человек и хотите меня утешить, но ваши усилия напрасны.

Рыцарь умолк. Они тихо прошли мимо, а Яанус еще долго стоял за стеной. Он был глубоко потрясен.

«Какое ужасное несчастье! — говорил он себе. — Эмилия любила, своего отца больше всего на свете, это я знаю. Как тяжко теперь страдает ее доброе, нежное сердце! (Бог знает, почему Яанус был так уверен, что у Эмилии доброе и нежное сердце.) Печаль может ее самое свести в могилу. Но эта мысль ужасна. Эмилия в могиле! Боже спаси!»

Яанус еще раз со скорбью взглянул на замок; над ним, колеблемый вечерним ветром, весело развевался черный флаг, словно считал постыдным, хоть и был символом траура, из-за грусти предаваться ленивому покою. Б замке зажглись огни, прислуга сновала туда и сюда, в саду затих пьяный гомон молодых господ. Яанус вздохнул и медленно пошел по направлению к своему дому.

«Бедная, бедная девушка, — думал он, проходя темным лесом. — Почему это ужасное несчастье должно было поразить именно ее? Она еще так молода, слаба и нежна… как она теперь уживется с грубым, вспыльчивым Одо? Теперь она будет каждый день плакать одиноко в своей комнате, пока не потускнеют ее глаза и щеки не побелеют как снег. Кто теперь защитит ее? Кто утешит? О, если бы я, как раньше…»

Но тут одно воспоминание прервало течение его мыслей. Он подумал о молодом блестящем рыцаре, который в саду утешал Эмилию такими красивыми словами, куда более красивыми, чем он, Яанус, мог бы придумать. И она опиралась на его руку… Чистым, отзывчивым сердцем Яануса овладело, вместе с глубокой скорбью, и какое-то другое, чуждое ему и горькое чувство. Он пытался заглушить его, хотел заставить себя думать только о несчастье милой подруги, но не мог отделаться от назойливой мысли. Себялюбие в той или иной мере свойственно каждому. Жило оно и в душе Яануса, хоть и в малой мере, и сейчас подзадоривало его: «Ты глуп, Яанус. Твои рассуждения наивны. О чем ты думаешь? Чтобы у Эмилии да не нашлось защитников и утешителей! У нее их целые дюжины, и каждый из них вдесятеро лучше тебя. Разве она на тебя обратит внимание? Помнит ли она, что ты вообще существуешь на свете? Ступай домой и плачь о том, что ты так жалок и убог».

Мучимый такими мыслями, утомленный больше душой, чем телом, он через час достиг дома.

Когда он вошел в комнату, старый Тамбет сидел за ужином вместе с работниками и прислугой, Яанусу не хотелось ни есть, ни разговаривать; сославшись на головную боль и пожелав всем спокойной ночи, он ушел в свою комнату.

Узкое и низкое окно ее выходило во двор, как раз против калитки, ведущей в сад. Комната была сравнительно большая и высокая, все предметы обихода и кровать, стоявшая у задней стены, были простые, но чистые и имели более привлекательный вид, чем в других крестьянских домах. Окно и калитка были отворены, и свежие ночные ароматы, лившиеся из сада, наполняли комнату.

Яанус сел к окну, подперев голову руками. Ветер утих, сияли звезды. Из леса донесся резкий крик совы, и снова воцарилась ночная тишина.

Безграничная горечь наполняла сердце Яануса. Незнакомо и ново было для него это чувство. Он не находил ему ни имени, ни объяснения. У него разболелась голова. Он встал и, не раздеваясь, лег на кровать. Но долго не мог уснуть. Наконец веки его сомкнулись.

Но что это?

Яанус как будто не лежал в своей комнате на кровати, а все еще продолжал стоять за стеной господского сада и видел все, что там происходило. Там гуляли с надменным видом молодые господа в роскошных одеждах, и каждый из них кричал и восхвалял самого себя. Потом появилась одинокая пара, это были рыцарь и какая-то барышня. Они шли, дружески держась за руки, и часто с улыбкой заглядывали друг другу в глаза. Рыцарь, наклонившись к ушку барышни, что-то говорил мягко и ласково, глаза девушки сияли, и счастливая улыбка озаряла ее лицо. И вдруг рыцарь обеими руками обнял ее…

Яанус хотел крикнуть, хотел броситься на помощь, но как будто окаменел — не мог произнести ни звука, не мог шевельнуть ни рукой ни ногой. И вдруг — о чудо! — рыцарь и девушка, которую он горячо обнимал, начали подниматься в воздух, все выше и выше… и, наконец, исчезли в облаках. Яанус устремил взгляд туда, где исчезло видение, и глядел до тех пор, пока в глазах не потемнело и две тяжелые слезы не покатились по щекам. Он протянул руки и воскликнул: «Эмми, Эмми!..» Внезапно облако снова разверзлось и показалось бледное лицо мертвеца — старого владельца замка; горящими глазами посмотрел он на Яануса, тощие руки его угрожающе протянулись к юноше, увядшие губы раскрылись, и раздался голос, подобный далекому раскату грома: «Оглянись, крестьянин! Оглянись, посмотри, что у тебя за спиной, о раб!» Яанус повернул голову и увидел большое желтеющее поле, где сотни рабов, мужчины и женщины, жали хлеб. Горячее солнце жгло им спину, с лица ручьем катился пот. Свирепый кубьяс ходил среди них взад и вперед, бранился и хлестал тяжелым кнутом каждого, кто осмеливался хоть на минуту выпрямиться. Приглушенные стоны, свист кнута и внезапные крики боли раздавались по полю. Когда Яанус посмотрел на лица рабов, ему показалось, что в каждом он узнает своего родного брата, свою родную сестру. Он закрыл глаза… Вдруг ему послышалось, что кто-то невдалеке окликает его по имени. Он открыл глаза и увидел, что кубьяс привязывает к скамье мальчика, которого Яанус хорошо знал, и начинает его беспощадно хлестать. Тяжелые удары кнута со свистом падали на спину несчастного, из ран брызгали крупные капли крови. Мальчик корчился и страшно кричал… Опять Яанусу послышалось, что кто-то назвал его по имени, он хотел с яростью наброситься на безжалостного кубьяса…