Тень Сохатого - Фридрих Незнанский

— Посмотрим. Извини, мне пора.

Он повернулся, чтобы идти, но Гафуров сказал ему в спину:

— Ласточкину не отвертеться. Я кое-что раскопал.

Турецкий остановился и обернулся:

— Что?

— Я говорю, Ласточкин влип. Интересный фактик: глава администрации закрытого города Лесной в Свердловской области незаконно предоставил «Юпитеру» налоговые льготы на сумму девять миллиардов рублей. Часть соглашений с администрацией города Лесной подписана Антоном Ласточкиным. Так что он влип.

— Это предположение или у тебя есть факты?

Гафуров самодовольно кивнул:

— Есть. Все есть. От этого он уже не отвертится.

Турецкий посмотрел Гафурову в глаза и сказал с легкой усмешкой:

— Что ж, если он виноват, то он ответит. Извини, у меня много дел.

Он отвернулся и зашагал по коридору.

— Только не лезь в мое дело, Турецкий! — крикнул ему вслед Гафуров. — Не наступай мне на пятки! Я этого не люблю!

— Ничего, полюбишь, — проворчал себе под нос Турецкий, но оборачиваться не стал.

Гафуров постоял, посмотрел ему вслед, затем пожал плечами, повернулся и пошел по своим делам.

Глава четвертая

Разные судьбы

— Пятнадцать… Шестнадцать… Семнадцать… Восемнадцать… Девятнадцать… И… Давай, Геня, жми! Не позорь мою больную голову!.. Двадцать! — объявил Алик Риневич и пару раз хлопнул в ладоши, изображая бурные аплодисменты.

Боровский спрыгнул с турника на землю и, тяжело дыша, отошел в сторону, уступая место другому бойцу. Риневич подошел к нему и одобрительно похлопал по потной лопатке:

— Молодец, мужик. У меня больше восьми никак не получается.

— А больше и не надо, — хрипло выдохнул Боровский.

Алик покачал головой, окидывая взглядом плотную, мускулистую фигуру Боровского, и сказал:

— Не скажи. Бабы любят амбалов. Мне бы такие бицепсы, как у тебя, я бы пол-области перетрахал. Кстати, Геня, нынче делаем ноги.

Боровский вытер ладонью пот со лба и хмуро посмотрел на Алика:

— Опять в самоволку? Куда на этот раз?

— Да мы тут с ребятами прошерстили окрестности и нашли неподалеку клуб. Тут, в соседней деревне.

— И че там?

— Че, че! Телки! Одна другой лучше. И во-от с такими буферами. — Алик показал, с какими. — А рядом хата, где самогонкой можно разжиться.

— Опять напьешься, и башка с утра будет раскалываться, — неодобрительно сказал Геня. — Мало тебе того сотрясения? Тебя вообще должны были демобилизовать, а ты тут в Максима Перепелицу играешь.

Алик поморщился (он терпеть не мог, когда друг начинал его поучать):

— Да ладно тебе нудить. Не демобилизовали же, значит, все в порядке с башкой.

— Просто скандала не хотели, — сказал Боровский.

Алик махнул рукой:

— Че теперь-то об этом базарить? Все уже позади. Короче, ты идешь или нет?

Генрих подумал и ответил:

— Нет.

— Ну и дурак, — пригвоздил его Алик. И сердито добавил: — Сиди тут и дрочи, как старый пень. А мы с пацанами развлечемся как следует.

— Рядовой Риневич, к перекладине! — раздалась команда.

Алик вздохнул, тихо матюкнулся и медленно, вразвалочку двинулся к турнику.

А к Генриху подошел еще один приятель — невысокий, тощий и шустрый — по кличке Заноза. Заноза весело посмотрел на Генриха и спросил:

— Слышь, Боровский?

— Чего? — с неохотой отозвался Генрих. Этот мелкий, язвительный и болтливый парень был ему не по душе.

— Ты че, в натуре, с нами не идешь?

Генрих покачал головой:

— Нет.

— А че так?

— Не хочется.

— Чего? Баб? — съязвил Заноза. — А кого хочется?

Генрих метнул на него грозный взгляд, и Заноза примирительно поднял руки:

— Молчу, зёма, молчу. Уж и пошутить нельзя.

Заноза отошел, но еще некоторое время ехидно косился на Боровского.

Генрих сел на лавочку, рядом с Леней Розеном.

— В самоволку, что ли, зовут? — спросил Розен.

— Ну.

Леня внимательно посмотрел на Генриха.

— А ты? — спросил он.

— А я не собираюсь, — ответил Боровский.

— Ясно.

Некоторое время они молчали. Генрих незаметно поглядывал на Розена. Парень и впрямь был очень красив. Точеный профиль, нежная кожа, бархатистые глаза — прямо Ален Делон в молодости. Леонид перехватил взгляд Генриха, и тот поспешно отвел глаза. Теперь уже Розен разглядывал лицо Боровского. Это вывело Генриха из себя.

— Чего ты на меня так смотришь? — сурово спросил он.

Розен усмехнулся:

— Да так, ничего. Нравишься ты мне.

Боровский повернулся к Розену и сдвинул черные брови:

— В каком смысле?

— В прямом, — с прежней полуулыбкой, полуусмешкой ответил Леонид. — Как мужчина.

Боровский покраснел и торопливо оглянулся — не слышал ли кто признания Розена? Но рядом никого не было, бойцы сгрудились у турника. Леонид заметил беспокойство Боровского и сказал с какой-то непонятной печалью в голосе:

— Да ладно, Генрих, не напрягайся, я пошутил.

— А я и не напрягаюсь, — отозвался Боровский, стараясь придать своему голосу легкомысленный тон.

— Вот и молодец, — ответил Розен.

Несколько секунд они сидели молча, не глядя друг на друга. Обоим вдруг стало страшно неловко. И если преобладающим чувством Боровского был стыд, то Леня Розен чувствовал только боль.

Наконец он поднялся со скамьи, тихо произнес: «Так держать, Геня» — и, по-прежнему не глядя на Боровского, направился к остальным парням.

Генрих посмотрел ему вслед и почувствовал непонятную тоску. Он понял, что то, чего он так боялся, произошло. И произошло давно. Теперь уже можно… нет, нужно было себе в этом признаться.

Это было через несколько дней после той памятной драки с «дедами». Едва только улеглись страсти, Леонид Розен подошел к Боровскому и сказал:

— Твои синяки уже проходят. Ты стал выглядеть лучше.

— Хочется верить, — усмехнулся в ответ Генрих. — Ты тоже неплохо выглядишь.

Розен улыбнулся своей ясной, чистой улыбкой.

— Да, — сказал он. — Шрамов на лице не останется, а это самое главное. Ты ведь знаешь, как важна для актера внешность.

— С твоей внешностью все в порядке, — заверил его Боровский. — Так что держи хвост пистолетом. Мы еще автографы у тебя брать будем.

Он хотел хлопнуть Розена по плечу, но сдержался. Внутренний голос сказал ему, что этого не следует делать, что проявлять дружеские чувства таким пацанским способом будет не совсем кстати. Слишком уж хрупким и нежным цветочком был этот Розен, слишком уж женственным. Хотя дрался он, конечно, как лев. Генрих улыбнулся своим мыслям.

— Ты чего улыбаешься? — спросил его Леонид.

— Да вспомнил, как ты кинулся на этого урода. Я чуть сам не обделался от страха.

— Не преувеличивай, — весело отозвался Розен. — Я всю драку провисел на плечах у Рябого, а вот ты… Ты здорово дрался, Генрих.

Продолжая улыбаться, Розен посмотрел на Боровского долгим и каким-то отстраненно-задумчивым взглядом, словно строил по отношению к нему в мыслях какие-то планы.

— Расскажи мне, как ты жил на гражданке? — попросил Леонид.

Генрих пожал плечами:

— Да как жил, как все. Пил пиво, куролесил… Ничего особенного.

— И по девчонкам, наверно, ходил?

В обращении между парнями слово «девчонки» почти не употреблялось. Они заменяли его на «бабы», телки, «феи» и прочие лихие словечки из лексикона записных бабников. «Девчонками» парни называли только своих постоянных подруг, тех, кто (как они надеялись) ждет их дома и скучает по ним. Например, «дома у меня есть девчонка, вернусь — поженимся» или «моя девчонка сейчас, наверно, в универе, эх, хоть денек бы с ней сейчас погулять», и тому подобное.

Поэтому Боровскому стало как-то неловко. В отличие от слова «телки» слово «девчонки» настраивало на какой-то лирический и очень серьезный лад.

— Девчонки, наверное, от тебя были без ума? — снова сказал Леонид.

— А то! — залихватски ответил Боровский. — По телкам мы с Аликом любили пройтись. Были у нас и молодые, и старые. Как говорится, хрен ровесников не ищет!

Генрих повторил любимую поговорку Алика Риневича. На гражданке он никогда так не говорил, и ему стало немного неловко.

Казалось, Розен понял смятение Боровского.

— Не обязательно говорить о женщинах так грубо, — сказал он.

Генрих смутился:

— Вообще-то, да. Это я так… к слову пришлось.

Розен помолчал. Потом спросил, голосом тихим и мягким:

— Генрих, а ты любил кого-нибудь?

— Что? — вскинул голову Боровский.

— По-настоящему… Чтобы при виде девушки сердце начинало биться, как сумасшедшее. И чтобы жить одной только мыслью об этом человеке.

Боровский пожал плечами:

— Да вроде нет. А ты?

Розен вздохнул:

— И я нет. А тебе хотелось бы?