Тень Сохатого - Фридрих Незнанский

— Расслабься, — повторила Марина, еще раз крепко поцеловала его в губы и вдруг скользнула вниз.

— Что ты… — начал было Боровский, машинально стараясь удержать ее, и вдруг понял, что она собирается делать.

Страх опозориться, оказаться несостоятельным, стал еще сильнее. Не в силах больше ни думать, ни говорить, Генрих закрыл глаза.

— Думай о приятном, — услышал он голос Марины, донесшийся до него, словно из другого мира.

И он сделал так, как она сказала. В памяти Генриха всплыло Черноморское побережье, где он отдыхал с родителями прошлым летом: синие и теплые морские волны, белый, прогретый солнцем галечник, яркое солнце, красный закат и легкое дуновение бриза. Боровский улыбнулся воспоминаниям. Не сознавая, что делает, он вызвал в памяти лицо Лени Розена — худощавое, нежнокожее, с приветливой улыбкой и лучистыми глазами.

— Ты мне нравишься, — прошелестели губы Розена. — Правда, нравишься. Мне с тобой спокойно и хорошо.

Генрих тоже хотел сказать ему в ответ что-нибудь хорошее, но тут он вдруг вспомнил, где и с кем он находится, и открыл глаза.

В кабинете было уже не так сумрачно, как вначале. Глаза привыкли к темноте. Генрих слышал хрипловатое дыхание Марины. Она знала свое дело. Она действовала предельно деликатно и мягко, и вскоре Боровскому удалось успокоиться и расслабиться. Ему не верилось, что все это происходит с ним. Чувство было такое, словно он наблюдает за собой и за Мариной со стороны.

Генрих ласково провел ладонью по ее пушистым волосам. Марина взяла его руку, поднесла ее к своим губам и поцеловала в ладонь. Губы у нее были мягкими и теплыми. Постепенно страх окончательно ушел, уступив место сладостной истоме.

Генрих понял, что с ним все в порядке.

Собственное имя нравилось ему с детства. Особенно фамилия: «Розен» — в ней сочетались красота (красная нежная роза!) и аристократизм (Розен — это вам не какой-нибудь Иванов или Петров!) К тому же по фамилии невозможно было угадать, кому она принадлежит — мужчине или женщине, и в этом Леонид находил определенную интригу и какую-то хрупкую декадентскую тайну. Эта фамилия должна была принадлежать поэту или артисту. А принадлежала ему — ефрейтору пограничных войск. При мысли о такой несправедливости судьбы на чувственных губах Леонида появлялась горькая усмешка.

На творческом конкурсе в театральный институт он читал стихотворение Поля Верлена в переводе Пастернака. Стихи были очень трогательные и нежные, такие же, как душа Леонида.

Вот зелень и цветы, и плод на ветке спелый,И сердце всем биеньем преданное вам.Не вздумайте терзать его рукою белойИ окажите честь простым моим дарам.Я с воли только что, и весь покрыт росою,Оледенившей лоб на утреннем ветру.Позвольте я сейчас у ваших ног в покоеО предстоящем счастье мысли соберу.На грудь вам упаду и голову понурю,Всю в ваших поцелуях, оглушивших слух.И знаете, пока угомонится буря,Сосну я, да и вы переведите дух.

В приемной комиссии сидели одни мужчины — важные, лощеные, знаменитые. Они слушали внимательно, но от быстрого взгляда Розена не укрылась та ирония, с которой члены комиссии косились друг на друга, когда голос Леонида, не в силах справиться с наплывом чувств, срывался на хрипловатый фальцет.

А когда он дошел до слов «сосну я», один из членов комиссии — вальяжный, расфуфыренный, как петух, чернобородый мужлан — откровенно прыснул в кулак. У его коллег хватило деликатности сохранить серьезные мины, но Леонид видел, что и их это двусмысленное «сосну я» изрядно повеселило.

И тогда Леонид вспылил.

— Я думал, что здесь оценивают актерское мастерство, а не внешний вид и манеру поведения абитуриента, — покраснев от ярости и смущения, проговорил он. — И очень жаль, что вместо интеллигентных и творческих людей я увидел здесь…

Договорить он не успел. Чернобородый мужлан, усмехнувшись, приложил толстый волосатый палец к губам и громко сказал:

— Тс-с-с! Осторожней на поворотах, молодой человек! Будьте сдержанней, если не хотите испортить себе жизнь.

После этого Леониду объявили, что у него проблема с шипящими звуками, и посоветовали позаниматься годик с логопедом. А потом — если у него еще останется желание — попытать счастья вновь.

Когда дверь за Розеном закрылась, он услышал у себя за спиной приглушенный мужской хохот. Затем кто-то громко спародировал его, имитируя хриплый фальцет:

— «У ваших ног сосну я. Переведите дух!» Каково, а?

И снова взрыв хохота. По щекам Леонида потекли слезы. Он вытер лицо рукавом и пошел к выходу.

Плакать Леониду Розену было не впервой. С самого детства он чувствовал себя белой вороной. И не потому, что был слабее других или был чудаком. Внешне он ничем не отличался от других мальчишек, разве что был чуточку чувственнее. До поры до времени он скрывал свою чувственность, предпочитая чтению книг или рассматриванию репродукций в учебниках и альбомах активные игры, спорт, игры в войну или в «казаки-разбойники».

Честно говоря, играть в эти игры ему было скучновато, особенно в войну. Бегать друг за другом с игрушечным пистолетом в руке (пусть даже стреляющим пластмассовыми дисками) ему казалось довольно глупым занятием. Прыганье и кувырканье по расстеленным матам тоже не вызывало в его душе особого энтузиазма. Но внешне он никак не выказывал своих чувство. Когда нужно было показать свою силу и ловкость — он показывал, когда нужно было драться — дрался.

Какое-то время мальчишки даже считали его «самым сильным» в классе, поскольку дрался он, применяя весь арсенал, отпущенный ему природой, включая ногти и зубы (чего другие мальчишки не могли понять, уповая лишь на свои, еще не очень крепкие, кулаки). Ну а поскольку применение ногтей и зубов почти неминуемо приводит к известной кровопотере со стороны противника, Леонида считали жестоким и безжалостным бойцом. А потому побаивались.

Однако к старшим классам ситуация изменилась. Во-первых, Леонид видел все меньше проку в том, чтобы соревноваться с другими мальчишками за право называться самым крутым пацаном в классе.

А во-вторых, вчерашние мальчишки выросли и превратились в здоровенных парней, и теперь уже их кулаки были достаточно крепкими, чтобы нанести противнику значительный урон; гораздо больший, чем тот, к которому приводит применение «женского арсенала» — зубов и ногтей.

Постепенно манеры Леонида Розена стали раздражать одноклассников. До открытого презрения дело еще не дошло, но они стали сторониться Леонида, интуитивно чувствуя, что он «не свой». Так оно и было.

Дело в том, что с самого детства у Розена был один секрет. Впрочем, даже не секрет, а страшная тайна. С самого детства он предпочитал машинам и пистолетам мягкие игрушки и куклы, которые остались от его старшей сестры, умершей от лейкемии, когда его еще не было на свете.

Когда никого не было дома, Леонид доставал из шкафа этих старых кукол и с удовольствием возился с ними, пока мать не возвращалась с работы. Тогда он снова прятал кукол в шкаф и напускал на себя неприступно суровый вид.

Но игра в куклы была лишь половиной его тайны. Самое главное (и в то же время самое тревожное и самое страшное) заключалось в том, что Леонид чувствовал себя… девочкой. В детстве он часто доставал из шкафа платья матери и с упоением разглядывал их, еще не отдавая себе отчета в том, откуда приходит это упоение, с чем оно связано. Возможно, ему хотелось примерить эти платья на себя, но мысль об этом была такой ненормальной и постыдной, что он прятал ее в самые темные закоулки своего сознания, в надежде, что она никогда не выйдет на свет.

Но долго так продолжаться не могло. Однажды, когда Леониду было двенадцать лет, он не сдержался: быстро скинул футболку и трико и, почти не соображая, что делает, надел материнское платье. И в то же мгновение мир переменился для Леонида Розена. Он почувствовал в душе такую сложную гамму чувств, что ни за что не смог бы выразить ее словами. На него вдруг накатили покой и умиротворение, словно он наконец-то обрел свое естество, стал тем, кем давно должен был стать. С тех пор он уже не скрывал от себя своего пагубного пристрастия.

В четырнадцать лет Леонид заработал свои первые деньги — он два летних месяца провел у двоюродного дедушки в колхозе, пропалывая овощи и выпасая лошадей. На половину заработанных денег Леонид купил себе помаду, пудру и разнообразную бижутерию, объяснив продавщице в магазине, что покупает все это для своей девушки.

— Да ты настоящий Дон Жуан! — рассмеялась в ответ продавщица. — Но ты ведь, наверно, ничего в этом не смыслишь? Давай я тебе помогу выбрать.

У продавщицы оказался хороший вкус и болтливый язык. Она примеряла бижутерию на себя, рассказывая Леониду, что и когда следует надевать, объясняла ему, какой цвет помады нынче в моде, и так далее. Это был первый урок женственности, который получил Розен.