Земля за холмом - Лариса Кравченко

Вечером восемнадцатого на мост прибыл советский десант. Сергей скомандовал:

— Смирно!

Ребята вскочили. Сергей доложил состояние дел на мосту, как полонено.

— Порядок! — сказал совсем молодой парень, видимо, командир группы — в маскировочном комбинезоне, в пилотке с красной звездочкой. И представился: «Лейтенант Романов!»

Вместе с десантниками приехал какой-то харбинский деятель из Штаба охраны, тоже с красной повязкой на рукаве. Он все суетился, словно извинялся перед лейтенантом, что вот, мол, наши ребята заняли мост без спросу и как теперь посмотрит на это товарищ лейтенант — комендант моста.

— А что, правильно сделали, — сказал новый комендант, — нужно содействовать частям Советской Армии!

Ребята стояли и смотрели на него настороженно: что теперь будет с ними дальше? Прикажут уходить, наверное? Все-таки это был их мост, и они брали его почти с бою, и какой-то кусочек души их вложен в него, как в живое существо! А тот тоже смотрел на них, словно прикидывал: как поступить правильно?

— Ну, как — будем охранять совместно?

— Будем! — гаркнули ребята и заулыбались.

Вопрос был решен оперативно, представитель штаба уехал на грузовике один, лейтенант с Гордиенко пошел осматривать хозяйским глазом блокгауз: где разместить людей и как с питанием, а ребята потащили десантников к столу — ну, как же, с дороги, и у них еще оставался от обеда рис с баклажанами (из стряпни женотдела охраны — раз в сутки привозит в ведрах еду отрядный грузовик).

Все просто получилось и буднично, словно так и должно быть: заступают на посты одновременно советский солдат — на вышку блокгауза и бывший асановец — на первый пролет моста! Словно так и должно быть — спят они на одних нарах и в «дурака» режутся в свободное от караула время! Удивительно все-таки! Что это — доверие, или проверка доверием, пли ни то и ни другое — применение к обстоятельствам: сто двадцать человек десанта на чужой, враждебный город, и если мальчики эти с красными повязками готовы помогать им — ну, что же… А что там на совести у них — дело уже не десанта, на то придут другие воинские части и разберутся. И мало ли видели они на своем пути через Польшу и Германию таких мостов и таких юношей с винтовками — встречающих или стреляющих в спину! Человек познается в действии!

А Гордиенко? Странно, но никакой неприязни нет у него к ним, только уважение, как к солдатам, — он-то представляет, что это значит, — десанты в тыл! Люди с простыми, как говорит отец, «мужицкими» лицами и занятые войной этой, как работой, порученной им, без сабельного звона. Один совсем пожилой солдат, Степан Иваныч. Он сиял свой десантный комбинезон и оказался в гимнастерке, новенькой, ордена с красной эмалью. В свободное время он сидит на солнышке на откосе насыпи, смотрит на чужую желтую реку и отвечает ребятам на разные наивные вопросы:

— Две полоски на погоне — это что значит? А если полоска и звездочки? А вы были в Берлине?

Степан Иваныч разъясняет обстоятельно. Он вынимает из кармана фотографию — женщина, немолодая, в платье, каких не носят в Харбине.

— Заждались пас дома, — говорит Степан Иваныч.

Из жизни окружающей его больше всего интересуют дела хозяйственные: а коров у вас здесь держат? Внизу лежат затопленные крыши Затона — Степан Иваныч поражен: хорошие дома, только почему они в воде понастроены? Наводнение? А людей-то вывезли?

Ребята пожимают плечами. Они даже не задумывались — до затонцев ли в эту потрясающую осень!

Есть еще сержант Пашка с левобережного поста. Отчаянный такой парень — кудрявый чуб из-под пилотки. Сергей ходил на левый берег к своим ребятам, и, пока они шли но мосту километра три через Сунгари, Пашка совсем заговорил его:

— А город у вас как — культурный? А девушки у вас как — красивые? А вот нас в Праге встречали! Тоже — ничего город!

Пашке не сидится в блокгаузе — Харбин вот он, рядом — набережная, и женские платья мелькают у ее перил… Но лейтенант не пускает своих в город. Гордиенко он отпускал домой в первое воскресенье. Потом весь понедельник Сергей ходил хмурый, потому что ничего, кроме боли, не принесло ему это свидание с Зоей. Извечное женское напоминание: зачем это нужно ему — какой-то охранный отряд, когда в городе уже армия, и какое ему дело до моста, и прочее. Сергей пошел к ребятам на левый берег, и Пашка дорогой все донимал его расспросами.

— Ты женат? — спросил тогда Пашка. — И давно?

— Три недели…

Пашка даже присвистнул от сочувствия: что поделаешь — служба!

Странные у них все-таки в армии взаимоотношения — у этих советских: ничего похожего на японскую муштру! Даже обращение это — товарищ лейтенант! Интересно — товарищ! Непривычно называть так старшего по чипу. И вообще невероятно это, и никогда бы он не поверил, если бы сказали ему три недели назад, что будет он подчиняться по должности советскому офицеру, а не стрелять в него, как учили, — но врагу! Отношения у него с Романовым сдержанные, и говорят они только о деле (так получилось — Гордиенко оказался кем-то вроде заместителя, ну, и переводчиком по связям с местным населением, разумеется). И Романов не спрашивает никакой такой чепухи, как Пашка: а где это вы научились говорить по-русски? Он, видимо, грамотный парень — Романов — и знает, откуда они здесь — эмигранты, и ничего не спрашивает, или для него это несущественно? А главное — дело, на котором они поставлены сейчас оба: мост, который нужно держать, пока не сменят их вступающие воинские части. И Сергей тоже не лезет к нему зря с разговорами, потому что так воспитали его — иметь чувство такта, а со старшими по должности — тем более. И нет у него морального права на дружбу с этим советским лейтенантом, ровесником, в общем-то…

И все же привлекает его в Романове какая-то внутренняя собранность, что ли, или еще что-то, чему он не может пока найти определения. Просто он не встречал прежде таких парней! Дл и разве пытался прежде он разобраться в людях: «Слушаюсь!» — и под козырек.

И странно, никогда прежде не было ему так тепло по-человечески, как в неприютном этом блокгаузе с ребятами и десантниками, на посту, на продутом ветром береговом пролете — тридцать метров туда и обратно.

Пружинят под сапогами доски мостового настила, горизонты сунгаринские чисты, небо над разливом — безмятежно. И хорошо пахнет уходящим летом — дождем и полынью. Так хочется думать, что можно начинать жить заново…

Сыростью тянет но ночам с реки, и суконный асановский китель не греет. Город придвигается к воде темной громадой, августовские звезды над ним летят, как салют трассирующими. Только против «Конкотея», там, где стоит на якорях Амурская флотилия, отраженные водой огни, и репродуктор гремит на всю Пристань; «Бескозырка, ты подруга моя боевая…»

Когда флотилия входила, был яркий ветреный день, и Сунгари вся колебалась в рыжих солнечных всплесках. Канонерки шли под правым берегом — легкие, голубовато-стального цвета, на ходу бились флаги — на белом фоне синие полосы и красные звезды. На переднем катере стояло что-то вроде навеса из наклонных стволов. «Катюша»! — сказал Степан Иваныч с уважением. Ребята не поняли, но промолчали, чтобы не показать свою военную неосведомленность. Ребята столпились на насыпи, смотрели и махали фуражками. И Гордиенко стоял тут же и смотрел молча, со сложным чувством гордости и боли одновременно, гордости, потому что это — победа русского оружия, и боли, потому что он сам к ней не причастен! Он тоже мог лететь сейчас с победным флагом по Сунгари, стоило только родиться по ту сторону границы!

Через мост идут эшелоны. Разбитые остатки японских воинских частей. Есть приказ пропускать их, но при этом смотреть в оба — как бы они не натворили чего-нибудь напоследок, на память о Квантунской армии. Японцы ведут себя мрачно, но тихо.

На одном таком эшелоне ехал на задней площадке камбуза русский проводник-железнодорожник — типичный дед из какого-нибудь Ананси, и события, наверное, не слишком дошли до его сознания. От нечего делать дед кидал в рот семечки и вдруг увидел на мосту красных автоматчиков! Дед обалдел от ужаса. Возможно, он вспомнил, как бежал от них через всю Сибирь с остатком армии Колчака, или еще что-нибудь не очень приятное из времен гражданской войны? Ребята хохотали над дедом, хотя не так уж это было смешно, по существу.

Видимо, отец прав, и придется рассчитываться каждому за свое — за Колчака и японцев.

В городе аресты. Толя Иванцов с левобережного поста съездил домой и рассказывал. Иванцов сам служил в Асано, и, понятно, это беспокоит его.

Взяли Андрюшку Горлова, тоже корнета, в первый день, как пришла флотилия. Приехали двое моряков и взяли, хотя это совсем на другом конце города. Значит, им известно было все, заранее — Андрюшка ходил на «ту сторону», а потом внезапно приехал в Харбин, и его сделали дьяконом в Новогородней церкви. Возможно, это тоже нужно было для чего-то японцам?