Восьмой дневник - Игорь Губерман

Нас водила по музею женщина дремучая и уровня начальной школы. Кстати, стайка первоклашек тут как раз резвилась на траве, избывая ту энергию, что накопилась в них за время экскурсии. А наша провожатая, ещё, наверно, не остыв от часового с детками общения, вдруг нам не без изящества сказала (в комнате второй или третьей после начала осмотра): «Вы, вероятно, знаете, что Пушкина убили на дуэли?» И больше я её уже не слушал.

А самый дорогой в моей жизни обед я ел в тот приезд в Одессе. Тут сперва полезны будут небольшие исторические детали. Некогда знаменитый городской архитектор Бернардацци (итальянец российского разлива) построил в Одессе здание биржи. Оно, кстати, есть во всех рекламных буклетах города, уж больно хорошо получилась эта впечатляющая каменная глыба. Как известно, главная особенность устроения биржи – полное отсутствие внутренней акустики, чтобы тайны коммерческих переговоров сохранялись между собеседниками. И хотя понятно, что на таком торжище евреи кричали в голос, хитроумные акустические ловушки эти крики улавливали и гасили. Именно поэтому, вероятно, советская власть, биржу отменившая напрочь, учредила в этом месте филармонию. Но речь, собственно говоря, не обо всём здании, а о левом как бы притворе этого храма делового духа (слева от массивной лестницы, ведущей в биржу). Это огромное, очень красивое помещение со здоровенными квадратными колоннами внутри и всякими архитектурными накрутками. По всей видимости, тут и был некогда ресторан для утомлённых деятелей экономики. В советские времена тут процветал Дом актёра, и матёрые одесситы во всём мире (а они широко распространились по всему миру) сладко жмурятся, вспоминая о спектаклях и капустниках в этом огромном зале. Ныне там ресторан, благодарно названный в честь давно почившего архитектора – «Бернардацци». Ресторан, должно быть, очень дорогой, потому что, когда я предложил пообедать именно в нём, два городских импресарио, которые устраивали мне концерт, мигом погрустнели и потупились. А ещё там кроме нас троих был мой близкий друг со своей подружкой (как и я – заезжие люди). А в каждом городе, как известно и принято, платят за обед устроители.

– Не тушуйтесь, господа хорошие, – успокоил я обоих не успевших разбогатеть предпринимателей, – за обед сегодня плачу я.

И мы отправились в «Бернардацци». Нет, я вовсе не куражистый загульный фраер, просто у меня был план, казавшийся мне прекрасным и праведным. С год или более тому назад мне кто-то прислал снимки с тех салфеток (или как там они точно называются?), которые кладутся на стол под тарелки с едой. На каждой из этих подкладок из тонкого упругого картона были напечатаны мои стишки – семь или восемь штук. В сопровождении гравюр с видами города. И на картонке с меню мои стишки там тоже помещались. И теперь лежали эти снимки в моей дорожной сумке. В ресторане я сразу же попросил позвать директора, его не оказалось, к нам вышел молодой человек, директор по артистической части (вечерами в ресторане всякие мероприятия текут и экзотические танцы учиняет посетителям оркестр). Картонки с моими стишками аккуратной стопкой высились у официантов на рабочем столе.

– Я как раз и есть автор стихов, которые у вас тут напечатаны, – сухо и внушительно сказал я арт-директору. Юные официантки молча и приветливо толпились в стороне.

– Очень приятно, – ответил арт-директор с явным недоумением.

– Напечатали вы это без моего согласия, – продолжил я свою сухую (и безумно наглую, как мне казалось) речь, – и я собираюсь подавать на вас в суд. Это неприятная, как вы понимаете, процедура, но меня поддержит мэр города, мой приятель.

– Но это было не при мне, я тут недавно, – слабо защитился арт-директор. Тут он явно допустил ошибку: если бы он сразу меня послал, то я бы свой шантаж немедля прекратил: какой тут на хер суд, в Одессу я приехал на день и никуда не стал бы обращаться, из меня сутяжник – как галоши из картона.

– Так что у вас всего два варианта, – сказал я твердо и слегка насмешливо, как заведомый победитель, – или я сегодня же подаю на ваше заведение в суд, или вы всех нас кормите бесплатным обедом.

– Я должен спросить у директора, – ошарашено ответил арт-директор и ушёл куда-то позвонить, хотя трубку своего сотового телефона держал в руке. Вернулся он буквально через полминуты, весь сиял и широко развёл руками, громко возгласив:

– Усаживайтесь, господа!

И мы неторопливо сели за массивный стол, немедленно покрытый злополучными картонками. Как же мне было хорошо и удивительно! Я ещё не верил в привалившую удачу, но уже вполголоса предупредил своих спутников:

– Ребята, заказывайте блюда не по вкусу, а по цене – чтоб были самые дорогие!

Мы отменно пообедали. Одна из импресарио впервые в жизни (как она сама призналась) ела седло барашка – или козлёнка, уж не помню точно, пировали и торжествовали все. Прогадал только я, заказав себе филе какой-то рыбы, изготовленной над паром таиландских трав, и получив жидковатый и безвкусный обмылок (только очень-очень дорогой – наверно, за таиландские травы). Нас обслуживал рослый и неулыбчивый красавец с каким-то невыразимо порочным лицом, в кино ему злодеев бы играть, а он бездарно тратил свою внешность в этом ресторане. Нас он, по-моему, тихо презирал и молча гневался, прекрасно понимая, что за бесплатный обед и чаевых не будет никаких. Я эту неприязнь его почувствовал и потому к концу обеда попросил ещё нам принести по огромному пирожному – они весьма соблазнительно были нарисованы в меню. Протесты сотрапезников я мигом погасил, а когда пирожные принесли, попросил красавца упаковать их нам с собой. Представляю себе, как он молча проклинал меня, укладывая их в целлофановые аккуратные коробочки. Мы съели их вечером после концерта – под запасённый виски это было прекрасно. А во мне гуляло-пело торжество от нагло победившей справедливости.

В селе Триполье (километров пятьдесят от Киева) случилась некогда кровавая история, типичная для Гражданской войны. Некий Данило Зелёный был в ту пору атаманом небольшого войска (кто армией его называл, кто – бандой), которое ожесточённо сражалось то с немцами, то с большевиками. Атаман Зелёный был фанатом вольной хлеборобной Украины и ни с кем из других атаманов того времени общего языка не находил. Зелёный – это была как бы его кличка, он её себе взял в память о погибшем друге, но так совпало это с его острой жаждой воли для зелёной Украины, что название «зелёные» пристало постепенно и к другим то ли мелким армиям, то ли крупным бандам, которым не было тогда числа. То удачными, то менее были у него сражения и битвы, только летом девятнадцатого года оказался он под Киевом, остановившись в селе Триполье, где когда-то и родился. Отправился громить его отряд Красной армии – тысячи полторы бойцов. А к ним, горя воодушевлением, примкнули сто комсомольцев (прямо со съезда этой молодой организации). В абсолютном большинстве своём – евреи, миф о царстве общей справедливости кружил им головы до умопомрачения. Руководил ими некий Михаил Ратманский, фанатик не слабей Зелёного. В селе Триполье было тихо, банда вроде отступила. Но вернулась она ночью. Бой был ожесточённым и недолгим – весь отряд разбит был наголову, многие попали в плен. Спаслись в Днепре единицы. А пленных перебили позже, о жестокости то белых, то красных написано достаточно, в том числе – очевидцами. Самой страшной была смерть пленных комсомольцев, их истязали с особым усердием. А потом разбили банду Зелёного, сам он погиб в бою, имя его затмилось именами Петлюры, Махно, Григорьева и подзабылось как бы. А в память о погибших комсомольцах был в селе воздвигнут обелиск, чуть позже – и музей открыт. В совсем недавние времена пробуждения национального сознания музей закрыли, а обелиск изрядно покалечили. В частности – выломали большую бронзовую доску, где писалось о геройской гибели этих зелёных мальчишек. И тут же соорудили рядом памятник атаману Зелёному. О нём, кстати сказать, песни и поэмы написаны, он непростой был человек. Мне как-то довелось прочесть, что вовсе не убил он пленных красноармейцев, а заставил их дать клятву, что не будут больше воевать за покорение свободной Украины, после чего раздали каждому по буханке хлеба и по шмату сала и отпустили, даже лодками снабдив, чтобы до Киева добрались. А то, что комсомольцев умертвили зверски, даже объяснять не надо – почему. Так что очень исторически сегодня смотрится это сельское место.

И в этой же сентиментальной статье об атамане Зелёном прочитал я, что в возрасте двенадцати лет бегал он смотреть на раскопки археолога Хвойки, который замечательно о древности рассказывал. Тут с действительностью совпадало: в самом-самом конце девятнадцатого века самодеятельный археолог Хвойка раскопал в Триполье следы удивительной древней культуры. Да ещё какой! Об этом, собственно, я и собрался написать, но многословие попутное всегда меня подводит.