Корабль в вечность (ЛП) - Хейг Франческа

Инспектор покачала головой.

— Даже если во времена До действительно существовало несколько уродов, это совсем не значит, что такова была норма. Не значит, что мы должны сдаться и позволить всем людям стать такими же.

Я расхохоталась. Палома посмотрела на меня как на сумасшедшую. Возможно, я действительно спятила. Но теперь я все понимала. Я видела это в Заке, а теперь снова разглядела в Инспекторе. Как отчаянно они защищали стены, которые рушились вокруг их убеждений.

— Уродов? — отсмеявшись, спросила я. — Ты просто проводишь черту на песке. Это разделение ничего не значит. Оно условно.

Пока остальные продолжили спорить, я задумалась, насколько же раньше все казалось проще и яснее. Четкая граница между До и После размылась, когда были обнаружены Ковчег, Далекий край и документы из прошлого. А теперь уже стиралась грань между альфами и омегами, как бы альфы ни пытались ее сохранить.

Но что насчет грани между мной и Заком?

        * ΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩ *

Той ночью я проснулась, крича от боли и зажимая лоб рукой. Спящая напротив Зои что-то проворчала во сне и потянула за одеяло, которое Палома перетащила на свою половину кровати.

Поначалу я тоже предположила, что разбужена видением или сном. Я лежала и ждала, пока боль пройдет, но она становилась все сильнее, так что я свернулась калачиком и застонала. Когда я села, Зои уже стояла на коленях перед моей кроватью, а на ее лице отражались одновременно раздражение и беспокойство. За ней маячила Палома, накинув одеяло на плечи. Дверь распахнулась, и в спальню вбежал Дудочник, но я закрыла глаза, потому что лоб невыносимо саднило. Словно от ожога. Я ничего подобного не чувствовала с тринадцати лет, с того дня, когда меня клеймили, и до сих пор помнила дыхание советника на лице, когда он прижал тавро к моему лбу, а потом шипение обугленной кожи.

— Покажи мне, — попросила Зои, пытаясь отодрать мои руки от лица. Я сопротивлялась, как будто плотно прижатая ко лбу ладонь могла утихомирить боль, но Зои была намного сильнее. — Тут ничего нет, — сказала она, оглянувшись на Дудочника.

Он догадался первым.

— Это Зак.

        * ΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩ *

Пока мы добирались до конторы мытарей, Инспектор его уже нашел.

Я, спотыкаясь, брела по темным улицам, одной рукой цепляясь за руку Дудочника, а другой зажимая лоб, который жгло так сильно, что мне пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы не кричать.

Рядом с конторой спиной к стене стояли шесть понурых солдат. Двое были в красной форме войск Инспектора, остальные — трое мужчин и женщина — в синих туниках Сопротивления. Перед ними застыл Инспектор с лампой в поднятой руке. Он явно сдерживал гнев, отчего устрашал еще больше.

В паре метров от солдат у стены сидел Зак, как и я, зажимавший лоб руками.

Инспектор нас заметил.

— Саймон сегодня не на дежурстве. Четверо из них набросились на Зака, когда он возвращался из уборной, — коротко ввел он нас в курс дела. — Его охраняли двое стражников, но они не справились со своей работой. — Инспектор сердито цедил слова сквозь зубы.

— Я пыталась их остановить, — сказала женщина. Я ее узнала: Мира, одна из самых опытных бойцов Сопротивления, с которой я довольно часто беседовала.

— И сильно ты старалась? — спросил Дудочник, делая шаг вперед.

Мира не ответила. Ее туника была порвана на шее, но на коже не виднелось ни синяков, ни царапин — при всех ее усилиях защитить подопечного, самой ей никакого вреда не нанесли. Но даже стискивая зубы, чтобы облегчить боль, я не могла ее винить. Разве я сама не треснула Зака только вчера?

— Если бы они увлеклись, — выплюнул Дудочник, — Касс могла бы умереть. Понимаешь?

— Да, сэр, — опустив голову, промямлила Мира.

Я не знала, пытается ли она скрыть раскаяние или же его отсутствие.

Инспектор презрительно посмотрел на Зака.

— Я ненавижу его не меньше вашего, — сказал он солдатам. — Но он под нашей защитой. Любое нападение на него подвергает риску нашу провидицу, а она для нас очень важна.

Он обвел взглядом солдат, запоминая лицо каждого.

— Возвращайтесь в казармы, — велел он. — Но мы еще не закончили. Все вы будете наказаны.

Провинившиеся молча удалились. Я смотрела им в спины — красные и синие туники шли вместе. Нет, так не годится. Не годится, чтобы нашу разнородную армию объединяла только ненависть к Заку.

Дудочник схватил Зака за воротник и вздернул на ноги. Только когда лампа Инспектора осветила моего близнеца, я увидела, что с ним сделали.

Должно быть, они спланировали это заранее, потому что изготовили тавро. Оно валялось в грязи у стены — всего лишь наспех согнутый кусок железа, рядом с которым лежали кузнечные щипцы. Зак, должно быть, сопротивлялся, поскольку клеймо получилось кривым — покосившаяся буква «А» без перекладины. Неважно, что она почти не считывалась — послание и так было ясным. Одна сторона символа альф уже распухала, другая казалась красной зарубкой с черными краями. Я вспомнила свой сон про заклейменного Зака и наклонилась, чтобы внимательнее рассмотреть рану, но он отшатнулся.

— Соберись, тряпка, — велел ему Дудочник, отпуская. — Всего-то клеймо. Не больней того, что каждый омега получает еще в детстве.

Он проводил Зака в главный зал и усадил на стул.

Эльза на скрюченных ногах прихромала на холм следом за нами и теперь, с неприязнью поглядывая на Зака, принялась рыться в сумке с лекарствами в поисках мази.

— Нанеси бальзам на его ожог, и боль утихнет, — сказала она, протягивая мне баночку. — Твоя, я имею в виду. На него мне плевать.

Остальные тихо и напряженно переговаривались за столом в дальней части комнаты. Я стояла в углу над Заком, но он упорно не смотрел мне в глаза. Мазь пахла розмарином и была настолько густой, что мне пришлось растереть ее в ладонях, чтобы согреть и размягчить, и только потом нанести на рану Зака. Он весь взмок — лихорадочный пот, который обычно прошибает от страха, оставил круги под мышками на его рубашке.

Зак дернулся, стоило мне коснуться ожога кончиком смазанного бальзамом пальца.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — сказала я, глядя на него сверху вниз.

Мы оба помнили как советник Синедриона прижал к моему лбу раскаленное тавро. Зак вместе с родителями тогда стоял в другом конце комнаты и смотрел. И не удержался от всхлипа, почувствовав отголосок моей боли. Но теперь он испытал ее сполна.

— Я видела сон, в котором тебя заклеймили, — сказала я. — Пару недель назад. Но не поняла, что это было видение.

Взяв тряпочку, я стерла с пальцев остатки мази, оставившей на коже жирный след.

— Знай я, что вы собственных солдат держать в узде не можете, никогда бы сюда не пришел, — бросил Зак.

— Это был твой выбор, — пожала плечами я. — Хочешь уйти?

Я посмотрела на дверь. Даже распахнись она настежь, мы оба знали, что Зак не осмелится уйти. Если Воительница его поймает, клеймением она не ограничится. Напавшие на Зака солдаты — единственная сила, пока еще гарантировавшая нам обоим жизнь.

        * ΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩ *

Не только боль не давала мне уснуть той ночью. Дудочник остался в конторе мытарей охранять Зака лично, и хотя Зои была рядом, я не могла погрузиться в сон без сопения Дудочника на соседней кровати или его силуэта у выходящего во двор окна.

Сколько себя помнила, я всегда чего-то боялась. Пока мы росли, боялась, что Зак меня раскроет, мне поставят на лоб клеймо и отошлют. В поселении боялась, что Зак придет за мной. А когда он пришел и поместил меня в камеру сохранения, боялась, что никогда оттуда не выйду и больше никогда не увижу небо. Полгода после побега тоже породили множество страхов: погони, голода, тюремного заключения, нападения.

Долгое время после смерти Кипа меня мало волновала собственная жизнь, как и все остальное. Но теперь, сражаясь, я нашла в мире то, чего хочу, в чем нахожу смысл и удовольствие. Поэтому, увидев скорчившегося на земле Зака и почувствовав его боль на своей коже, я осознала свой новый страх: я не хочу умирать. Не хочу, чтобы Зак, его враги и предательство отняли у меня жизнь, которую я только-только заново научилась ценить.