Год багульника. Тринадцатая луна - Джен Коруна

— По-моему, нам пора искать место для ночлега, — проворчал он, глядя исподлобья в ее разгоряченное лицо. — Ты, конечно, можешь остаться здесь, если хочешь…

Она хотела что-то ответить, но не успела — из толпы раздался чей-то громкий голос:

— А пусть остроухая нам споет! Говорят, у эльфов славные легенды!

Несколько десятков глаз вмиг обратились к Моав. Хэур насторожился — уж очень не любил он подобного внимания. Эльфу же, похоже, вовсе не смутила просьба: она снова вышла в центр круга, где уже поставили табурет, и приняла предложенную ей видавшую виды арфу. Пока она настраивала струны, Сигарт зорко следил за каждым движениям собравшихся, готовый в любой миг броситься на защиту попутчицы — как любой хищник, он старался избегать драки, доколе это возможно, но если другого выхода не было, бился зло и отчаянно.

Но вот эльфа взяла стройный аккорд, и ее белые пальцы забегали по струнам. Первые же слова песни поразили хэура — какой, оказывается, у нее сильный голос! Вот уж и впрямь откровение за откровением. Он возмещал ее маленький рост и хрупкое телосложение: словно все жизненные силы эльфы, не найдя воплощения в теле, влились в силу этого голоса, в его звучные, полные силы металлические нотки. Немного резковатый, по-мальчишески звонкий на высоких тонах, понижаясь, он приобретал чуть заметную волнующую хрипотцу.

Разные песни пела эльфа — веселые, грустные, трогательные, но и самые тихие слова в них звучали неспокойно, с надрывом. Она словно вырывала их из своего сердца и швыряла под ноги слушателям. Один из напевов особо зацепил Сигарта. Искренний и бесхитростный, но удивительно красивый. Он рассказывал о прекрасной эльфийской деве, ожидающей возлюбленного на берегу реки — тот обещал вернуться к ней, когда зацветут цветы, но годы бегут, а его все нет. Каждую весну она ждет его, всматриваясь в даль, и каждый раз уходит ни с чем… Просто и печально лились слова песни, светло и грустно становилось на сердце у хэура. «Плач Совиле» — так называли дети Эллар печальный напев: по имени той, что столько лет смотрела на убегающие в даль воды…

В лесной глуши, в верховье вод,

Где каждый день — слеза,

Есть берег, где звучат давно

Ушедших голоса.

Разнились, словно ночь и свет,

Как дуб и ветвь лозы,

Дитя богини — Совиле,

И Х?елем, солнца сын.

Он уходил в далекий путь,

Неведомым маним.

И с ней прощаясь, не забыть

Он их любовь просил.

Он, глядя ей в глаза, изрек:

«Клянусь я, что весной,

Багульник только зацветет,

Я возвращусь домой».

Небесных глаз печаль нежна,

Бела, как пена, прядь,

Один лишь шелест с губ, дрожа,

Слетел: — «Я буду ждать…»

Она ждала — за годом год

Сбегали воды с гор,

И лишь цветок луны не цвел

Весне наперекор.

Прошли года — прядь на плече

Покрылась серебром,

А дочь луны в глухой тоске

Все бродит над ручьем.

Сокрыта в дебрях красота,

Забыт отец и дом,

А побелевшие уста

Твердят все об одном:

«Я буду ждать, пока вода

Не прекратит свой бег,

Пока изменчивой Эллар

Не истощится свет!»

«Я буду ждать! Я буду ждать…» —

Шептала Совиле,

И ветер нес ее слова,

Как бунт в лицо судьбе.

С тех пор никто не видел их,

Лишь лепестки в воде.

Вернулся ль он — известно лишь

Ему и Совиле…

Страстный голос эльфы, уводя за собой хэура, звучал одновременно близко и безмерно далеко. Подобно морскому прибою, несущему к берегу пену и морскую траву, он рождал странные мысли. Сигарт не мог толком сказать, о чем они были. Лишь однажды в жизни он испытывал схожее ощущение — когда смотрел на острова Непробуждаемых, качающиеся на волнах Ин-Ириля. Давным-давно ему посчастливилось увидеть их. Это было в год, когда острова в очередной раз подошли к берегу — в том самом месте, где некогда шумели рысьи леса. Тогда еще совсем зеленый воин, едва вышедший из барака для молодняка, Сигарт Окунь был в числе тех, кого послали держать вахту на песчаном берегу, дабы никто не посмел потревожить покой Непробуждаемых. Как завороженный, смотрел он на мерно покачивающиеся на волнах квадратные острова, похожие на огромные черные плоты, впивался взглядом в неподвижные фигуры, чьи лица скрывали низкие капюшоны, и сердце его замирало от их величия. Ледяное молчание Непробуждаемых оглушало его, будто приоткрывая дверь в неведомый мир, где царит вечный покой.

Тот год надолго запомнили в Серой цитадели — не только появлением Непробуждаемых, но и приходом нового князя. Сразу после победы над гарвами Гастар принял рысью корону — самый могучий из северных воинов, со взглядом, подобным молнии в ночи, и гордым сердцем, созданным для триумфа. Познавший магию древних гор, он стал надеждой своего сурового народа. Позже Сигарт с благоговением вспоминал приезд Гастара на берег Ин-Ириля: сраженные его величием, рыси преклонили колени, и никто не посмел взглянуть в лицо князя Сиэлл-Ахэль, ясное, как блеск холодной стали, и грозное, как сама смерть. Потянулись разговоры о том, что он — новое воплощение Хэур-Тала, предположения, призванные стать твердой уверенностью после того, как была получена весть о скорой Кровавой луне…

Сигарт прекрасно знал, насколько важна предстоящая битва, сколь она весомее любых страданий отдельных существ, но тоска покинутой Совиле сейчас казалась ему не менее существенной и заслуживающей внимания. Поистине велика сила песни, ибо она обращена не к разуму, но к сердцу, а сердце живет своей жизнью и движения его неподвластны нашей воле… Не он один поддался обаянию эльфийского напева — горожане тоже притихли, их утомленные лица словно тщились что-то вспомнить.

Последние слова растаяли в воздухе, собравшиеся громкими криками потребовали следующей песни. Эльфа запела снова… Когда она, наконец, отложила арфу, солнце клонилось к закату. Она с улыбкой поклонилась зрителям и направилась к Сигарту, однако не успела ступить и пары шагов, как над площадью, взметнув в воздух пыль, пробежал резкий порыв ветра. От всеобщей мечтательности и след простыл: люди тревожно завертели головами, вглядываясь в небо — судя по озабоченным лицам, это было предвестие грозного урагана, каждый вечер штурмующего город. Засуетившись, жители Имрана засобирались домой, матери громкими голосами подзывали детей. Сигарт понял, что настало время искать ночлег.

Он уже сделал шаг к эльфе, когда в толпе выкрикнули:

— Это все белая ведьма — от ее песен разошелся ветер!!!

Горожане как стояли, так и замерли. Сигарт весь напрягся. Моав растеряно взглянула на него.

— А и правда — все было тихо, пока она не явилась!..

Люди зашептались между собой. «Ведьма! Ведьма!» — эхом прокатилось по рядам. Жители города снова сомкнулись в плотное кольцо; вокруг Моав мигом образовалось пустое пространство. Совсем недавно такие прочувствованные лица стали холодным и жестокими. Сигарт быстро окинул площадь опытным взглядом, оценивая шансы на случай потасовки — в том, что она состоится, он практически не сомневался. Выводы оказались неутешительными — противников было слишком много. Он лихорадочно прикинул, скольких успеет уложить — пятерых-шестерых, не больше. Да эльфа парочку — должна ж она хоть что-то уметь… Но это капля в море — на площади собралось по меньшей мере пару сотен людей: на лице каждого застыло одно и то же выражение тупого гнева. Раздражение нарастало с угрожающей скоростью — то тут, тот там раздавались злобные выкрики.

— Да что с ней церемониться! Задушить и все тут! Глядишь, ветер поутихнет!

— Она, она во всем виновата! — взвился из задних рядов пронзительный женский голос. — Вон ведь — как воды в рот набрала! Видать, нечего сказать!

Моав и Сигарт быстро переглянулись — на сей раз их мысли совпадали. Хэур приготовился к драке. Глубоко посаженные глаза сверкнули оранжевым огнем. Он явно чувствовал — еще несколько минут, и недовольство горожан прорвется, превратив мирных жителей в неконтролируемую толпу. Мысли стали ясными и холодными, как всегда бывало перед боем. Быстро, но спокойно он взвесил разные варианты. Единственное, что могло их спасти — поспешное отступление; лишь только толпа бросится на них, надо не теряя ни мгновения прокладывать дорогу к выходу из города… Сигарт спешно восстанавливал в уме путь, по которому они пришли, но довести мысль до конца не успел. В воздухе свистнул брошенный кем-то камень — не долетев до эльфы, он звонко ударился в мостовую. Это стало сигналом к атаке.

Взревев, жители Имрана, от мала до велика, кинулись к тонкой фигурке Моав. Сотни натруженных рук хищно вытянулись к ней. Сигарт оказался подле эльфы быстрее — обернувшись рысью, он огромным прыжком встал между ней и скопищем. Серая шерсть на загривке поднялась дыбом, белые клыки грозно оскалились, уши угрожающе прижались к голове; низкое рычание, похожее на раскаты далекого грома, огласило площадь.