Зимние каникулы - Владан Десница

Но уж когда Матич был поистине незаменим — так это во время выборов. Сельский мальчонка, отправленный в школу благодаря своей сообразительности и веселому нраву, проявленным еще тогда, он умел объяснять крестьянам сложные вещи доступно и просто, за что слыл непревзойденным агитатором. В течение всей выборной кампании на прегрешения Матича смотрели, как говорится, сквозь пальцы; ход разбирательства по его делу приостанавливался, и в обществе по отношению к нему наступал как бы некий род моратория, его патриотическое рвение выдвигалось на первый план, на краткое время затмевая его личные и служебные качества. На это время он даже отдалялся от Никицы, который, будучи пропитанным алкоголем скептиком и зубоскалом, оставался неисправимым оппозиционером. Матич разъезжал по деревням в нанятой дребезжащей колымаге, сидел за одним столом с кандидатом в депутаты (правда, на самом его краю, так сказать, среди молодежи, оправдывая это тем, что к юным тяготеет его веселая натура, которая по крайней мере за трапезой хочет избежать извечных многомудрых разговоров), вполне довольный тем, что может досыта наесться ражничей[9] и напиться вина, оплаченного избирателями. На обратном пути расторопный и всегда готовый услужить Матич помогал подкачивать колеса («Ох, эти наши у-жас-ны-е дороги!» — угрюмо-озабоченно ворчал кандидат в депутаты с заднего сиденья) или старательно тянул на себя рычаг газа, пока шофер с растрепанными волосами и побагровевшим лицом, раскорячившись перед автомобилем, с проклятиями крутил ручкой, пытаясь завести обессилевший драндулет. Когда же кампания заканчивалась и наступало характерное послевыборное затишье, совсем как после масленичных гуляний, Матич опять впадал в апатию и погружался в забвение. Уездный вновь здоровался с ним кивком головы, пока совсем не переставал его замечать, дисциплинарному взысканию вновь давался полный ход, а Матич опять убеждался в черной человеческой неблагодарности. Тогда он снова возвращался к своему Никице, и душа его поздними ночными часами все жарче вопияла к Достоевскому.

Пока не было Ягоды, Матичева Боса предложила Милошу помочь по дому. Чтобы как-то ее отблагодарить, Милош время от времени покупал и приносил ей кусок мяса, а она в свою очередь требовала, чтобы он оставался у них ужинать.

Скоро одинокий и подавленный Милош стал постоянным гостем в их доме. Вечерние застолья с Матичем и Никицей превратились для него в тот незаменимый час отдыха, которого только и ждешь в течение всего дня.

В конце лета в гости к Матичу приехала свояченица Мила. Это была стройная белокурая девушка с хрупкой фигуркой и воспаленными веками светло-зеленых глаз, чувствительных к ветру и ныли. Мила жила с матерью в опустевшем, вытянутом вдоль полотна железной дороги селе, где ее теперь уже покойный отец когда-то служил начальником станции. Когда их захолустье становилось ей несносным, она на месяц-два уезжала погостить то к Босе, то к другой своей сестре, служившей на почте где-то в Славонии. Самая младшая и самая красивая из сестер, Мила была избалована матерью и сестрами и считалась в семье счастливицей. Сестры безоговорочно подчинялись ей во всех вопросах, касающихся манер, туалетов и вкуса.

В своем перехваченном бечевкой дорожном саквояже она привезла кучу переводных романов в черном коленкоре со штемпелями библиотек, высылающих книги почтой. Некоторые она покупала сама, заказывая их по рекламным объявлениям, помещаемым на последней странице той самой газеты, в которой печатались переводимые Милошем романы. Крайне чувствительная, неудовлетворенная своим существованием и бездеятельностью, исполненная эстетического бунтарства против провинциальной серости и уверенная, что рождена для иной, более светлой и возвышенной жизни, она коротала дни, один за другим проглатывая эти толстые романы. Как и в каждое свое путешествие, она отправилась в Бунаревац с неясным предчувствием, что ее ожидает здесь нечто необыкновенное, прекрасное и захватывающее. Матич, встретивший ее с радостью, был к ней внимателен. Он не забывал приносить ей из корчмы тетушки Елы — нередко в долг — еще теплые кусочки ягнятины с жаровни, которые она так любила. Под вечер Мила подолгу бродила в одиночестве с книгой под мышкой, заходя далеко за узкий круг, который, по местным понятиям, считался границей городка и который нельзя было переступить, не вызвав удивления и кривотолков обывателей.

Познакомившись с Милошем, она пришла в восторг от того, что наконец-то видит перед собой истинного интеллектуала. Она слушала его с благоговением. В нем она видела представителя избранных и редких людей, создающих те чарующие фантазии, которыми она жила и доводила себя чуть ли не до экзальтации.

Однажды в конце душного дня, проведенного в школе, где пришлось заниматься переэкзаменовкой и зачислением новых учеников, Милош перешел через мост и направился в горы. После духоты он прямо-таки жаждал вырваться из тесного городка, чтобы вволю надышаться. Посматривая на крыши домов, сгрудившихся в узком пространстве котлована, над которым стояло густое облако пыли, раскаленного воздуха и лениво вьющегося из труб дымка, Милош с каждым шагом ощущал, что дышать становится легче и легче. Это восхождение поднимало дух, создавая иллюзию бегства: человек поворачивается спиной к Бунаревацу, медленно удаляется и неосознанно подавляет в себе мысль о неминуемом возвращении. Милош вынул из кармана письмо от Ягоды, которое ему доставили прямо в школу и которое он лишь наспех пробежал глазами. Теперь он принялся читать его внимательнее, замедляя ход. Остановился он перед возникшей вдруг тенью — перед ним стояла Мила. Под мышкой у нее была книга. Они пошли рядом. Почти машинально спросил, что она читает. Она рассказала ему о своем понимании романа, затем о себе, о своем желании поступить в какое-то заочное училище, жаловалась на жизнь в провинции. Она была счастлива наконец-то раскрыть свой внутренний мир человеку, который, как ей представлялось, сможет ее понять; она словно выворачивала себя наизнанку, спешила, сбивалась, подгоняемая краткостью отпущенного времени и трепетной неуловимостью душевного порыва, пульсирующего под пальцами, словно живой. Глядя в землю, Милош рассеянно шагал рядом, однако с тем видом внимательного слушателя, который так импонирует рассказчику, отдаваясь теплоте и приятной мелодии ее взволнованного голоска. Подняв голову, он увидел, что они, сами того не заметив, дошли до Анчара. Повернули назад. На обратном пути они миновали компанию бунаревчан, которые, сидя на перилах моста в расстегнутых рубахах, уплетали арбузы, миновали семьи, которые прохлаждались в тени своих домов, и всякий раз, когда они проходили мимо кого-нибудь, разговор замолкал.

Несколько дней Милош не появлялся у Матичей. Но в субботний вечер он отправился к ним. Боса суетилась на кухне, Матич, охваченный неожиданным атлетическим вдохновением, колол дрова за домом, а дети складывали их в поленницу. Милош сидел в комнате с Милой. При его появлении она быстро сунула что-то за диванную подушку.

В этот вечер за столом царило какое-то особенно приподнятое настроение. Стараясь поддержать общий тон, Милош ( в чем он позднее раскаивался) начал поддразнивать Милу, намекая на то, что она спрятала при его появлении. Мила сделалась пунцовой, а жизнерадостная Боса хохотала, запрокидывая голову и обнажая оба ряда крепких, здоровых зубов. Затем она бросилась к дивану и — под Милин вскрик — вытащила из-под подушки какой-то лоскут и начала им размахивать как флагом: это была Милошева рубашка, которую Мила штопала. Распалившаяся и подстрекаемая смущением сестры, Боса притащила из ее комнаты и показала Милошу тетрадку в яркой обложке: в нее Мила вклеивала вырезанные из газеты переводы Милоша; на первой странице тетради были два его давнишних стихотворения, которые она бог знает каким образом откопала в каком-то старом журнале. Боса сотрясалась от звонкого хохота — уж если ее смех срывался с привязи, обуздать его было невозможно. Матич кинулся в корчму за вином. Это был один из тех редких вечеров, когда настроение возникает само по себе, как бы из воздуха, и люди, пользуясь этим неожиданным божьим даром, устраивают нечто подобное вечеру накануне сочельника, с хохотом, подшучиванием друг над другом, с оладьями и стаканчиком прошлогодней ореховки, извлеченной из глубины заветного шкафчика. Растроганный Матич по-свойски похлопывал Милоша по плечу.

Неожиданно Милош получил письмо из санатория, в котором администрация рекомендовала ему забрать пациентку домой. В письме сообщалось, что проводимый курс лечения ожидаемых результатов не дал и дальнейшее пребывание больной в стенах заведения вряд ли необходимо, домашняя же обстановка, напротив, может, во всяком случае в психологическом плане, благотворно на нее повлиять. Милош поспешил в санаторий. При личном контакте врачи выражались более определенно: он понял, что случай они считают безнадежным, болезнь проявляет склонность к быстрому прогрессированию и предпринятый курс лечения успеха не имел. Поэтому больную сейчас лучше забрать домой; если весной опять возникнет потребность (понимай: если до того времени она не умрет), больная, разумеется, может месяц-два провести в санатории. На какое-то время Милош лишился дара речи. Видя это, врач поспешил смягчить произведенное впечатление: конечно, не все еще потеряно, никогда не известно, бывают и такие случаи, когда… Однако Милош понял: врач не питает никаких иллюзий. Он спросил наобум: