Дело совести - Джеймс Блиш

Джек закрыл чемодан. Послышался какой-то шорох, потом другой, более слабый звук — нечто среднее между тихим покашливанием и кошачьим чиханием. Джек застыл, боясь пошевелиться: он очень хорошо знал, что означает этот звук. Но игнорировать его не имело смысла, и Джек наконец обернулся.

Как прежде, на пороге стояла девушка, и, как прежде, она выглядела иначе, чем при всех предыдущих встречах. На Джека всегда сильное впечатление производило то, что во всех своих обличьях она сохраняла некоторые общие черты, и все же каждый раз напоминала ему кого-то другого, очень знакомого — он ни разу не смог догадаться, кого именно. Она всегда одновременно играла роли любовницы, рабыни и незнакомки. Уэр иронично называл ее «Гретхен», «Гретой» или «Ритой», и ее можно было вызвать словом «Казотта», но на самом деле она не имела ни имени, ни даже пола, и по очереди служила то суккубом для Джека, то инкубом для какой-то ведьмы на другом конце света. Казалось, такое положение вещей могло бы возмутить Джека, который отличался большой щепетильностью в подобных делах. На самом деле, оно возмущало его… незначительно.

— Ты не радуешься мне, как прежде, — сказала она.

Джек не ответил. На сей раз ему опять явилась стройная блондинка, выше его ростом, с длинными распущенными волосами. На ней были черное шелковое сари с золотой оторочкой, которое оставляло одну грудь обнаженной, и золотые сандалии, но никаких драгоценностей. Среди всего этого мусора она выглядела удивительно свежей и чистой, словно только что вышла из ванны, прекрасная, чарующая, ужасная и неотразимая.

— Я думал, ты можешь приходить только ночью, — пробормотал он наконец.

— О, те старые правила больше не имеют значения, — ответила она и, словно чтобы доказать свои слова, переступила порог даже без приглашения, тем более троекратного. — И ты уходишь. Мы должны еще раз совершить таинство, прежде чем ты уйдешь, и ты должен в последний раз одарить меня своим семенем. Оно не очень-то сильное, и моя клиентка пока что разочарована. Иди же, коснись меня, войди в меня. Я знаю, ты этого хочешь.

— В такой обстановке? Ты, наверно, сошла с ума.

— Я не могу сойти с ума: у меня нет ничего кроме разума, кем бы я тебе ни казалась. Но я не могу быть ужасно любезной, как ты видел и увидишь опять.

Она взялась за чемодан, который остался незапертым, сняла его с кровати и положила на пол. Похоже, это ей не стоило ни малейших усилий, хотя чемодан казался тяжеловатым даже Джеку. Потом она подняла руку — и вместе с ней открытую заостренную грудь, одним движением распахнула и сбросила сари и легла, обнаженная, на засыпанную известкой кровать, словно живое воплощение сладострастия.

Джек просунул палец под воротник своей рубашки, хотя тот оказался расстегнутым. Не хотеть ее было невозможно, и в то же время Джеку отчаянно хотелось бежать; к тому же Бэйнс ждал его, и у Джека всегда хватало здравого смысла не развлекаться в рабочее время.

— Я думал, ты вместе со своими приятелями поднимаешь Ад, — сказал он сухо.

Девушка внезапно нахмурилась, как в тот момент после их первой ночи, когда она решила, будто он дразнит ее. Ее ногти, словно независимые существа, медленно впивались в ее плоский живот.

— Ты думаешь, что спал с падшим серафимом? — проговорила она. — Я не принадлежу к Чинам, которые ведут войну; я делаю только то, что омерзительно даже проклятым. — Потом, столь же неожиданно, она весело рассмеялась: — И к тому же я поднимаю не Ад, а Дьявола, потому что Ад я нахожу в себе. Знаешь ту историю Боккаччо?

Джек знал ее. Он знал все истории подобного рода: и его Дьявол, несомненно, поднялся. Пока он еще стоял в нерешительности, послышался отдаленный грохот, почти неуловимый, но почему-то казавшийся необычайно мощным. Девушка повернула голову к окну, также прислушиваясь; потом она снова раздвинула колени и раскинула руки.

— По-моему, тебе лучше поторопиться, — сказала она.

С отчаянным стоном он повалился на колени и уткнулся лицом в ее лоно. Ее гладкие стройные бедра закрыли его уши, но, как он ни прижимался к прохладному податливому телу, шум возвращавшегося моря возрастал.

Так и вверху.

Haeresis est maxima opera maleficarum non credere[105].

Неприятель, кем бы он ни был, очевидно, давно уже готовился поразить командный центр «Стратегической Воздушной Команды» под Денвером. В первые двадцать минут войны враг обрушил сюда целую серию ракет с разделяющимися водородными боеголовками. Город, конечно, просто испарился, и обширное плато, на котором он стоял, теперь представляло собой лишь изборожденный глубокими лощинами остекленевший радиоактивный гранит. Но Центр был хорошо укреплен и располагался более чем в миле от поверхности. Все, кто в нем находился, испытали шок и временно оглохли; некоторые получили переломы и более мелкие травмы, одного контузило; но, в целом, руководители Центра могли бы доложить, что «потери минимальны», если бы было, кому докладывать.

По вопросу об идентификации противника возникли некоторые разногласия. Генерал Д.Уиллис Мак-Найт, знавший о «Желтой опасности» с детства, когда читал «Америкэн Уикли» в Чикаго, оказывал предпочтение китайцам. Из двух его главных специалистов один, уроженец Праги, доктор Джеймс Шатвье, крестный отец селеновой бомбы, почти с тех же пор видел у себя под кроватью русских.

— О чем тут спорить? — говорил Джоан Белг. Как бывший питомец Кооперации РЭНД, он полагал, что все возможно, но не хотел тратить время на бессмысленные спекуляции. — Мы всегда можем запросить компьютер: у нас, очевидно, уже достаточно данных. Но не думаю, что это имеет большое значение с тех пор, как мы разделали и русских, и китайцев.

— Нам уже давно известно, что первыми начали китайцы, — заявил генерал Мак-Найт, вытирая пыль с очков носовым платком. Это был невысокого роста худощавый выпускник Военно-Воздушной Академии, — из того класса, который уже не пользовался шпаргалками на экзаменах, — почти лысый в свои сорок восемь лет; без очков он удивительно напоминал рака. — Они сбросили тридцать мегатонн на Формозу, якобы в качестве эксперимента.

— Смотря что считать началом, — возразил Белг. — Такое уже было: ранг двадцать один, уровень четыре — локальная ядерная война. Только китайцев с китайцами.

— Но мы были связаны с ними договором, не так ли? — заметил Шатвье. — Президент Энью сказал в ООН: «Я — формозец».

— Это не имеет никакого значения, — сказал Белг с раздражением. Он считал, и не собирался скрывать свое мнение, что Шатвье хотя и выдающийся физик, но во всех остальных делах — совершенный олух. Во всяком случае, Белг встречал лучшие головы в кондитерской своего отца. — Эскалация конфликта приняла почти экзистенциальный характер примерно в течение последних восемнадцати часов. Вопрос В том, насколько далеко он зашел. Вполне возможно, что мы имеем лишь уровень шесть, центральную войну — может быть, даже не более чем Ранг тридцать четыре, вынужденная обезоруживающая атака.

— Вы считаете уничтожение Денвера вынужденным? — спросил генерал.

— Возможно. Они могли бы разделаться с Денвером одной боеголовкой, но вместо этого выпустили по нему целую обойму. Значит, они целили в нас, а не в город. Наш ответный удар не мог быть превентивным, поэтому он был рангом ниже, что, как я надеюсь, они заметили.

— Они снесли Вашингтон, — вставил Шатвье, сложив толстые ладони. Когда-то он был худым, но после того, как стал консультантом правительственного уровня, потом разработчиком концепции массированного ответного удара и, наконец, популярной личностью, к его распухшему от мозгов лбу добавилось основательное брюшко, так что теперь он выглядел как карикатура на германского филолога прошлого столетия. Белг сам имел склонность к полноте, однако, боязнь мочекаменной болезни удерживала его на умеренной диете.

— Удар по Вашингтону, скорее всего, не был направлен против гражданского населения, — сказал Белг. — Правительство противника, естественно, становится целью номер один. Однако, генерал, все произошло так быстро, что едва ли кто из правительства имел шансы достичь убежищ. Теперь вы вполне можете стать президентом того, что еще осталось от Соединенных Штатов, и значит, вы можете вести новую политику.

— Верно, — согласился Мак-Найт. — Верно, верно.

— В таком случае, как только восстановится связь с внешним миром, мы должны выяснить некоторые факты. В частности, достигла ли эскалация максимального уровня: если да, то планета будет необитаемой. В живых останутся лишь те, кто, как мы, находится в укрепленных убежищах, и единственная политика, которая нам понадобится, будет заниматься расчетом количества консервированных бобов.