Дело совести - Джеймс Блиш

— В чем дело? — шепотом спросил он.

— Взгляните туда, мистер Бэйнс.

С недоумением и раздражением Бэйнс посмотрел туда, куда показывал ему незваный Вергилий. Сначала он не мог ничего различить, так как оконные стекла запотели и были занесены снегом снаружи. Потом он обнаружил, что ночь не так уж темна, и смог разглядеть даже мечущиеся по небу облака. Окно, как и в кабинете Уэра, выходило на склоны утеса и берег моря, которое скрывалось где-то за снежной вьюгой — так же, как и город. Однако он все же казался немного освещенным. Все небо было исчерчено непрерывными тускло светившимися полосами, напоминавшими оставленные самолетами инверсионные следы — только полосы не рассеивались и флуоресцировали.

— Ну и что? — спросил Бэйнс.

— Вы ничего не видите?

— Я вижу следы метеоров или что-то подобное. В общем, какое-то необычное атмосферное свечение, может быть, отсвет пожара.

— И это все?

— Все, — огрызнулся Бэйнс. — Вы хотите меня запугать и заставить разбудить доктора Уэра, чтобы он отозвал их всех обратно? Ничего не выйдет. Мы будем ждать до самого конца.

— Ладно, — сказал отец Доменико, вновь занимая свою наблюдательную позицию. Бэйнс возвратился в свой угол и, взяв приемник, услышал:

«…Как установлено, то, что считалось китайским экспериментом, на самом деле оказалось взрывом боеголовки ракеты, нацеленной на Тайвань. Западные столицы, чрезвычайно встревоженные гибелью от напалма вдовы Президента Соединенных Штатов в переполненной нью-йоркской дискотеке, срочно приводят свои вооруженные силы в состояние полной боеготовности, и, вероятно, вскоре в целях безопасности будет отключено электричество. Пока этого не произошло, мы будем постоянно держать вас в курсе основных событий. Даем наши позывные. О-уу. Ииг. А, попался, свиненыш… дурачить меня… О-уу…»

Бэйнс яростно искал волну, но завывания становились все отвратительнее. Справа от него спавший на столе Гесс перевернулся на спину и вдруг резко сел, опустив длинные ноги в носках на пол.

— Господи, — пробормотал он хриплым голосом. — Я слышал это, или мне приснилось?

— Можешь не сомневаться, — усмехнулся Бэйнс. Он тоже был встревожен. — Слезай и садись здесь. Дело обостряется и принимает неожиданный оборот.

— Может быть, тогда лучше все остановить?

— Нет. Садись, черт побери. Я не думаю, что мы можем это остановить, а если бы и могли, я не хочу доставлять удовольствие нашему приятелю.

— Ты предпочитаешь Третью мировую войну? — спросил Гесс, послушно садясь.

— Я не думаю, что идет к тому. Во всяком случае, мы заключили контракт, и Уэр либо контролирует ситуацию, либо будет контролировать ее. Давай подождем и посмотрим.

— Хорошо, — согласился Гесс. Он принялся растирать пальцы. Бэйнс еще раз попытался включить приемник, но ничего не услышал, кроме смеси «Мессии» Малера и «Славьте Всевышнего».

Джек Гинзберг завывал в своем полусне. Через некоторое время Гесс равнодушно проговорил:

— Бэйнс?

— Что?

— Как ты думаешь, что это означает?

— Ну, может быть, действительно Третью мировую войну, а может быть, и нет. Откуда мне знать?

— Я не о том хотел спросить… не о самих событиях, а об их значении. Ты должен иметь представление. Ведь ради этого ты заключал контракт.

— О, гмм. Отец Доменико говорил, что дело может обернуться Армагеддоном. Уэр так не думал, но он, похоже, мог ошибаться. Во всяком случае, я понятия не имею. Я уже давно не мыслю такими терминами.

— Я тоже, — сказал Гесс, сплетая и расплетая пальцы и рассматривая их. — Я еще пытаюсь объяснить себе все в старых терминах, которые помогают понять Вселенную. Это непросто. Но ты помнишь, я говорил тебе, что интересуюсь историей науки? Я старался понять, почему на протяжении такого долгого периода не существовало никакой науки и почему она после возрождения снова приходила в упадок. Теперь, кажется, я знаю ответ. Похоже, человеческий разум проходит своего рода цикл, обусловленный страхом. Он способен воспринять лишь ограниченное количество знаний, а потом впадает в панику и начинает изобретать доводы, чтобы все бросить и вернуться в темный век… каждый раз под каким-то изобретенным мистическим предлогом.

— В твоих словах мало смысла, — заявил Бэйнс. Он все еще пытался слушать радио.

— Не ожидал, что ты согласишься. Но так случается примерно каждую тысячу лет. Сначала люди довольны своими богами, хотя и боятся их. Потом мир становится все более светским, а боги все менее уместными. Храмы запустевают, люди начинают чувствовать себя виноватыми, но не очень. И вдруг, достигнув наивысшей секуляризации, на какую способны, они швыряют свои деревянные башмаки в машины, поклоняются Сатане или Великой Материи, они возвращаются к эллинистической культуре или принимают христианство. In hoc signo vinces[100] — я выбрал только случайные примеры, но это происходит, Бэйнс, это происходит регулярно каждую тысячу лет. Последний раз такая паника началась накануне 1000-го года от Р. X., когда все ожидали Второе Пришествие Христа и понимали, что не готовы встретиться с Ним. Вот в чем главная причина трагедии средневековья. А теперь приближается следующее тысячелетие, и люди напуганы нашей секуляризацией, нашим ядерным и биологическим оружием, нашей медициной; и они снова начинают поклоняться абсурду. Именно этим ты и занялся, а я тебе помогал. Некоторые люди сейчас поклоняются летающим тарелкам, потому что не смеют встретить Христа. Ты обратился к черной магии. В чем же разница?

— Я скажу тебе, в чем, — ответил Бэйнс. — Никто за все время на самом деле не видел ни одной тарелки, и причина того, что в них верят, совершенно ничтожна и, вполне возможно, объясняется твоей теорией — даже без Юнга и последователей. Но ведь мы с тобой видели демона, Адольф.

— Ты так думаешь? Я не отрицаю. Вполне возможно. Но Бэйнс, уверен ли ты на сто процентов? Откуда ты знаешь то, что считаешь известным? Мы стоим на пороге Третьей мировой войны, которую сами подготовили. Не может ли все это оказаться галлюцинацией, которую мы сами вызвали, чтобы избавиться от чувства вины? Что, если на самом деле ничего этого нет и мы такие же жертвы эсхатологической паники, как те, что принадлежат к формальным религиозным организациям? Такое объяснение кажется мне более вероятным, чем какие-то средневековые суеверия. О демонах: я не отрицаю увиденного, Бэйнс, я хочу только спросить тебя, чего оно стоит?

— Я скажу тебе то, что знаю, — спокойно ответил Бэйнс. — Хотя и не могу сказать, откуда — это меня не волнует. Во-первых, кое-что произошло, и вполне реально. Во-вторых, и ты, и я, и Уэр — все, кто хотел, чтобы это произошло, получили то, что хотели. В-третьих, мы не рассчитали последствий нашего эксперимента, но, какими бы они ни были, они принадлежат нам. Мы заключили сделку ради них. Демоны, тарелки, радиоактивные осадки — какая разница? Все это лишь неизвестные величины в уравнении, параметры, которые мы можем выбрать сами по своему вкусу. Почему электроны радуют тебя больше, чем демоны? Ладно, тем лучше для тебя. Но меня интересует другое, Адольф, меня интересует результат. Мне наплевать на средства. Я задумал это дело, я осуществил его, и я плачу за него — и неважно, как оно будет названо или описано, я создал его, и оно мое. Понятно? Оно мое. Все остальное, что с ним связано, лишь пустяковые технические детали, с которыми я поручаю разбираться людям вроде тебя и Уэра — меня они не интересуют.

— Похоже, что мы все рехнулись, — мрачно проговорил Гесс.

В этот момент маленькое окно внезапно осветилось ярким белым светом, фигура отца Доменико стала темным силуэтом.

— Возможно, ты и прав, — сказал Бэйнс — Теперь пришел черед Рима.

Отец Доменико в слезах отвернулся от снова потемневшего окна и медленно направился к алтарю. Переборов отвращение, он взял Терона Уэра за плечо и потряс его. Кот зашипел и отпрыгнул в сторону.

— Проснитесь, Терон Уэр, — потребовал отец Доменико официальным тоном. — Заклинаю вас, проснитесь. Ваш эксперимент уже окончательно вышел из-под контроля, и значит, условия Соглашения удовлетворены. Уэр! Уэр! Да проснитесь же, наконец!

Бэйнс взглянул на часы: было три часа ночи.

Уэр очнулся, вскочил и, не говоря ни слова, бросился к окну. В этот момент то, что было когда-то Римом, обрушилось на дом. На таком расстоянии ударная волна уже ослабла, и толчок оказался не сильным, но окно, в которое смотрел отец Доменико, разбилось, осыпав комнату миллионами стеклянных осколков. Стекла посыпались также из завешенных шторами окон под потолком. Комната наполнилась звоном — словно в ней зазвучал небесный оркестр.

Насколько мог видеть Бэйнс, никто из присутствующих не пострадал. Впрочем, даже серьезная рана едва ли имела значение теперь, когда ветры уже несли Смерть.