Выше головы! - Расселл Джонс

В конце первой части совещания Глава Станции лично поблагодарила всех, кто помогал с ассимиляцией. В мою сторону она старательно не смотрела.

В обед прошло неформальное обсуждение перспектив следующего фестиваля. В нашем подотделе было всего три человека, а предусмотреть надо было все нюансы, ведь каждая группа в Профсервисе была уверена, что они — самые главные, и поэтому им нужно лучшее время и место. Всплыла проблема с соперничеством: киноклуб разделился на «старый» и «новый» — и, чтобы доказать свою состоятельность, каждый снимал свой фильм. Следовало решить, что делать по итогам — «победившей дружбой» тут не обойтись, ведь среди новоприбывших оказалась пара весьма популярных личностей, и на компромисс никто не согласится.

— Может, отправить победителей на планету? — предложил Освальдо — и тут же замахал ладонью. — Шучу, шучу! Они нас за такое без хлеба слопают…

— А хорошая идея, — улыбнулся я, подумав о подозрениях Главы: «Что, если я отправлюсь в составе клуба и потихоньку проведу нужное расследование?»

— Ты понимаешь, что говоришь? — нахмурился директор, но я продолжал гнуть свою линию — наполовину в шутку, наполовину всерьёз:

— Зато смогут доказать свой профессионализм! Настоящим артистам трудности только в радость!

Какое-то время мы лениво препирались, доедая десерт, как вдруг Зелёная столовая затихла — вся разом, как будто выключили звук. Одни замолчали, получив сообщение по альтеру, остальные — уловив перемену настроения у более осведомлённых собеседников и ожидая объяснения. Долго ждать не пришлось: вместо спокойного джаза включился канал новостей от Инфоцентра.

Искусственный голос — подчёркнуто нечеловеческий и беспристрастный — сообщил, что сегодня, в понедельник, 3 сентября 191 года, в 13:11 по общестанционному времени, в процессе сложной медицинской операции в возрасте 135 лет скончался сотрудник подотдела общественного информирования службы Персонального Сервиса независимый журналист и заслуженный геологоразведчик, герой труда Ирвин Прайс.

— Причина смерти — остановка сердца, вызванная искусственным сном во время предоперационной диагностики.

— Уфф… — выдохнул Освальдо. — Сколько? Сто тридцать пять ему было? И весь вдоль и поперёк переоперированный. «Шесть процентов правды»… Что ж он на стол-то полез? Доживал бы так!

Я поискал взглядом Главу Станции, но она была скрыта спинами администраторов, спешно подошедшими к ней для инструктажа — смерть независимого журналиста, даже естественная, не могла пройти незамеченной. Тем более такой известный человек!

Подробности сообщил доктор Арман Вулич — ведущий хирург сектора. Ни с того ни с сего Ирвин решил вернуть себе «обычный» человеческий облик. Прогнозы были неутешительными: выбор, сделанный 7 лет назад, был не просто выбором тела. Ирвин сознательно отказался от возможности провести стандартный комплекс операций и предпочёл старую технологию, которая использовалась до матричного клонирования. Причины не узнает теперь никто.

Так или иначе, он имел право передумать. Вряд ли это было замаскированный уход — камрад Вулич отдельно отметил, что Ирвин надеялся на благополучный исход.

Но почему он решил «переиграть»? Почему внезапно передумал и попытался начать всё заново? Лишь два человека на станции знали, что это было отнюдь не «внезапно».

Исправляя мою ошибку, Леди Кетаки подарила Ирвину надежду, что «что-то может быть». Вряд ли осознанно — скорее всего, просто показала, что он для неё не просто соратник. Выразила «особую признательность», поблагодарила за «понимание»… Может быть, поцеловала в щёку — как близкого друга, не более! Она понятия не имела, как он на это отреагирует и какое решение примет. «А если бы знала — поступила бы иначе?»

Первый порыв — переговорить с ней — быстро прошёл. Мне нечего было сказать, разве что объяснить, что она не виновата. Если, конечно, она чувствовала вину. Журналист имел полное право отказать ей! Более того, он должен был! Он мог поставить профессиональный долг выше личных чувств, и пойти на конфликт с Главой. Для независимого журналиста это было нормально. Но он выбрал надежду. Он ведь никогда не признавался ей. Он хотел сначала стать обычным человеком, а потом уже…

— Надо будет разобрать его материалы, — вздохнул Освальдо, отвлекая меня от печальных размышлений. — И займусь этим я. Паскаль, на тебе Цзайчжи Саласар. Постарайся донести до него, что конкуренция кончилась, пусть пересмотрит свою программу. Рэй, ты займёшься кружком журналистики. Ребята будут что-то готовить — помоги им связаться с шахтёрами, чтоб смогли нормально взять интервью. Посмотри, что там с таймингом — чтобы все, кто хорошо знал Прайса, могли в удобное время вернуться на станцию…

Я едва успел заметить, что Леди Кетаки покидает столовую. На меня она по-прежнему не смотрела.

«Значит, так это закончится?» — я вновь ощутил давящее чувство неправильности. «А может быть, она догадывалась о влюбленности Ирвина? Наверняка догадывалась! Не она, так Туччи. Она знала, как он на неё смотрит! Знала, поэтому использовала его чувства. И теперь считает себя виноватой. Потому что вина, как не крути, на ней: если бы не этот проклятый эксперимент, ничего бы и не было. Я бы никогда не решился напасть на журналиста. И ей не пришлось бы прибегать к нечестным аргументам, чтобы не допустить суда надо мной».

Она виновата. И я тоже. Потому что я тоже сделал выбор, к которому меня никто не принуждал.

Нарушение ФИЛДа

— Добрый вечер!

Я так замотался, что не заметил Хёугэна — он стоял у входа в мой жилой блок, и явно был настроен на разговор.

— Проходи, — я пустил его впереди себя.

— А у вас неплохо… — с запинкой отметил он, пытаясь замаскировать удивление — нормальная реакция у каждого, кто заходил к нам в гости.

Я тоже в первый раз удивился — и сразу решил, что останусь здесь. После простых стен у Главы Станции и невзрачных узоров Западного сектора, это был праздник. Ежедневное шоу! Все стены были закрыты трёхмерными панелями, настроенными на трансляцию сюжета, который никогда не повторялся в деталях. Прихожая выглядела точь-в-точь как развалины древнего замка в северной Европе. Покой, достоинство и лаконичная красота камней и вереска, танец теней и ветра и, конечно, небо — каждый раз разное. Смена дня и ночи была, разумеется, учтена, и вечерами горизонт полыхал алым.

Стоило это удовольствие не дёшево, но я без колебаний вложил свою долю бонусов. Вот уж, в самом деле, дом, куда было приятно возвращаться!