Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

– Прости. Мои соболезнования. Надо же… какое несчастье, – тихо произнес Гиоргадзе. – Как же так, отец мне звонил, сказал, вроде все в норме.

– Я так понял, они лекарство перепутали. Это… анафилактический шок… кажется, – почему-то он вдруг стал надеяться, что человек, говоривший с ним по телефону, внезапно отменит вердикт больницы и вынесет свой. Ведь он может, он много чего может. Но Гиоргадзе молчал. А когда заговорил, то всего лишь посочувствовал горю. Карлсон молчал и Гиоргадзе предпочел за лучшее прервать связь, еще раз извинившись.

Он положил трубку на базу и долго сидел рядом, чего-то ожидая. Нового звонка? Наверное, но он не был в том уверен. Просто сидел, пытаясь восстановить пошатнувшийся мир. Вернуть хоть что-то, что было. Но мир крутился перед глазами, дыхание застывало в груди, на глаза наворачивались, но никак не могли протечь слезы. Он будто закаменел на жестком табурете возле телефона – когда-то его специально поставила мама, чтобы не сидеть долго и не трепаться, в особенности ему с дружками-приятелями. Обычно он и не усиживал на мамином табурете долго, предпочитал стоять или бродить вокруг…. Мама… как же ты так? Как?

Слезы накатили, но не принесли долгожданного облегчения. Да и могли ли принести? – едва ли. Он вздохнул, медленно выдвинул верхний ящик тумбочки, где стоял телефон. Холодная сталь тускло блеснула в свете фонарей. Карлсон только сейчас понял, как темно в его доме. Не увидел разницы меж потемками души и темнотой снаружи. Зажег свет и долго смотрел на рубленые формы ГШ-18. Надо же, пришла вялая мысль, а его не так никуда и не убрали. Не избавились, как советовал Гиоргадзе. Карлсон осторожно вынул пистолет потрогал рамку затвора. Пальцы непроизвольно взяли рукоять, сжали. Карлсон вынул ГШ из ящика, поднялся и медленно вышел в коридор.

В больнице, не зря упоминали о Гаспаряне, он только сейчас начал это понимать. Ну конечно, как не сообразил раньше. Ведь семья Гаспарян живет напротив. Ничего удивительного что какой-то выродок, их родственник, убил его маму. Хачи всюду пролезут, особенно в медицину. Вот он, узнав, кто именно лежит в его палате, вкатил ей дозу лекарства, прекрасно зная, что ей запрещено применять. Ведь это есть в ее карточке. Такое не могут не знать. Но он… или она… да какая разница.

На часах было уже почти восемь. Отец задерживался, да это и к лучшему. Гаспаряны должны быть в сборе, глава семьи вернулся со своей стройки, жена из столовой, дети со второй смены. Он сильно вжал кнопку звонка и не отпускал, пока младшая, Аревик, не открыла дверь. Удивленно посмотрела на него, крикнула маме, кто пришел, и по привычке напомнила, что занятия с первого отменили, подтягивать ее по химии пока еще рано. Она даже улыбнулась ему, девчонка одиннадцати лет. А потом догадалась, что визит неспроста, спросила, что случилось. Он поднял пистолет и молча выстрелил ей в лицо. С брезгливым безразличием дернувшись, когда брызги упали на руки. А затем вошел в единственную комнату, занимаемую в коммуналке семьей Гаспарян. Второй и третий выстрел пришлись в отца семейства, четвертым он срезал мать, пытавшуюся телом закрыть дочь и взмолившуюся о помощи, но как-то неуверенно, а потому, негромко. Словно и она думала, что все это лишь нелепая шутка.

– Ну конечно, – ответил он, – нелепая шутка. – И выстрелил еще раз.

А затем, отпихнув ногой тело, всадил четыре пули в Наиру, его ровесницу, сжавшуюся у серванта и голубыми глазами умолявшую его о чем-то. Словно пытаясь напомнить нечто ненужное, вроде того поцелуя год назад. На который он так и не ответил. За стеной зашумели соседи, кто-то закричал о милиции, он усмехнулся недобро. Когда поднялся отец семейства, Карлсон всадил ему точно меж глаз еще одну пулю, ах, все-таки как удобно целиться и стрелять из этого пистолета. Вот так бы стрелял и стрелял. Жаль, хачи быстро кончились.

Кажется, последнюю фразу он произнес вслух. Потому как за стеной моментально затихли голоса, а в коридор вышли люди. Кто-то осмелился заглянуть из черного коридора в ярко освещенную комнату, занимаемую бывшей семьей. Карлсон обернулся и улыбнулся в ответ. А затем вышел из квартиры, сопровождаемый потаенными взглядами соседей, при виде его не проронивших ни слова.

Будучи не в силах успокоиться, он бродил по коридору, от площадки лифта до дверей своей квартиры, поджидая отца. Покуда створки не разъехались и оттуда не начали стрелять. Сразу, без предупреждения. Первые пули прошли мимо, так что он успел обернуться на стрельбу. И даже поднять пистолет, выбирая, в кого бы ему прицелиться. Но нажать на крючок не успел, что-то ударило в грудь. Коридор ушел из-под ног. Потолок немедля занял его место.

– Хачи пришли, – мрачно заметил он, попытавшись подняться. Нет, бесполезно, слишком тяжела ноша, что он несет. Неподъемна. И избавиться от нее оказалось совершенно невозможно, даже так.

Он закрыл глаза, а когда открыл, увидел перед собой склонившихся омоновцев – видимо, понял он, стреляли они. Сквозь каски не было видно лиц, но разве не круговая порука связывает их, вынуждая целиться ему в лицо? Он снова закрыл глаза, вздохнул. И больше не почувствовал ничего.

Когда выстрелы смолкли, а омоновцы разогнулись, переговариваясь негромко, двери лифта снова разошлись. Один из милиционеров, парень лет восемнадцати в нескладно сидевшей форме, с бронежилетом, больше похожим на короткое платьице, и каской, норовившей закрыть обзор, остановил вышедшего из лифта отца.

– Нельзя. Спецоперация. Вы тут живете? – отец кивнул. – В какой квартире?

– В тридцать шестой. А что случилось?

– Был сигнал, в тридцать четвертую какой-то парень с оружием ворвался, половину жильцов перестрелял.

– Вы его взяли? – омоновец засмущался, должно быть, не привык еще давать объяснения. Потому просто покачал головой. И добавил:

– Он отстреливался… Ну вы понимаете, эти пацаны, они же… – Отец отпихнул его, просунул голову в коридорчик. – Нет, куда вы, туда пока нельзя. Еще тело не вынесли. – И он кажется, догадался: – А вы его знаете?

Лицо отца окаменело. Теперь все равно.

По дороге он заехал в больницу, узнать, что да как, заехал, рассчитывая проскочить в бокс, поздороваться, выяснить, что надо, немедленно подвезти. Не успел. Врачебная ошибка, так просто это называется. Ему даже назвали ее автора, некую… фамилия выскочила из головы. Теперь не имеет значения.

Страшно сообщать такую новость своему сыну, но и сына уже не было. Верно он узнал новость первым. Ему позвонили, ну как же, он ведь давал деньги, чтобы позвонили, вот только почему он пошел к Гаспарянам? Почему достал ГШ и… А убийцы, о чем-то споря, еще стоят над его трупом.

В голове помутилось. Перед ним был уже не восемнадцатилетний пацан, а враг. Все вернулось на пятнадцать лет назад, все, даже действия стали молниеносными, холодными и расчетливыми. Он поднял руки, как бы давая понять пацану, что все в порядке, он все понимает, но пока поднимал, успел выхватить у пацана пистолет, как это делал тогда, в Шали, когда его взвод взяли в плен, и пришлось идти, перешагивая через свои и чужие трупы, предавших и захвативших, стараясь не оглядываться и не считать оставшихся врагов. На той войне их всегда было слишком много. Как и на этой.

Он выстрелил дважды в лицо, и пока тело медленно оседало на пол, успел сорвать с пояса светошумовую гранату. Пока те, что стояли над его сыном соображали, он бросил гранату, закрыл глаза и плотно заткнул уши.

Когда рев затих, а вспышка света, казалось, насквозь пробившая деревянную дверь у лифта, за которой он спрятался, стихла, он снова метнулся в коридор, – можно было не спешить, но он поторопился и оставшимися шестью выстрелами положил скорчившихся от грохота и полуослепших омоновцев. Затем позвонил в тридцать четвертую.

– Что у вас здесь произошло? – спросил он. Сосед пожал плечами, отложил ружье и начал рассказывать.

Через десять минут к дому подъехал грузовик с ОМОНом. Еще через полчаса другой. По прошествии трех часов перестрелки, дверь черного хода одинокой высотки на улице Кадырова отворилась, оттуда вышла женщина вся в крови, державшая в одной руке израильскую автоматическую винтовку ТАР-21, в другой грудного младенца, крепко сжимавшего шею матери.  Увидев вышедшую, омоновцы замерли и на мгновение прекратили огонь. Прицелившись в майора, командовавшего спецоперацией, женщина выстрелила с бедра, затем перевела винтовку на его заместителя, снова выстрелила. И только тогда по ней был открыт ответный огонь. Перепрыгнув через труп, омоновцы бросились к черному ходу, несмотря на предупреждающие крики. Едва только они поднялись по лестнице и открыли дверь, мощный взрыв потряс здание. Дымной от бетонной крошки взрывной волной четверых выбросило обратно. Новый командующий операцией крикнул в рацию, потребовав в качестве подмоги что-то посерьезнее.