Дарители - Мария Барышева

— Пошли со мной!.. — просипела она, вскинула другую руку, которая тоже вцепилась в волчью лапу. Ручеек крови стекал по ее спине, впитываясь в бриджи. — Раз так… то со мной!..

Прикрепленная к волчьему ошейнику, свободно провисшая цепь, до сих пор не препятствовавшая обоим сползать в пропасть, вдруг дернулась, натянувшись до предела, и вытащила их обратно, чтобы тут же снова провиснуть. После этого раздался легкий треск, ошейник лопнул и исчез вместе с цепью, предоставив волку абсолютную свободу.

Но свободы для волка больше не было. Он еще не осознавал этого, но в его движениях, рычании, безумном блеске глаз уже чувствовалось приближающееся эхо обреченности. Волк подмял Наташу под себя, но ее рука и его лапа уже стали одним целым. Лапа равномерно исчезала, человеческая рука поглощала ее, втягивая в себя, словно амеба. Разверстая пасть дернулась вниз, на этот раз успев только ударить одним клыком уже разорванное плечо, но вторая рука Наташи вцепилась в толстое пушистое горло, медленно, но верно отодвигая от себя лязгающие челюсти. На ее губах пузырилась слюна, и глаза теперь были такими же безумными, как и волчьи.

Левой лапы зверя больше не существовало, и когда Наташа выдернула свою руку, в теле волка осталась дыра с неровными краями. Волк, бешено крутя головой, завалился набок, и Наташа вцепилась ему в горло уже обеими руками, выворачивая голову в сторону, отводя как можно дальше от себя страшные челюсти. Приподняв бедра, она обхватила волка ногами, и повалила его на себя, крепко прижала, сунувшись лицом в жесткую шерсть, пахшую протухшей кровью, и раздался дикий, отчаянный, обманутый вой попавшего в ловушку животного. Задние лапы волка взбили тучу колючей снежной пыли, повисшей в воздухе. Тело Наташи сотрясалось в страшных судорогах, цвета сменяли ощущения, ощущения — чувства. Льющаяся из раны в плече кровь дымилась на мертвом морозе.

Волк исчезал. Вырваться он больше не пытался. Наташа обнимала его, и зверь медленно погружался в нее, словно в озеро. Его передних лап уже не существовало, исчезла и одна из задних, вторая утонула в человеческом теле по скакательный сустав. Вой превратился в невнятное задушенное хрипение — вывернутая набок и прижатая к груди Наташи волчья голова исчезла уже наполовину и продолжала беззвучно погружаться. Торчал гладко срезанный остаток уха, на морде — там, где до нее добрались пальцы охотника, темнели небольшие отверстия с округлыми краями. Темно-красный глаз бешено вращался в глазнице. Снег под бьющимися телами стал грязно-алым.

Потом наступил особенный, переломный момент, в который мир вокруг изменился, потому что она взглянула на него чужими глазами, восприняла его чужой жестокостью, с чужой маниакальной страстью влюбилась в пролитую кровь и закричала, пожираемая чужим голодом, для которого все прочие чувства и желания безразличны и бессмысленны, голодом, разрастающимся до размеров Вселенной, голодом, заменившем язык мышления. Мир вокруг задернулся белым звенящим туманом безумия, а потом все вдруг исчезло, и когда Наташа открыла глаза, волк исчез тоже.

Nec Deus intersit[15] — шепнул кто-то глубоко внутри на неизвестном ей языке — кто-то очень знакомый — шепнул ликующе. — Вот теперь и сродни ты хладной и безжалостной вечности. Вот и сошло к тебе творческое могущество, пред коим все смертные головы склонят и вострепещут сердца их в восхищенном ужасе. Теперь ты завершена, кровь от крови моей, душа от души моей, тьма от тьмы моей… A die ad aeternitatis…[16]

Наташа, жадно ловя воздух высохшими губами, села. К нижней губе прилипла волчья шерстинка, она выплюнула ее и поднялась. В воздухе еще витало нечто, как эхо исчезнувшего зверя — бледно-голубая, пронизанная красным и мертвенно-желтым туманная дымка. Пошатываясь, Наташа сделала несколько шагов и остановилась. Ее ноги онемели от холода, онемело и распоротое плечо. Вокруг было одно и то же — перед ней бесконечная снежная равнина, за ней — узкая полоска раскаленной мертвой земли, и со всех сторон — грязно-серая пустота. Чистейший снег холодно поблескивал, и в этом блеске чудилось нечто зловещее… Каждая снежинка — капля чьей-то пролитой крови. Злой крови. Наташа не понимала, почему все еще здесь.

Судя по тому, что больше ничего не было видно, волк Схимника жил на своем, личном уровне, куда не было доступа иным чувствам и желаниям. Теперь здесь стало пусто. А скоро начнется сращение, перемещение, и бог его знает, что тут поселится.

Кровь продолжала стекать по плечу и груди широкой лентой, на топике только с правого бока осталось несколько белых пятен. Она не могла толком разглядеть рану, но чувствовала, что та очень плоха. Рука почти не слушалась, вяло повиснув вдоль тела. Наташа сосредоточилась на ней, но рана не исчезла, кровь не остановилась. Это напугало ее. Когда демон Виты сжег ей руку, она восстановила ее с легкостью, не напрягаясь, почти мимоходом, хотя и тогда боль была реальной. В чем же дело? И почему не удается уйти? Может быть, она слишком истощила себя, сожгла в этой схватке? В мозгу слова перетекли в цвета — нервные, яркие, мечущиеся, словно стайка испуганных птиц. Внезапно Наташа осознала, что может умереть здесь, истечь кровью на снегу, в одиночестве… И никто не вмешается.

Сжав зубы, она снова закрыла глаза, а когда ее веки опять поднялись, то поднялись уже там. Она была в комнате.

Наташа лежала на спине среди мусора, разбросанных коробок, тюбиков и кистей. Когда она открыла глаза, ее голова была прижата правой щекой к полу. В метре от нее уходили куда-то ввысь «ноги» мольберта. Она чуть скосила глаза вниз — рядом на полу валялось лезвие «Жиллет», густо вымазанное кровью. Ее кровью. Но это было не так уж плохо. Хуже было то, что, несмотря на возвращение, она по-прежнему чувствовала боль в плече, чувствовала горящую огнем царапину на спине, оставленную волчьим когтем. Это было невозможно.

Застонав, она попыталась приподняться, опираясь на правую руку, и над ней склонилось лицо. Выражение его было жестким, напряженным.

— Помоги, — прошептала Наташа, — помоги мне… сесть…

Андрей осторожно чуть приподнял ее, и через секунду затылок Наташи оперся о стену. Он содрал с себя рубашку, не утруждаясь расстегиваньем пуговиц и наклонился к ней. В его руке блеснул нож, и она чуть съежилась, почему-то решив, что сейчас он перережет ей горло, но лезвие всего-навсего приподняло бретельку и разрезало ее — насквозь пропитанная кровью, та поддалась с трудом.

— Он укусил меня там… — с хриплым удивлением сказала она. — Почему же я истекаю кровью здесь? Ты видишь? Ты тоже видишь?