Очи бога - Джон Марко

Кадар не отвечал. Они уже въезжали на территорию дворца. Ворота, которые возвели после гибели Джитендры, открыли при его приближении: двое часовых стояли на страже. Подъехав, Кадар расспросил часовых об Эла-даз. Она ждет его в орокко, отвечали стражники.

Ждет его. Кадар усмехнулся, вспомнив об ее ангельском терпении. Он спешился и попросил Ралави позаботиться об Истиках, а сам двинулся к орокко, на ходу разматывая повязку. Он не мог себе позволить встретиться с другом с закрытым лицом. Она другого племени, но понимает их обычаи. А самое главное то, что Кадар уважает ее. Они друзья вот уже не одно десятилетие.

Орокко находилось с той стороны дворца, которая обращена к горам. Это был величественный архитектурный ансамбль с множеством арок и колонн: здесь они поклонялись Вала. Каждый визит во дворец Эла-даз неизменно начинала с орокко. Едва войдя в зал, Кадар услышал звук шагов, раздававшихся по гулким плитам и отдававшихся эхом. Полы и потолки были выложены красивейшей мозаикой. Помещение поражало размерами, так что Кадар не вдруг смог обнаружить в нем Эла-даз. Но вот он услышал ее нежный голосок. Он пошел на звук и увидел ее — вместе с юнцами, которых она привела. Мальчик и девочка, с первого взгляда — близнецы, и у обоих — костыли, чтобы можно было передвигаться на искалеченных ногах. На спине у мальчика имелся к тому же уродливый горб. Кадару дети показались не старше восьми лет.

Эла-даз, наоборот, выглядела абсолютно без возраста. Сказывалось действие амулета. Поодаль стоял Трог, ее телохранитель. Он первым заметил Кадара между колонн, но ничем не выдал его хозяйке. Кадар послал гиганту благодарную улыбку, радуясь, что может немного понаблюдать за Эла-даз. Рукава ее чудесного разноцветного плаща так и вспыхивали искрами, когда она указывала на различные архитектурные детали орокко, эльфийское личико озаряла широкая улыбка. Эла-даз всегда с гордостью знакомила ребят с орокко. И всегда повторяла, что это — лишь первое из ожидающих их чудес.

Эла-даз, или Миникин, как ее звали по ту сторону пустыни, с улыбкой повернулась к Кадару. Он выступил из-за колонны и приветствовал ее.

— Обнаружен, — рассмеялся он, говоря на ее языке. — Когда ты меня увидела?

— Я услышала тебя несколько секунд назад, — отвечала маленькая женщина. Она обвила руками малышей. — Каган Кадар, это Гендель и Кейр, из Каны.

— Брат и сестра? — спросил Кадар.

Эла-даз кивнула.

— Их родители умерли. О них некому стало заботиться. Я нашла их на улице.

— Наверное, они голодали, — заметил Кадар. Мальчик выглядел изможденным, а на девочке одежда, хотя и чистенькая, висела, как на пугале. Он подарил детям самый теплый взгляд, какой только смог. — Ну что ж, зато теперь с вами все будет в порядке. Эла-даз хорошо о вас позаботится.

— Эла-даз? — Девочка нахмурилась.

— Это ласковое прозвище, дитя, — проговорила женщина. — Здесь меня так называют.

— А что оно означает? — спросил мальчик.

— То же самое, что и мое настоящее имя. Малышка. А теперь… — она подтолкнула детишек к Трогу. — Подождите с Трогом, пока я поговорю с каганом Кадаром, хорошо? Мы скоро.

Дети послушно отправились к Трогу и встали рядом с ним. Эла-даз повернулась и направилась к Кадару, подхватив его за руку и уводя подальше.

— Рада видеть тебя, шалафейн, — сказала она. — Я скучала.

Кадар был счастлив. Он любил, когда его звали «шалафейн», что означало «Великий защитник».

— Много месяцев прошло, — произнес он. — Я начал думать, что ты забыла нас.

Она рассмеялась над нелепостью такой мысли.

— То было время визитов.

— Да, конечно, малыши. Ты скоро заберешь их?

Эла-даз легко покачала головой.

— Нет. Я отошлю их, а сама останусь. Мне нужно… кое-что обсудить с тобой.

Кадар резко остановился.

— Дурные вести?

Лицо маленькой женщины посерьезнело.

— Шалафейн, с континента надвигается беда. Мы должны подготовиться.

43

Кондоры кружили в пустынном небе, ловя потоки ветра над горячими песками. Над движущейся золотистой массой дул легкий бриз, и линия горизонта непрерывно менялась. День был в самом разгаре. Солнце превратилось в раскаленный шар, поджаривающий спины дровасов и сидящих в крытых повозках людей. Далеко за спиной остался Ганджор с его прохладными водоемами: теперь они стали лишь воспоминанием. Лежащая впереди Пустыня Слез ослепляла невыносимым блеском. Караван шел уже два дня, променяв надежную защиту стен Ганджора на жуткую неизвестность пустыни. Возглавляемый вожаком по имени Грак, караван располагал шестью необычными повозками и двенадцатью дровасами, нагруженными бурдюками с водой и товарами для Джадора. Восемь ребятишек Грака высовывались из окон одной из повозок, смеясь и болтая, в то время как караван медленно тащился под ослепительным солнцем. А в последней повозке, спрятавшись между мешками пшеницы и бурдюками с водой, спасались от убийственной жары трое северян: они истратили все свои сбережения на поездку в Джадор.

После смерти Кассандры Гилвин, Лукьен и барон Гласс покинули Лиирию максимально быстро. Они встретили Брека на его ферме в Борате, рассказали, что случилось, и предупредили: Акила скоро явится за ним. Понимая, что остается лишь покинуть ферму, которую они строили не один год, Брек и его семья оставили дом и устремились на север, в Джерикор. Но перед этим Брек отдал все свои скромные сбережения друзьям, чтобы те смогли добраться до Марна. Барону Глассу и Лукьену хватало денег на все путешествие, и они уверили Гилвина, что в Ганджоре раздобудут еще. Путешествие оказалось тяжелым. Пришлось рассчитывать только на двух лошадей, ведь Буран был уже слишком стар. Поэтому они запрягли в библиотечную повозку Гилвина двух меринов, выделенных Бреком, и отправились на юг, сначала к Фардуку, затем — к Дрилу, старательно объезжая Нит. И всю дорогу поглядывали назад: не скачет ли за ними Акила. Они ловко управлялись с повозкой, и даже однорукий барон Гласс делал все, что мог. Он проявил себя стойким человеком, и Гилвин за недолгое время поездки успел привязаться к барону. Со дня смерти Кассандры только он и говорил с Гилвином. Лукьен практически замкнулся и почти не прерывал молчания. Гибель любимой лишила его сил. Он открывал рот лишь в случае крайней необходимости, ел очень и очень мало и не слушал ничьих увещеваний. Более того, теперь он стремился попасть в Джадор любой ценой. С бронзовой кольчугой, спрятанной на груди, и с амулетом, бережно завернутом в пеньковый мешочек, Лукьен имел решительный и мрачный вид темного вестника. Он стремился сообщить безрадостные новости кагану Кадару и вернуть так несправедливо похищенный амулет. Из всего, произнесенного Лукьеном по пути на юг, одна фраза так и вертелась в голове у Гилвина: