Тебе держать ответ - Юлия Остапенко

А ещё из разговоров своих захватчиков Адриану стало ясно, что леди Алекзайн получила за него расписку на две тысячи стерциев.

Было уже поздно, и после двух или трёх часов бешеной скачки Индабираны встали на ночлег. Они были в своих цветах и явно не испытывали стеснений в средствах, так что на постоялом дворе их приняли с распростёртыми объятиями. Для лорда Топпера нашлась отдельная комната на втором этаже гостиницы. Один из его людей отвёл туда Адриана. Посадил на пол в дальнем от двери углу, связал пленнику ноги поясным ремнём и ушёл, оставив одного. Оказавшись наконец без надзора, Адриан попытался освободиться, но из этого ничего не вышло — люди Индабирана своё дело знали. Он в отчаянии осмотрелся, пытаясь придумать хоть что-нибудь. В комнате был камин, но он не горел, так что нельзя было устроить пожар. Адриан всё ещё напряжённо искал выход, когда дверь скрипнула и в тёмную комнату, держа в одной руке поднос, а в другой свечу, вошла девочка-служанка. Она обвела комнату настороженным, напряжённым взглядом, заметила лежащего на полу мальчика, заколебалась, но потом всё-таки подошла. Когда она присела перед ним на корточки, он увидел, до чего она бледна.

— Вот… поешь… тебе велели…

Он внимательно посмотрел ей в глаза, и она торопливо опустила взгляд. На подносе у неё был хлеб и тарелка с чем-то вязким и тёмным, истекавшим приятным мясным запахом. Девочка отломила кусок хлеба, обмакнула в похлёбку и нерешительно протянула Адриану.

— Помоги, — глядя мимо хлеба ей в лицо, тихо сказал он. — Помоги мне. Развяжи…

Девчонка вскочила, с грохотом перевернув поднос. Свеча погасла, и Адриан в почти полном мраке увидел кинувшуюся прочь фигурку и услышал торопливый стук башмаков.

Когда дверь захлопнулась, он тяжело вздохнул и тоскливо посмотрел на перевёрнутую миску, валявшуюся на полу. Сглупил, конечно. Хоть бы поел сперва, а потом просил. А теперь вот останется в придачу ко всему ещё и голодным.

Лорд Топпер вскоре поднялся в комнату. Поглядел на Адриана, проверил надёжность его пут. Сказал, ухмыльнувшись:

— Да уж, парень, заставил ты нас побегать.

Потом снял латы и, не раздеваясь, завалился на кровать. Через минуту он уже храпел. А Адриан так и просидел в углу остаток ночи, дрожа от холода и изо всех сил отгоняя волнами накатывавший страх.

Утром ему развязали ноги, отвели вниз, там накормили, заталкивая куски плохо прожаренного мяса ему в рот (на этот раз он не стал отказываться и послушно глотал), после чего вывели во двор, посадили на коня и тронулись дальше.

Погода никак не выправлялась, дождь лил целыми днями, гулко барабаня по латам лорда Индабирана, стекая за шиворот Адриану, а он мог только трясти головой, будто мокрый пёс. На ночлег останавливались ещё дважды, всякий раз так же, как и в первую ночь: Адриана кормили, связывали, ночь он проводил в сырой каморке, дрожа и проклиная толстокожего лорда Индабирана, казалось, вовсе не чувствительного к холоду, потом проваливался в беспокойную дрёму, а утром его везли дальше. Несколько раз по дороге и в трактирах Адриан ловил на себе завистливые, разочарованные взгляды разных людей, обычно довольно потрёпанного вида, — они, кажется, узнавали его и, без сомнения, узнавали цвета Индабиранов в одеждах его конвоиров. Они горевали, что не сумели поймать его первыми и награда уплыла у них из рук. Он ненавидел бы их, если бы рядом с ним не были Индабираны, на которых и так уходила вся его бессильная злость.

На четвёртый день он проснулся с тяжёлой, горящей головой, чувствуя непереносимую ломоту в затёкшем теле, но не мог понять, то ли его лихорадит, то ли он просто ужасно устал от беспрерывной скачки и отсутствия нормального отдыха. Когда на исходе четвёртого дня вдали показались голубые башни замка Эвентри, Адриан не почувствовал ни облегчения, ни отчаяния — только подумал, что совсем иначе представлял себе этот день, когда мечтал о нём в начале лета.

Когда они въехали в замок, поднялся шум, но Адриан плохо понимал, сам ли стал его причиной, или это крестьяне («Мои крестьяне», — подумал он с детской обидой) просто приветствовали возвращение своего нового господина. Адриана сняли с коня и наконец (он испытал приступ острой радости, хотя в глубине души и понимал, как это унизительно) развязали ему руки. Они повисли вдоль его тела, будто тряпки. У него болела каждая косточка, глаза слипались, больше всего на свете ему хотелось оказаться в тёплой постели и свернуться под одеялом. Но этому желанию не было суждено исполниться. Адриан не сразу понял, куда его ведут, подталкивая в спину, — так, словно совсем забыл это место, этот замок, хотя знал его как свои пять пальцев. Когда он осознал, что его ведут в замковую темницу, то едва не заревел (по-детски, снова так по-детски!) от обиды и злости. Это было так несправедливо! Он упёрся и запротестовал, не очень понимая, что именно говорит. Кто-то хрипло хохотнул ему в ухо, и его пробил озноб от этого смешка, странно отчетливого и, как ему почудилось, невероятно громкого. А потом его просто подхватили с двух сторон, оторвали от земли, так что ему оставалось только дёргать ногами в воздухе, и потащили вперёд, и железная дверь с грохотом захлопнулась за его спиной, и вот тогда-то его охватил ужас.

Когда-то очень давно, невероятно давно, когда Адриану было столько лет, сколько сейчас малышу Бертрану, а сам малыш Бертран только-только родился, Адриан пробрался в замковые темницы. Он не помнил толком как — кажется, дверь караулки была приоткрыта, вот он и прошмыгнул туда. Это было запретное место, единственное, где он никогда не бывал, и потому для него было делом чести исследовать наконец эту неизведанную, но тем не менее принадлежащую ему территорию. Он прошёл половину пути по ступенькам вниз, наступил на жирную крысу, заорал от страха — и уже через пять минут был вытащен наверх подоспевшим стражником. Адриан не помнил толком, что говорил отец и как его потом наказали, но то подземелье, ту лестницу, уходящую вниз крутыми витками, он помнил, и сырую чёрную мглу внизу, манящую его незнакомым запахом, и огромную крысу, настолько наглую, что он не удрала из-под его ноги, только злобно пискнула, и ему показалось в тот миг, что сейчас она вцепится ему в лодыжку…

Когда, став старше, он вспоминал об этом, то думал, что именно крыса испугала его больше всего. Вернее, не сама крыса (в кладовых и амбарах их было полно), а её наглость, её полная уверенность в том, что она здесь хозяйка, и он вторгся в её владения.

Темницы Эвентри принадлежали не Эвентри и не Адриану. Они принадлежали крысам.

Всё это пронеслось в голове, пока его волокли по лестнице вниз, а потом бросили в тесную камеру с решёткой вместо двери. В первые мгновения Адриан испытал дикое желание закричать, как тогда, много лет назад, кинуться вперёд и вцепиться стражу в сапог, и кричать, кричать, пока его не заберут отсюда. Но он так ослаб от страха и отчаяния, что не мог пошевелиться и только смотрел, как они запирают решётку и уходят. Шаги стихли, он остался один в полной темноте, на ледяном полу душной маленькой камеры. Он пошарил ладонями вокруг себя, сам не зная, что хочет найти, и его пальцы наткнулись на ледяной металл. Он вздрогнул, отдёрнул руку, но потом пощупал странную поверхность снова. Это была цепь, вделанная в стену на уровне пояса взрослого человека. Заканчивалась она тяжёлыми ножными кандалами. В подземелье иногда сажали бунтующих крестьян, или слуг, дерзивших управляющему, перед поркой. «Интересно, — подумал Адриан, — их заковывали? И как долго вообще тут может просидеть человек, не задохнувшись и не умерев от отчаяния?» Он постарался вспомнить, кого ещё отец сажал сюда, и не смог.