Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Как бы там ни было, Цензура противника не пропустила ни шороха о столь важной распре. Мы (во Франции) видели, как резко изменилось отношение к нам — "русским", но приписывали сие к старым счетам. Теперь многое стало ясным, но я не понимал: мой кузен был тонкий политик, а тут — его поведение было сродни… Уж не знаю чему.

Анна Павловна (как и Александр) страдала наследственным сифилисом и никак не могла оставить потомства! Брак ее…

Через много лет я осмелился спросить у кузена, — как он смог отказать? Я не числил за ним такой доблести. А тут, — назвать буржуя — "буржуем" и осмелиться не подать руки наглецу! При том, что отношение сил — явно неравно… Ныне сие почитается монархистами, как образец поведения в миг смертельной угрозы, — да, Государи бывают слабы, но это не повод к родству с наглеющим Хамом!

Разговор наш был в Таганроге — в ноябре 1825 года. Мы о многом поговорили в те дни…

Темная ночь, чуть похрустывает свеча на столе, за окном моросит долгий дождь и в комнате — влажно и сыро.

Кузен кутается в пуховый платок, его прозрачно-бледные руки белым пятном лежат на дощатом столе… Он может встать и выйти из комнаты. Я не смог бы его задержать: в темноте я не вижу своей вытянутой руки, да и… Не стану я его останавливать.

Я не верю в насилие. Просто… Просто — кончено все…

Мы в Таганроге. За нашей спиною измученная страна, Страна усталая долгим, бездарным правлением… Не сегодня — завтра возможен мятеж. Поднимутся не просто мятежники, — поднимется Гвардия… Сможет ли сей человек остановить сей кошмар. Я не думаю.

Я рассказываю ему о том, как это было во Франции. Слабый король, страна доведенная до цугундера масонами с гешефтмахерами… Потом — взрыв. Террор. Гильотины на улицах.

Я вижу лишь один выход. Перемена правительства. Новый Стяг, новый Герб, новый Гимн. Сие покажется Мистикой, — но все эти "глупости" — и есть Судьба.

Запретить масонство и вольнодумство. Закрыть все "якобинские" кафедры в Университетах — профессоров со студентишками сразу в Сибирь, иль на общественно-полезный труд. Это ничего что — насилие! Немного пота с этих бездельников — капля в сравнении с реками крови, да — с гильотин!

Замена всех учебных программ. Отныне всю философию с диалектикой "давать" лишь с ведома Церкви! За малейшее непочтение к догматам Веры "волчий билет"! На всю жизнь…

Обвинить былое правительство в масонстве и всех грехах… Ввести безжалостную цензуру, укрепить церковь, "сыскное" и прочее… Раздавить якобинскую гадину, пока она не окрепла!

Может ли пойти на все это — сидящий передо мной человек?

Нет.

Поэтому он должен уйти.

Он и сам сие осознал…

Но введу вас в курс дела. К разговору сему мы шли долго… Началось все в феврале 1825 года.

Когда Кристофер Бенкендорф стал совсем плох, он позвал меня с Nicola и спросил:

— Я — старый солдат… Скажите мне — не тая… Я мешаю избранию Nicola на престол?

Кузен сразу вспыхнул:

— Папа, как ты мог думать о сих вещах? Я никогда на посмею подняться на трон через твой труп!

Старый, опытный жеребец ухмыльнулся, но потрепал своего жеребенка по гриве и обратился ко мне:

— Хорошего я сына произвел… Уважил меня. Нет — уважил! Но, — ближе к делу. Теперь скажи ты — племянник, стоит ли мне посоветовать Господу, не пора ль ему призывать к себе — Старого Жеребца?! Только — честно!

Я усмехнулся, поклонился родному дяде и коротко отвечал:

— Я верю в Мистику. На все — Воля Божия. Когда он призовет Вас, тогда и поговорим о смене царствований…

Ну, а если — серьезно… Я желаю Вам всяческих благ и еще, — как минимум — года жизни. Стоит Вам умереть и все наши немцы открыто поднимут мятеж против русских, ибо, после гибели моего отца, Вы — глава "Ливонского клана.

Мы принуждены будем выступить, но я еще не уверен в русских товарищах. Казна пуста и мы платим жалованье половине русских солдат из кармана нашего Дома… Год назад русские еще стеснялись брать деньги. Сегодня — они ждут их, как обычного жалованья… Завтра они сами дойдут до того, что с Николаем дела сразу наладятся. Но сегодня…

Ежели Вы желаете добра сыну с племянником, постарайтесь прожить еще год. А там — на все Воля Божия.

Старик улыбнулся в ответ, а потом знаком просил меня выйти. В последние дни он все больше любил сидеть с Nicola. Просто сидеть и молчать, — чисто ливонское развлечение…

Умер он — месяцев через семь. Никто и не верил уже, что он способен так долго жить. Когда доктора спрашивали у него (а у старика был цирроз!), дядя мой хрипел сквозь прокушенный рот:

— Я обещал моим мальчикам! Да лечите ж меня, черт бы вас побери! Годик бы мне еще — годик! Морфию дайте мне, морфию!

Он умер в сентябре 1825 года… В возрасте 76 лет. Когда из его комнаты вышел врач, я слышал, как граф Уваров сказал:

— Господи, он отмучился и за детей, и — внуков своих! Ежели теперь Господь не даст Nicola царствовать, я уж — не знаю… Я решу — Бога нет!

Так сказал граф Уваров. Сережа Уваров — герой Войны и Бородинского дела. Будущий министр просвещения…

После смерти дядюшки моего должно было пройти сорок дней — после чего Nicola смел начать Борьбу за Престол. Но уже в день его похорон пришло сообщение: Государь Император бежал из Санкт-Петербурга. На Кавказ — к графу Ермолову. Под защиту казацких сабель. (А вражда моих егерей и казаков ни для кого не была страшной тайной.)

Да вот, — просчитался царственный кузен. Ермолов не хуже нас понимал весь расклад и писал нам, что ежели не мой брат примет Царство, — сам Ермолов готов стать Диктатором. (Граф прошел всю Войну и не хуже нас чуял как у нас к сему катится.)

Он писал: "Якобинскую сволочь — надо давить. Ежели у вас, немцев кишка тонка, — дайте мне денег и нарезного оружия. Все сделаю сам. Ждать больше — нечего!

В итоге он запретил Государю прибыть в казачьи станицы, объявив, что пора наступить новому царствованью…

С Новым — Железным Порядком.

"Масоны у вас, — вконец распоясались! Стыд потеряли.

И вот мы сидим с кузеном за дощатым столом в Таганроге, на улице идет дождь. За моей спиной уже верная нам Россия, — там, за пеленою дождя Пролив и ермоловские казаки. Не ждущие правителя старого… И кузен мой мог бы встать и уйти…

Я не верю в Насилие.

На столе — меж нами лежит заряженный пистолет. Я не хочу никого принуждать. Но прежде всего я хочу лишь понять — почему он все-таки отказал? Тогда — Бонапарту. Повелителю Мира.

Мой кузен задумывается, откидывает голову чуть назад… На его бледном челе проступают морщины. Он трет рукой лоб — то ли сгоняя слезу, то ль промокая испарину:

— Да, разумеется, для меня все это было бы выгодно, но ведь он… Он стал бы моим Наследником, если бы я умер естественной смертью — при условии, что у меня не осталось иных — прочих родственников. Меня б ждали еще долгие годы покойного царствованья, а вот вас…

Один его брат унаследовал так Рейнланд, иной — королевство Вестфалию. Все — законно и правильно, — девочки законных правителей шли в монастырь, а там они травились и вешались — по своей собственной воле… Ибо принцессе не стоит и жить после ночи с ротой пьяного сброда…

Видишь ли, — девушки убивали себя своей же рукой и Антихрист в этом был чист…

Сыновья же правителей — опять сами дрались на дуэлях и погибали при этом… Их пытались отговорить, сам Антихрист "хотел" спасти их, а мальчики — погибали… Ибо нельзя дольше жить — "принцем", коль сестру твою изнасиловали…

Все эти крохотные династии почти сразу сошли на нет и никто не возмутился и не обвинил Антихриста… Знаешь ли — почему? Потому что к Власти прорвался Хам. Жирующий Буржуин, для коего все это — не оскорбление.

Подумаешь, — девицу обрюхатили против Воли! Ей же потом выдали компенсацию! Подумаешь, — кто-то сказал, что спал с такой-то при том, что говорящий — вчерашний лавочник, а "такая-то" — принцесса Крови!

Вроде бы — шуточки, а династия — пресеклась…

Не сегодня-завтра — Германия станет Единой. Под главой Пруссии, разумеется. Мы не дали Антихристу загубить их династию, а вот прочих… То же самое ждало и Россию.

За тебя с Николаем я б не дал и гроша — вы и сами кого хочешь зарежете, но он убил бы моих сестричек, да сжил со свету матушку… Даже глупенького Мишутку…

Меня как ножом резанули по сердцу. Мой кузен Михаил Павлович… У него — не все дома. Ну, может быть — он нормальный, но — не большого ума. Сложно сказать, — чей он сын: Павла, или Кристофера (он пошел обликом в матушку), но вся наша семья по-особому относится к "Мишеньке". Он очень добрый и необычайно хороший и его просто — нельзя обижать.

Мой кузен никогда не выказывал особой любви к младшему братцу, называя того "бастардом". Я никогда не слыхал, чтоб Михаила Павловича звали "Мишуткой". А тут — вдруг…

И будто пелена спала с глаз. Да, мой кузен был — плохой Государь. Он был — чудовищно слаб. Он отчаянно дрался за собственный трон и готов был для этого — на всякие подлости. Но при всем том он — хороший. Просто хороший.