Стихотворения Поэмы Проза - Яков Полонский

   -- Не понесу, Степан Степаныч! Убейте вы меня на месте, вот сейчас провалюсь я... не пойду я к этому голышу.

   -- Не пойдете? Ну, что делать!

   -- И на свадьбу не пойду, Степан Степаныч!

   Тут старичок во все глаза стал смотреть на Баканова, и лицо его заметно приняло угрожающее выражение.

   Степан Степаныч стал ходить по комнате, но не об отказе старика он думал. Нет! Он ходил и думал: "А что, как Христофорский не примет этих денег, что, если завтра сам воротит их назад и явится за ответом? Ну, что, если какой-нибудь умный человек надоумит его это сделать! Ведь он, чего доброго, еще выиграет через это в глазах Александры Степановны. Господи! Хвастунишка, глуп, туп, ничего не знает и драчун, ни "фуа, ни луа", заключил он мысль свою по-французски. К кому относились эти милые выражения, кажется, незачем договаривать.

   Так думал Баканов; и вдруг услышал, как что-то шлепнулось, как будто из шкапа книга выскочила и упала, обернулся, видит,-- не книга упала, а старик-приказчик шлепнулся на колени.

   -- Ба-а-а-тюшка, Степан Степаныч! Не отдавай ты за этого прихвостня дочь свою, не посылай ты ему денег, вору эдакому... не губи ты себя, ба-а-тюшка! -- взмолился старик со слезами на глазах.

   -- Ах, Иван Прохорыч, вы меня взбесите! Что я, маленький что ли? На коленки стали. Думаете, я сам дурак, не знаю, что делаю.

   Старичок вскочил с колен и страшно вспылил, кровь заметно бросилась ему в голову.

   -- Ну да! Да, дурак! Дурак вы, Степан Степаныч! Плевать мне на вас, не пойду я к нему, не пойду, хоть повесьте. Да и к вам не пойду, вот что! Пфу!

   -- Ну, разгорячились! Куда вы?

   Старичок обернулся в дверях.

   -- Отпустите меня с богом домой, Степан Степаныч!

   -- Ну, бог с вами, ступайте! Приходите завтра, поговорим и дело как-нибудь обработаем, так что... очень может быть, что и ничего не будет.

   -- Так уйти, Степан Степаныч?

   -- Да ведь вы не хотите относить моего письма?

   -- Не хочу, Степан Степаныч.

   -- Ну, так уйдите!

   Старичок ушел. Степан Степаныч положил пакет на стол с тем, чтоб завтра утром с кем-нибудь из сидельцев отправить его к Христофорскому,

   На это письмо он надеялся, как на единственное свое спасение.

XX

   Наступило воскресенье -- день роковой для Александры Степановны, роковой для Мокея Трифоныча. Александра Степановна не сомневалась уже, что Христофорскому не откажут. Мокей Трифоныч сильно сомневался... "Вижу, что этот купчина не благоволит ко мне,-- думал он,-- ну, а не благоволит, значит, мое дело не выгорит: еще, чего доброго, ее запрут, а меня в три шеи. Это будет очень неприятно... черт меня дернул так рано свататься; надо было бы прежде всего, как это умные люди делают, соблазнить ее, а потом уже и того -- жениться, а я пошел свататься",-- и Христофорский сильно был не в духе.

   Обстоятельства шлифуют людей. Христофорский заметно стал шлифоваться, то есть получил возможность быть иногда собой недовольным, чего за ним прежде никогда почти не водилось.

   В воскресенье проснулся Христофорский не раньше обыкновенного и взглянул в окно; в окне было мутно, пасмурно, утро было дождливое; тем не менее Христофорский стал собираться к обедне, даже думал отслужить сначала молебен, а потом уж и отправиться к Бакановым.

   Трофим принес самовар; он положительно не верил, что Христофорский женится на Александре Степановне, и, когда ему об этом говорили, он только глупо улыбался и махал руками, как бы отмахивался от такой несообразной новости.

   Христофорский напился чаю, закурил трубку и стал мечтать; в это время отворилась дверь и в комнату во, шел какой-то круглолицый парень, остриженный в кружок, подал ему пакет и остановился у двери.

   Христофорский мигом почувствовал, что под пакетом пачка денег; мурашки забегали у него по спине, лицо покрылось румянцем, нос и губы выразили в одно и то же время и вопрос, и знак удивленья.

   Распечатанный пакет, кроме денег, заключал в себе следующее письмо:

"Милостивый государь

Мокей Трифоныч!

   Так как я в настоящее время ничего почти не могу дать за моей дочерью, ибо капитал ее находится в обороте, и вряд ли раньше смерти она может получить его, то я и решаюсь предложить вам все, что у меня нашлось в эту минуту, а именно 2000 рублей с тем, чтоб вы отказались от ваших притязаний на руку моей дочери и оставили нас в покое. Если же вы на это не согласны, то немедленно прошу вас деньги эти мне воротить с посланным, которому приказано дожидаться от вас ответа. Остаюсь готовый к услугам

Степан Баканов".

   Христофорский прочел и минуты две или три оставался совершенно неподвижным, точно на него столбняк нашел.

   -- Подожди ответа внизу,-- сказал он посланному.

   -- Прикажете внизу подождать-с?-- повторил сиделец и вышел.

   Христофорский запер за ним дверь и стал считать деньги.

   Такой суммы никогда еще не было в руках его. Доживши до 28-ми лет, он мог скопить всего только семьдесят пять рублей. Чего он ни измышлял для того только, чтоб лишний рубль приложить к своему капиталу; он дрожал над каждой копеечкой, и вдруг судьба посылает ему две тысячи! и за что посылает! за вздор, за то только, что он счастливо поволочился за купеческой дочкой. Ему предлагают или отказаться от этих денег, или продолжать волочиться; предлагают променять верное на неверное.

   Какой хаос, какая путаница, какой сумбур поднялся в мозгах нашего почтенного Мокея Трифоныча! Пальцы его дрожали, в третий раз пересчитывая упавшее ему с неба сокровище, щеки горели, губы странно улыбались.

   "А что, если он хочет меня надуть,-- думал Христофорский,-- хочет двумя тысячами от меня отделаться!"

   "А что, если пошлю я ему назад эти деньги, а потом все-таки, пожалуй, с носом буду: и деньги потеряю и Александра Степановна не выйдет за меня против воли своих родителей? Что тогда? Сперва отложат свадьбу, как это раз сделали с одним моим знакомым офицером, а потом придерутся к чему-нибудь, да и того -- откажут".

   "Что ж я теперь буду делать? Гм! две тысячи, шутка сказать, две тысячи! да я на две тысячи так оденусь, так щегольну, что за меня и другая богатая невеста пойдет, тем более, что я такой человек, что мне стоит только приударить!.. или нет... другой такой не найдешь... А ну-ка он и в самом деле в затруднительных обстоятельствах, может быть, вдруг обанкротился? мало ли бывает таких случаев..."

   "Нет!.. лучше синицу в руки, чем журавля. Ну, как я пошлю к нему назад две тысячи, когда он мне их дарит! Нельзя... Просто нельзя... что ж--я-ему напишу?.."

"Милостивый государь

Степан Степаныч!

   Душевно благодарен вам за те присланные мне сейчас деньги две тысячи, которые я получил".

   Написавши это, Христофорский мысленно вообразил себе лицо Баканова в ту минуту, когда он посватался за дочь его, лицо, не предвещавшее ему ничего доброго,-- и стал писать дальше...

   "Я хотел нынче сам быть у вас за ответом; но вы не хотите этого. Я дворянин и не связываюсь, исполню ваше желание, принимаю на память ваш подарок, надеюсь не беспокоить больше вашу особу ничем, тем более, что я знаю себе цену и никогда нигде не пропаду".

   Тут Христофорский остановился и, решительно не зная, что еще написать, заключил письмо свое следующей официальной -- вежливой фразой:

   "Примите уверение в моем совершенном почтении и преданности.

Христофорский".

   Остановимся на этом письме и поспешим заключить рассказ наш более нравоописательный, нежели занимательный. Степан Степаныч получил письмо Христофорского в тот же день и в тот же день объявил Александре Степановне, что жених променял ее на две тысячи.

   Александра Степановна не сказала на это ни слова, страшно побледнела и ушла в свою комнату. С этой минуты она глубоко возненавидела своего родителя.

   "Он не должен был искушать его",-- думала бедная девушка.

   Христофорский нисколько от этого не потерял в глазах ее. "Он видел,-- думала она,-- что от него хотят отбояриться деньгами, и так как он очень бедный человек, то скрепя сердце и решился отретироваться".

   Марья Саввишна стала изо всех сил хлопотать о том, чтоб выдать замуж дочь свою, но, хотя и находились женихи, Александра Степановна как бы назло ей не хотела идти замуж. "Я скоро умру, у меня грудь болит, я вся больна, для чего мне замуж",-- и действительно она похудела.

   Степан Степаныч по-прежнему торговал, по-прежнему играл в преферанс, но в минуты раздумья сжимал пальцами нижнюю губу, и думал: "Черт знает, что хорошо, что дурно! Радовался я, что отделался от Христофорского, и вот вижу с тех пор, что дочь на себя не похожа. За этим дураком она была бы, может быть, счастливее; хоть бы надувала его, хоть бы ссорилась, все жизнь была бы... может быть, и то, что от дурака-то мне бы умного внука бог послал, и это бывает... Черт знает: что тут хорошо, что дурно!..".