Стихотворения Поэмы Проза - Яков Полонский

   Читатели уже знают, что Христофорский был трус порядочный. Все это могло ему почудиться, потому, быть может, что в мозгу его еще бродили пары шампанского.

   "Черт знает, что это такое было! -- подумал он, продирая глаза часу в десятом утра.-- Нет, здесь не чисто,-- заключил он, надевая халат,-- надо поскорей жениться, да и... гм! а может быть, это перед моей свадьбой так домовой распотешился".

   Он отпер дверь, подошел к зеркалу и увидел, что лицо его как будто осунулось. Пришел Трофим с рукомойником.

   -- Ты ничего нынче ночью не слыхал?-- спросил его Христофорский.

   -- Чего? Ничего не слыхал -- али кто выживает?

   -- Ты... ты ночью не играл на гармонике?

   -- Я! А где я ее возьму? Вот куплю новую, ребята обещались подержанную за двугривенный достать.

   -- Так ты не играл? А?

   Трофим поглядел на своего барина.

   -- Ну, так это черти играли.

   -- Черти! Как черти!-- Трофим осклабился и опять поглядел на барина.

   -- Сходи на чердак, там поищи, не занес ли кто туда твоей гармоники,-- там нынче ночью такая была возня да пляс, что... это, должно быть, перед свадьбой, как ты думаешь?

   -- Я давно знаю, что выживает,-- отвечал Трофим, приподнимая рукомойник над протянувшимися к тазу ладонями барина.

   Христофорский взял мыло. Он с некоторых пор мыл мылом не только руки, но и лицо.

   -- А что?..

   -- Да так: дверьми стучат,-- а вы нешто на чердак струмент-то мой забросили? А?

   -- А я не помню. Что ж ты стоишь -- лей!

   -- То-то оно... того, значит,-- проговорил Трофим, плеснув ему на руки.

   Христофорский молча умылся и стал полотенцем вытирать лицо свое. Трофим молча вышел.

   Ночной страх скоро совершенно испарился из головы Христофорского. Он отдал приказание дворнику стоять у калитки и, если кто придет к нему, сказывать, что, дескать, Мокей Трифоныч ушел и не скоро воротится, а сам сначала вычистил свой сюртук, потом достал лучшую манишку, выстриг свой острый подбородок, причесал свои рыхлые баки, оделся и, живо представив себе вчерашнюю сцену в гостиной с Александрой Степановной, направил шаги свои к дому Баканова.

   Не без смущения, но довольно развязно вошел он к нему в кабинет.

   Баканов сидел в халате за конторкой; перед ним стояли два сидельца -- один со счетами, другой с аршином за пазухой; Баканов что-то записывал, словом, был занят. Утренний визит Христофорского, и в тот именно час, когда, по своим занятиям, он не должен отлучаться от кладовой, наконец, примазанный, приглаженный, лоснящийся вид его не понравился Баканову; он едва кивнул ему головой и даже слегка поморщился.

   Христофорский, не желая мешать, отошел в уголок, набил трубку, уселся и стал покуривать; смотря на лицо его, кажется, в эту минуту никто бы в мире не подумал, что он собирается свататься: Христофорский курил, пускал дым и преспокойно дожидался, скоро ли уйдут сидельцы; наконец, они низко поклонились, встряхнули волосами и вышли, один придерживая счеты, чтоб не слишком размахивались, другой положа руку за пазуху. Христофорский затянулся дымом, встал, вытянулся, поставил трубку в угол и подошел к Степану Степановичу. В эту минуту лицо его покрылось краской.

   -- Я к вам по делу,-- сказал он.

   Баканов посмотрел на него из-под руки и сказал:

   -- Я теперь занят.

   -- Я-с к вам, Степан Степаныч, с великой просьбой.

   -- С какой?-- нехотя спросил его Баканов. Он уже понял, о чем сейчас брякнет ему этот ранний гость.

   И Христофорский действительно брякнул:

   -- Я пришел-с, Степан Степаныч, просить руки вашей дочери.

   На лице Баканова, в особенности на местах, где были следы золотухи, выступили розовые пятна, но по обыкновению своему он попробовал засмеяться.

   -- Вы просите руки моей дочери!..

   -- Да-с, потому что очень влюблен в нее. Надеюсь, что я...

   -- Ну-с...

   -- Я от чистого сердца говорю, Степан Степаныч.

   -- Ну-с... Вы знаете, я не стесняю ничьей воли -- это не мое дело! Что еще скажет дочь моя. Думаю, любезнейший, что она не пойдет за вас.

   -- Александра Степановна согласна-с. Она сама вчера сказала мне, что она меня очень любит и согласна, Степан Степаныч; иначе я никак бы не смел...

   Баканов, у которого уже вертелась в голове мысль сделать из сватовства Христофорского смешную сценку, чтоб потом рассказывать об этом в роде забавного анекдота, до того был озадачен словами Христофорского, что изменился в лице и сказал, невольно возвышая голос:

   -- Этому я не верю... это ваша фантазия... или она шутила или... Я допрошу ее... я спрошу у ней... поговорю... Приходите в другое время, ну, хоть завтра, около... нет, в воскресенье утром, я буду свободен. Теперь я занят. Прощайте-с. Без церемонии, прошу вас до воскресенья не бывать у нас.

   Христофорский возмутился духом.

   -- По крайней мере, Степан Степаныч, я ухожу с надеждой, так как мои намерения самые благородные,-- сказал он как-то в нос, как будто обидевшись.

   -- Я хорошо понимаю ваши намерения, и надейтесь сколько душе вашей угодно,-- отвечал Баканов, также как будто обидевшись.

   -- Прощайте.

   Христофорский вышел.

   Баканов посидел на том же месте, потом встал, отправился в переднюю узнать, ушел ли Христофорский. Убедившись, что его и след простыл, он запахнул халат и пошел в комнату своей дочери.

   -- Ну, Александрин?

   -- Что, пап_а_?

   -- Прикажете поздравить вас?

   Александра Степановна вздрогнула и побледнела.

   -- Прекрасного жениха нашли, даже согласие свое ему объявили! Имею честь вас поздравить, Александра Степановна.

   -- Что хотите, то и делайте со мной,-- задыхаясь, проговорила Александра Степановна,-- я виновата. Он один меня любит, и я... я поклялась, что буду его женой.

   И Александра Степановна заплакала.

   Не стану подробно рассказывать о том, как наконец явилась Марья Саввишна и узнала, в чем дело; что говорил отец, что говорила мать. Дочь плакала и на все их упреки и усовещеванья отвечала: "Так угодно богу; я дала слово". Разговор этот, кажется, перешел все тоны, от шепота до решительных и громких наставлений Марьи Саввишны: выкинуть этого дурака из головы, потому что мало того что он дурак, но и озорник не последней степени.

   Что ж мудреного, что весь дом узнал о сватовстве Христофорского? По всему дому пошло шушуканье. Александра Степановна продолжала хныкать, и что ей ни говорили, в каком уродливом и смешном виде ни представляли ей личность Христофорского -- ничего не могли сделать с Александрой Степановной. Такого упорства воли до сих пор в ней никто и подозревать не мог. Наконец Степан Степаныч и рукой махнул. "Ну, пусть выходит,-- заговорил он.-- Не нам жить с дураком, а ей. Любовь зла, влюбится и в козла, говорит русская пословица. Что ты будешь делать? Тут, кажется, и рассуждать-то долго не о чем. Ну, дура нашла дурака, ну и с богом! Не насильно же девку в дому держать, когда ей вон из дому хочется. Ну и пусть! Оставь ее, Марья Саввишна. Поговорили, ну и довольно. Пора и нам честь знать. Поздравляю вас с женихом, Александра Степановна",-- заключил он не без горечи и ушел в свой кабинет желчный и расстроенный.

XIX

   Мы знаем уже, как неблагосклонно смотрела дворня Бакановых на нашего Христофорского. Начались во всем доме суды да пересуды, толки да оханья, хотя отец и мать и унялись в надежде, что если отложить свадьбу на год, то в год много воды утечет. Улита, кума Трофима, и горничная Маша решились не давать покоя бедной барышне; одна пришла к ней с разными рассказами о гнусном нраве и проделках Христофорского, другая пришла сказать, что она простая девка, а позволила бы себя скорее удавить, чем вышла бы замуж за Мокея Трифоныча. Но Александра Степановна, у которой очень скоро высохли слезы, так на них крикнула, так топнула ножкой, что Улита ушла браниться в кухню и там целый день бранилась, а Маша забралась в чулан и вышла оттуда с заплаканными глазами. Марья Саввишна чутко следила за всем, что делается и о чем говорится в доме, и не вытерпела: под воскресенье ночью в последний раз решилась поговорить со своей дочерью. Она застала ее на молитве перед образом и стала подле нее молиться.

   Минут через десять Александра Степановна обернулась к ней за благословением; Марья Саввишна перекрестила ее и сказала: "Ты, Саша, теперь не плачешь, видишь, что мы тебе не препятствуем, отец твой не хочет, чтоб мы тебе препятствовали. Ведь ты уж не маленькая, можешь сама, свой ум-разум и имеешь, так поговорим же с тобой по-дружески. Завтра этот фофан, прости господи, придет за ответом, и уже немного осталось времени".

   "К чему все эти толки",-- подумала дочь и сказала:

   -- Будемте толковать,-- и обняла мать свою.

   Минуты две они постояли во взаимных объятиях, прислонившись друг к другу своими головами, потом горячо поцеловались и сели рядом на кровати, обе в юбках и обе простоволосые; но при свете лампы дочь казалась трепетной жертвой, мать -- суровой старухой с насупленными бровями; один край кисейного полога прикрыл белую кацавейку матери, другой -- полное девственное плечико от слез да молитв еще не успевшей похудеть девушки.