Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Борис Парамонов

Экклезиаст, или проповедник.

Так что отель Принс Джордж не переменился значительно за тридцать лет между Ильфом и мной; а как насчет прочего? Чего я не узнал в нынешней Америке из тогдашних Записных книжек Ильфа? В общем, то же самое, и это очень хорошо. У Америки репутация страны, в наибольшей степени подверженной всяческим прогрессам, - но ведь и стабильности здесь сколько угодно, что успокаивает. Я не могу сказать, что в Записных книжках Ильфа возникает образ страны, которую я не могу сегодня узнать. Разве что Лас Вегас, в котором он был, не похож на нынешний. (И еще одна убийственная новация: повсеместная, ежесекундная, продохнуть не дающая так называемая музыка - везде, куда бы ни ступала нога человека. Даже в банках и общественных библиотеках.)

Вот подходящая запись, хорошо иллюстрирующая то, о чем мы уже говорили:

Удобства - все. Живут хорошо. Но на взгляд странно. Коммунисты и торговцы.

Это запись, сделанная после посещения Ильфом дяди Вильяма, уехавшего в Америку еще до революции - о нем и о его знакомых, да, видимо, и о большинстве тех, с которыми Ильфу и Петрову пришлось встречаться в Америке. Это, повторяю, в подавляющем большинстве выходцы из России, тогда, к началу 30-х годов, совсем не имевшие оснований быть недовольными бывшим своим отечеством, ныне родиной социализма. До социализма им дела в Америке не было, а приезжали к ним из России люди вроде Ильфа, не дававшие никаких оснований думать, что им там живется плохо. "Коммунисты" здесь означает - просто лояльные к СССР. (Конечно, в подтексте записи есть намек, что эти люди по-настоящему советской ситуации не понимают. )

А в остальном - хорошо узнаваемая Америка:

Завтрак в аптеке. Девушки завтракают перед службой. Все они знают стенографию, пишущую машинку, корреспондирование. Если в восемь или в восемь с половиной в аптеке завтракает совершенно готовая, с выщипанными бровями и нарумяненная девушка, значит, она сейчас пойдет на службу.

Это не только как есть в жизни до сих пор (разве что не брови выщипывают, а вместо пишмашинки компьютер), но и описывалось десятки раз в мировой литературе, например у англичан Ивлина Во и Грэма Грина.

Прием в советском консульстве в честь Ильфа и Петрова:

Появляются гости. Пришло сто двадцать человек. Дамы, их много. Подросточек с "Золотым теленком". Она не будет читать "Двенадцать стульев", потому что ей сказали, что там плохой конец.

Один в один американка.

Фресно. Величественный полицейский идет от магазина к магазину, проверяя, все ли двери закрыты. Вечер. Уютно это необыкновенно.

Полагаю, что уютен здесь в глазах Ильфа сам институт частной собственности.

Есть давно сложившееся мнение, нечто даже само собой разумеющееся: что, мол, Петров был простоват, а Ильф - умный и сдержанный скептик. Некоторые записи в книжках Ильфа, казалось бы, подтверждают это, - например такая, сделанная во время визита к радикальному журналисту Стеффенсу:

Бодрый Женя. "Видите ли, во всех областях жизнь". Как мне это надоело.

Но вот что записывает сам скептический Иля:

Когда в пустыне въезжаешь в маленький город и находишь здесь кино, клубы, ночлег на прекрасной постели, душ, магазины, то, что бы это ни было, есть о чем поговорить. Пусть в этих удобствах люди ведут кретинический образ жизни, но всего этого можно у нас избежать.

Оказывается, не такой уж он был и скептик, этот Ильф: тоже думал, что американскую технику можно совместить с высоким идеализмом нового общества. И ведь это не для "Правды" написано, а для себя. На всякого мудреца довольно простоты.

Когда прибегаешь к расхожей мудрости - в данном случае к пословице, за этим всегда стоит молчаливо принимаемое убеждение, что мир в основах своих не меняется. Это убеждение - то ли горькое, то ли успокаивающее - подтверждается и на примере Ильи Ильфа и его американских записей. И люди в общем таковы же, и Америка все та же, - да и Россия после всех своих экспериментов по обратному превращению Бедлама в Вифлеем:

Американский еврей. 60 лет. 8 детей. Поехал в Союз и женился на молоденькой. Теперь едет назад выписывать ее в свое Огайо. Привез в Киев 40 рубашек, 9 часов, 9 пар ботинок. "Усе роздал".

Точно такую же историю рассказывал мне недавно Исак Шаривкер - владелец оптического магазина на Квинс Бульваре, посетивший недавно родную Белую Церковь. Правда, он ездил не за женой, - но роздал усе.

Россия в лицах: Чехов

Заявлен Чехов, но поговорим для начала об историке Миронове, книге которого была посвящена предыдущая передача. Впрочем, тему нашу можно определить так: Чехов против Миронова, Чехов как опровержение Миронова. Напомню о сюжете, связанном с двухтомным трудом Б.Н. Миронова «Социальная история России периода империи». Исследуя эту историю, маститый ученый пришел к выводу, что Россия - нормальная страна европейского типа, своеобразие которой и отличие от передовых стран Запада разве в том, что она на своем - то есть на том же западном - пути отстает на фазу. Будущее России, таким образом, беспокойства вызывать не должно, коли мы считаем западную модель нормальной. Россия тоже нормальная. Нынешний ее кризис, как и все бывшие, - временное явление и будет успешно преодолен.

Возражение сразу же напрашивается: можно ли ход только лишь двухвекового - имперского - развития брать как модель всей русской истории, - тем более, что конец этого имперского периода характеризовался как раз скандальным схождением с путей Запада? Почему вообще этот конец имел место - а не дальнейшая западного типа эволюции хотя бы и с отставанием на фазу? Возникает вполне неизбежная мысль: а можно ли столь обязывающие выводы о русском историческом пути делать на основе изучения только социальной ее истории, даже и проведенного едва ли не с исчерпывающей полнотой? За пределами книги осталось едва ли не важнейшее: духовная и культурная история России, вне внимания к которой любое специальное исследование в гуманитарной области остается тем, что оно есть: собранием фактов, не могущим претендовать на обобщающие выводы или на долгосрочный прогноз. Нужна целостная история страны и народа. Но какой она может быть, если научный редуктивизм (в случае Миронова - сведение истории к социальному аспекту) заведомо бессилен ее построить?

Мне уже случилось (не говорить даже, а) повторять общеизвестное в связи с книгой Миронова, что история как наука возможна лишь в пределах собирания и описания фактов, что она не может устанавливать закономерности, ибо исторический факт по природе своей неповторяем, уникален. Поэтому в истории, коли она не может быть строго научной, позволительны всякого рода философские медитации или, после Шпенглера, культурологические анализы, переходящие подчас в некую герменевтику, на манер того же Шпенглера. И однажды Миронов к чему-то подобному подходит - но только для того, чтобы опровергнуть соответствующих авторов, а тему подменить или даже снять.

Есть в его книге раздел под названием «Влияние географического и демографического факторов на социальное и экономическое развитие». Неоднократно и в прошлом, и в новейшее время историки говорили о неблагоприятном влиянии природной среды на русскую историю. Земля в сельскохозяйственном отношении бедна, климат суров, работать приходилось не регулярно, но в короткие периоды и поэтому сверхнапряженно. Отсюда такие естественно сложившиеся формы, как община, сделавшая русского пленником коллектива; отсюда же гипертрофия государства, мобилизационный, так сказать, характер русской истории, ее даже милитаризация в неизбежной борьбе с враждебным окружением - борьбе, требовавшей максимального выкачивания скудных ресурсов. Миронов эту взаимосвязь не склонен считать определяющей, указывая на примеры стран, в которых обстоятельства были сходными, а развитие иным. Сущностная тема, поднимаемая здесь, - рождение русской ментальности из природного окружения русского человека. И ее Миронов касается, приводя суждения некоторых авторитетов, в частности Бердяева и Степуна; первый сказал, что Россия пала жертвой своих пространств, что русская душа ушиблена ширью, а второй по этому поводу в капсюльной форме пересказал Шпенглера. Миронов со своей стороны говорит, что подобные построения легко опровергаются, если только преодолеть страх перед высказавшими их авторитетами. Между тем, бояться и не надо - надо только быть внимательным, вдуматься в то, о чем авторитеты говорили. И тогда становится ясным, что опровергнуть это не легко - да и надо ли?

Процитируем Степуна, чтобы понять, о чем идет конкретно речь:

Так как принцип формы - основа всякой культуры, то вряд ли будет неверным предположить, что религиозность, которой исполнена бесформенность русской равнины, есть затаенная основа того почвенного противления культуре, того мистического нигилизма, в котором в революцию погибли формы исторической России.