Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

Из центральных регионов новое поветрие постепенно расходилось всё дальше и дальше по всей стране, словно круги по воде от брошенного камня, а это уже обещало оживить речное движение даже там, куда давно забыли дорогу купеческие суда. Сюда же в строку ложилось и новоманерное строительство, хотя и продвигалось оно со скрипом. Но всё-таки, то там, то тут мелькали на речных путях хитрыми парусами струги да нассады, и становилось их от года к году всё больше. Ведь на больших торговых путях умеющие бегать не только по ветру суда требовали меньшее количество экипажа и бурлаков, что вкупе с удешевлением строительства тоже сказывалось на понижении цен речных перевозок.

В общем, как обмолвился однажды в разговоре с дядькой Чертилом никогда Никиткой не виденный князь-складник, в отсутствие хороших дорог дешёвые струги и насады станут тем самым надёжным средством, что свяжет различные регионы огромной страны в единое целое. В этой фразе малец мало что понял, но живой ум подростка почему-то выделил и запомнил именно её.

Ну а по поводу донских судов, то сказывали знающие люди, что с год назад построили ушлые казачата и в своей деревушке-схроне первую пильню, отчего ныне ладили корабли быстрее и дешевле.

Всю эту большую лекцию Никитка прослушал, раскрыв рот. Впервые привычный ему мир выплеснулся не просто за городские стены, а раскинулся в такие окоёмы, что душа сладостно замирала, пытаясь представить их себе. И это так не походило на игры с соседскими пацанами, где они часто выбирали себе роли смелых путешественников, представляя старый плот мореходной лодьёй, а заросшую ряской старицу за море. Что им стоило в несколько минут преодолеть тысячи вёрст? Да ничего! Оттого и не ценилось ими расстояние. А ныне, находясь в движении уже не один день, и зная при этом, что не прошли они ещё и пятой части пути, Никитка впервые смог оценить грандиозность пространства.

Но с дядькой он был больше согласен: всё же куда лучше плыть по реке, чем трястись на возу.

И вновь бежит дорога, мелькая средь полей, пробегая мимо крытых соломою домиков и лесных боров. Плавно взлетая на холмы и ухая вниз. Натужно скрипят колеса, возчики изредка взмахивают кнутами, а нанятые охранники либо объезжают вокруг растянувшегося поезда верхом, либо трясутся на телегах, не забывая при этом внимательно вглядываться вдаль. Однако ни разбойников, ни татарских шаек по пути им так и не попалось. Умом Никитка понимал, что это хорошо, но хотелось-то чего-то такого, чтоб не обрыдлая ежедневщина, а было бы что рассказать парням с улицы.

Но любая дорога когда-либо кончается. Вот и их обоз подошел к конечному пункту. Никитка с огромным интересом рассматривал неширокую реку, убогие домишки, скрывшиеся среди лесных далей и массу судов у берега.

– Это Дон? – изумлённо вопрошал он у возничих, но те лишь весело улыбались в ответ, подгоняя лошадок. И их можно было понять: для них путешествие окончилось, и теперь им предстояла дорога домой. А в грузу или порожняком – всё зависело от старшого.

– Нет, Никитка, – просветил его Чертил. – Это ещё не Дон, а один из его притоков. Тут просто самый ближайший порт, куда могут лодьюшки дойти.

Да, верховья Дона в шестнадцатом столетии сильно отличались от себя же века так двадцать первого. Человек своей деятельностью ещё не обрубил сук, на котором сидел. Ещё не уничтожил для разбивки полей множество мелких речушек и ручьев, не вырубил леса и не осушил болота, вызвав тем самым резкое обмеление, как притоков, так и самого Дона. Ещё не построил он по берегам мостов, мельниц и паромных гатей с их подпрудами, что влияли на изменение направления струй течения и уродовали судовой ход. А потому и природа ещё не использовала ошибки человека, нарушившего в будущем баланс системы. И Никитка не мог знать, что там, где он ныне собирался грузиться на корабли в далёком будущем не только катер, но и резиновая лодка будет садиться на мель.

А в поселении от понаехваших было теперь шумно и многолюдно. Тут же стихийно образовался и торг, ведь местным для жизни тоже нужны были многие товары. Но Никитку больше прельщали корабли, тем более что телега с заповедными мешками поставлена была недалеко от берега. Так что, не сходя с неё, он мог спокойно любоваться, как готовили к спуску острогрудый корабль, опутав его верёвками и подложив под днище толстые жерди. Это было большое судно новоманерного лада, вместительное, с высокой мачтой, годное для далекого хождения. И именно на нём и предстояло плыть Никитке с дядькой Чертилом. Тот, кстати, долго ругался с местными мастерами, так как надеялся, что к его приезду все работы будут закончены. Мастера же отнекивались, сваливая всё на то, что от татарского погрома много старых лодий погорело, оттого и работы им привалило более обычного. Мол, обычно-то не все сдают свои суда на слом по возвращении, многие рачительные хозяева эксплуатировали их по три-четыре года (а больше они не выдерживали, разваливались), и уже потом продавали остовы на дрова. И ободряли тем, что скоро спустят судно на воду и купец успеет погрузиться до выхода всего каравана.

И верно, на второй день люди большой толпой окружили готовый корабль, разом налегли на тяжи и тот, вздрогнув и покачнувшись, словно нехотя тронулся с места. Разогнавшись на коротком спуске, он, клюнув носом, шумно вошёл в воду, покачался из стороны в сторону, словно примеряясь к новой стихии, потом выпрямился и, удерживаемый на тяжах черными от смолы руками мастеровых, плавно повернулся грудью против течения.

Под радостные крики и крёстные знамения, судно подтащили к берегу и надёжно привязали канатами.

– На ходу будешь пробовать, али сразу грузиться станешь? – спросил мастер у Чертила.

– Буду, – буркнул тот. – Опосля обеда сходим, а то ну как тяжка будет.

– Дело твоё, – вроде как обиделся корабел. – А мои кораблики все ходкие.

– Вот и спытаем, – не поверил ему на слово Чертил.

После обеда струг и вправду пробежался по речке, но Никитку на прогон не взяли, он так и оставался доглядчиком за клятыми мешками. Зато после прогона Чертил был весел и честно отсыпал мастеру положенное серебро, а сверху не поскупился и на баклагу мёда, чем скрасил былое недоверие.

А потом началась работа: нанятые грузчики принялись заносить на корабль тюки, закатывать бочонки, затаскивать рогожные кули и лубяные коробы. Никитка сам не носил, но был при деле: учился у дядьки умению погрузки. Работа спорилась, так что судно загрузили довольно быстро, и у парня появилось время для праздного ничегонеделания.

Крайний день он провёл на реке, вдоволь накупавшись и наевшись наловленной им же самим и запечённой в песке рыбы. А ещё он подолгу смотрел вдаль, туда, куда утекало течение. Там, впереди, были дальние страны и чужие города, о которых мужики-возницы без конца толковали дорогою. Но для них они так и останутся сказкой, чужими рассказами, а он завтра сам отправится в эту неохватную даль. И вот глядя вслед утекающей воде, он вдруг ощутил неизведанное ранее чувство того, что то, что было с ним до сей поры, осталось где-то там, далеко и уже даже будто и теряется в отдалении. А впереди ждёт нечто, что трудно описать словами.

А поутру корабли, отталкиваясь багром от берега, один за другим стали выходить на стремину и там, подняв желтоватые холстинные паруса, они выстраивались друг за другом и медленно уходили вниз по течению. Долгая дорога в низовья Дона началась…

Почти месяц плыли суда по Дону. Возле устья Воронежа соединились с московскими купцами-сурожанами и дальше шли уже одним, сильно разросшимся караваном. В этом году по сухому шляху желающих ехать торговать не нашлось. На реке купцы всё же как-то уверенней себя чувствовали.

Вода в реке тихо всплескивалась, голубела и легко несла вдаль переполненные товаром и людьми корабли. Весла враз взмывались из неё, роняя сверкающую бахрому прохладных капель, и враз же опускались обратно, разбивая волну. Чем дальше уходили корабли, тем жарче становились дни, но вот на двадцать девятый день пути слева в воздушном мареве открылись, наконец, валы и стены Азова. Здесь уже можно было вздохнуть свободно: город принадлежал османам, а те не поощряли грабежа купцов.