Магия отступника - Робин Хобб

Мальчик-солдат расстелил на земле небольшое одеяло и сложил сокровища посередине. Некоторое время он сидел, держа в ладонях младенца из кости. Кончиком пальца он погладил смазанные черты лица, круглые щечки и закрытые глаза, а потом убрал амулет обратно в мягкую сумку, в которой его хранила Оликея, и решительно добавил ее к общей груде. Он связал углы одеяла, превратив его в дорожный узел, перекинул его через плечо и вышел из хижины. Одеяла он оставил разбросанными по полу, а дверь — открытой нараспашку. Либо мальчик-солдат не собирался сюда возвращаться, либо чересчур привык к тому, что кормильцы постоянно за ним прибирают, и больше не обращал внимания на производимый им беспорядок.

Солнце уже клонилось к закату, и скоро должно было стемнеть.

— Глупо с твоей стороны отправляться в путь поздним вечером, — заметил я.

Мальчик-солдат не обратил внимания. Сомневаюсь, что он вообще расслышал мою мысль. Он просто шел по хорошо утоптанной тропе. Думаю, он наслаждался весенним вечером. И я, несмотря на всю мою тревогу, тоже. На этом свете нет ничего лучше весеннего леса. Воздух был достаточно прохладным, чтобы идти оказалось приятно. Даже столь грузному человеку начало прогулки может доставлять радость. Однако вскоре заныли мои ступни и колени, а затем спина напомнила о долгом сидении на камне минувшей ночью. Узел с сокровищами на моем плече все тяжелел, а на теле, раздражая кожу, выступил пот.

Он глубоко вдохнул и выдохнул, а со следующего шага начал быстроход. Это застало меня врасплох, и я не пришел в восторг от качки, с которой меня швырнуло из одного места в другое. В этот день он ел меньше, чем привык за последнее время, и вскоре уже растрачивал накопленные запасы магии. Казалось, я ощутил, как он ворчит из-за этого сам на себя, но уверенности не было. Вдобавок к быстроходу он еще и шагал поспешно, так что пейзаж буквально проносился мимо нас. Спустилась ночь, но мальчик-солдат не остановился. Он страшно устал и его желудок уже ревел от голода, когда он заметил впереди далекий огонь. Он прервал быстроход и, несмотря на боль в спине и коленях, заставил себя шагать уверенно, приближаясь к кострам.

Тропа впереди взбиралась на холм. По обе стороны от нее сквозь заслон деревьев мерцало пламя, словно нить драгоценных камней, брошенная на склон. Когда он приблизился, его колени едва не подломились от запаха пищи. В ночи звенела музыка: барабаны, струны и голоса народа сливались в общей песне. На поверхность его сознания всплыли воспоминания Лисаны о переходах на запад. Молодежи всегда нравилось возвращение на ту сторону гор. В такие озаренные кострами ночи люди свободно смешивались кланами, находили новых и старых друзей, заводили любовников, торговали друг с другом и сравнивали товары, которые взяли с собой на запад. Эту пору предвкушали с таким же нетерпением, как светский сезон в Старом Таресе. Будут выступления лучших рассказчиков народа, песни, разделенная еда и постели. Хорошее время. Где-то впереди неожиданно раздался вопль. Возможно, это рассказчик закончил так излюбленную историю, поскольку ему ответили смех и рукоплескания. Будь я ребенком-спеком, я бы уже бежал по тропе посмотреть, что же такое замечательное происходит впереди.

Эта мысль остро напомнила мне о Ликари. Мигом позже вздохнул и приостановился мальчик-солдат. Возможно, ему пришло на ум то же, что и мне. Но задержка оказалась недолгой. Он тут же продолжил путь — его икры стонали от усилий, а желудок урчал от запахов пищи.

Исчезновение мальчика-солдата прошлой ночью задержало его кормильцев, и неудивительно, что он нашел их у первого же костра, к которому подошел. Оликея склонилась над котелком, в котором что-то кипело на углях. С первого взгляда она казалась старухой — из-за уныния на лице и всклокоченных волос. Она по-прежнему куталась в зимнее одеяние, защищающее от прохлады весенней ночи, — но это был простой рабочий балахон, непохожий на пышные весенние наряды других женщин. Горе состарило Оликею. Она перестала быть диким и кокетливым существом, соблазнившим меня всего год назад. Я подумал об этом и поразился множеству изменений, уместившихся в столь краткий срок.

Пока я размышлял об этом, мальчик-солдат молча вошел в круг света от их костра. Один из кормильцев заметил его и вскрикнул от удивления. Оликея при виде его вздрогнула и опустила взгляд к своему котелку.

— О, вот и ты, — с горечью заметила она. — Значит, все же одумался.

Голос ее не был приветливым, но мне показалось, я заметил на ее лице краткий проблеск облегчения.

— Наверное.

Он опустил на землю узел с сокровищами. Услышав звяканье, Оликея хмуро посмотрела на него.

— Что ты принес?

— Сокровища Лисаны.

— Но… но… — Смятение и недовольство равно звучали в ее голосе. — Ты ведь не собираешься торговать ими с захватчиками! Они никогда не дадут тебе за них хорошей цены. К тому же там есть вещи, которые ты не должен обменивать, вещи такой ценности…

— Я знаю — оборвал он Оликею и продолжил едва ли не ласково: — Я не собираюсь торговать ими с гернийцами. Не думаю, что в этом году они вообще будут с нами обмениваться. С нашей стороны мудрее будет оставаться в чаще леса, укрытыми от них и их пуль. Нет. Я несу это не гернийцам, а Кинроуву.

— Кинроуву? — повторила она с отвращением, но в ее глазах вспыхнула безумная надежда. — Зачем?

— Я собираюсь заключить с ним сделку.

— Чтобы получить обратно Ликари?

— Это будет частью задуманной мной сделки.

Оликея вновь присела рядом с костром. Теперь она смотрела на меня снизу вверх, сжимая в руке черпак. Не знаю, как описать смену чувств, отразившуюся на ее лице. Она потупилась и быстро заморгала, даже не пытаясь утереть слезы. Когда она снова взглянула на меня, они текли по ее щекам.

— Тебе нужно поесть, — хрипло напомнила она о делах насущных. — И отдохнуть. Посмотри на себя, ты прошел весь этот путь в ночной рубашке и тапочках. Вот что случается с великими без кормильцев! У них совершенно теряется здравый смысл. Сядь же, я принесу тебе поесть.

Здесь, под ночным небом, было легко говорить с магией. По просьбе мальчика-солдата земля и мох поднялись удобными холмиками для него и его кормильцев. Остальные быстро присоединились к ним, довольные тем, что жизнь входит в привычную колею. Мальчик-солдат действительно не заметил, что вышел из дома в ночном облачении. Даже я не обратил на это внимания. К нему подошла женщина и принялась втирать масло в его натруженные ступни и икры. Кто-то другой принес подогретой воды для умывания, а затем расчесал ему волосы и заплел в косу, чтобы они не мешали ему за едой. Почти сразу же Оликея поставила перед ним огромную миску. В ней была густая гороховая похлебка, сушеная рыба и пара темных твердых дорожных хлебцев, которые они пекли всю неделю. Пища оказалась простой и сытной, и я пожалел, что мне досталась не бочка супа, а лишь большая миска. Мальчик-солдат ел молча, ощущая, как к нему постепенно возвращаются силы, а Оликея не отвлекала его расспросами.