Ханидо и Халерха - Курилов Семен

— И он почуял неладное.

Ниникай действительно быстро шагал к большому тордоху и действительно был обеспокоен. Его на сходку еще не позвали, он ничего об этом не знал и шел потому, что надо было идти. Его тоже тянуло острое любопытство. Ниникай давно знал, что с Курилем случилась беда, но он все же не верил, что так вдруг кувырком полетели все великие намерения юкагирского головы. Однако день шел за днем, а новых слухов не появлялось. Встретиться с Курилем, даже глазами, он не хотел, боясь уподобиться злорадствующему мальчишке. И Косчэ-Ханидо почему-то нигде не появлялся. Пурама же при встрече лишь пожимал плечами. Вообще-то Ниникаю очень хотелось сказать Курилю хоть несколько слов: мол, вот так с нами считается среднеколымская власть. Но вчера вечером он тоже узнал, что накануне крещения чукчей сам Чайгуургин подался из стойбища. И в сердце зародилась тревога. Куриль все-таки всю жизнь действовал, делал, что мог. А как же теперь?.. Неужели его прижали всерьез, а из-за этого все поползло в болото?

Ниникай в тордохе увидел дьячка — церковного писаря, сидящего у горящих свечей за столом, и Косчэ-Ханидо, листавшего у очага толстую книгу.

Он перекрестился и подошел прямо к дьячку.

— Я хочу принять православную веру, — сказал Ниникай по-чукотски.

— Как зовут? Из богатого рода.

— Ниникаем зовут. Из богатого.

— А-а, припомнил. Сейчас батюшку позову… Ниникай — значит "парень". Это еще ничего. Я вчерась переписывал чукчей — не имена, срам один, прости господи, — Макарий хохотнул в кулак.

У Ниникая напряглись ноздри.

— Чукчи унижают себя, потому что боятся злых духов!

— Я о том слышал. Только не знал, что можно уж так-то себя унижать.

— Дикарям можно. Гадкие у нас имена. Есть даже вонючие. Смех тут, однако, плохой — примем русские имена, а злые духи всех нас сожрут.

Длинное, худое лицо дьячка вытянулось еще сильней и застыло, лишь голубые глаза удивленно бегали вверх-вниз, с одежды Ниникая на его лицо, с лица на одежду. Но Макарий был очень сообразительным. Он хорошо понимал намеки: церковная служба вся хитроумная.

Поднявшись из-за стола, Макарий Губаев подошел к Ниникаю и, глядя ему в глаза своими сквозными глазами, тихо сказал:

— Ваши духи свирепо-злые. Только тебе-то что! Откупишься, чай.

И он отвернулся, пошел к белому пологу.

— Отец Леонид, — сообщил он, — раб божий перед иконой.

Ниникай стоял в полной растерянности. Ответ дьячка был таким неожиданным, что он даже не мог рассудить: становиться на коленки или не становиться.

Появился Синявин. От полога до стола было не больше трех шагов, но поп, сверкая длинной одеждой и неся перед собой крест, шел так стремительно, будто хотел переступить через человека, пройти беспрепятственно сквозь тордох и исчезнуть в тундре. Ниникай, однако, не упал на колени — он был тоже настроен решительно, тем более что слова дьячка придали ему уверенности.

— Готов ли ты, сын мой, принять православную веру? — певучим голосом спросил среднеколымский бог, остановившись и чуть не касаясь крестом лица Ниникая.

— Готов. Я два раза клятву давал.

— Боголюб. Это похвально. И по церковным делам ездил — это тоже похвально… Если не ошибаюсь, Ниникаем зовут?

— Я громко назвал себя, как вошел. Да, Ниникаем.

— Я о тебе слышал давно. Ты, говорят, смело нарушил родовые обычаи. Это было сколько — лет двадцать тому? А вот узнал тебя в день приезда. Ты водил хоровод у большого костра.

— Наш разговор с моим крещением связан? — перебил его Ниникай.

— Да, конечно! — ответил поп. — Имя нужно новое дать. А какое? Ниникай похоже на Николая. Это бы просто. Но царя-батюшку так зовут. Имя большое. Может, мы не будем спешить и подумаем вместе?

Священник в открытую намекал на свою осведомленность и на неблагонадежность чукчи.

— Я пришел принять православную веру! — резко осек его Ниникай.

Раздался хлопок. Это Косчэ-Ханидо, листавший книгу, неумело закрыл ее, не рассчитав силы. И получилось, что разговор будто наткнулся на что-то твердое, неподатливое.

Поп медленно опустил крест. Он измерил Ниникая глазами, правда, осторожнее, чем дьячок.

Пошуршал белый полог, и к столу решительно подошел Куриль. Он, конечно, подслушивал, как всегда.

— Га, Ниникай здесь! — сказал он со сдержанной радостью и озабоченно. — А я сижу там — задумался. Вот он-то и нужен мне. Это брат известного богача Тинелькута, богач Ниникай. Я о нем говорил. Он Чайгуургина заменит нам. Только он и заменит. Отец Леонид, от чукчей у меня совсем нет помощника — сам видишь. Мамахан — якут. Благослови Ниникая.

Синявин сверкнул глазами, потом сощурился и в тяжелой озадаченности так наклонил голову, что бурая бородища переломилась на впалой груди и выпирающем животе.

— Ну-ну, — пропел он с потайным смыслом. — Возвращение старой дружбы? Не знаю, не знаю…

Лицо Куриля стало жестким и злым, губы плотно сомкнулись.

— Дозволь нам, отец, самим разобраться. Если я нужен Среднеколымску, доверься мне. Ниникай стоит между чукчами и юкагирами, в почете у бедных людей и у знатных…

— Ну-ну, — прервал его поп, и теперь, кажется, это означало согласие. — Разбирайтесь. Я ведь не власть, я священник. Власть — ты. Он, кстати, на пиру не был, а быстро понял, что ты споткнулся. Теперь пусть поможет. Да, какое же имя запишем в книгу?

— Фамилия будет Губаев, — сказал Ниникай.

— Да? — удивился Синявин. — Как у Макария?

— А имя хочу иметь такое же, как у Афанасия Куриля: Афанасием буду.

— Та-ак, — еще сильней удивился Синявин. — Я вижу, и впрямь к примирению дело идет? А по батюшке как? Тоже со смыслом?

— По отцу буду Иваном.

— В честь кого? Чего уж скрывать…

— У Куриля шурин Иван — Пурама.

— Ну вот его я не знаю, — сказал Синявин.

Он зашелестел одеждой, подошел к столу, оттесняя чукчу. Почему-то оглядевшись по сторонам, резко махнул рукой — скорее, мол, на колени.

— Отче наш, Иисусе Христе, крестится раб твой Губаев, по имени Афанасий сын Ивана. Да пребудет он в лоне церкви твоей православной, да вразуми, защити его и помилуй. Аминь.

Ниникай крестился и кланялся, и в момент, когда он приподнял голову, поп махнул травяным венчиком и обдал лицо его холодной водой.

Быстро, ни на кого не глядя, Синявин направился к пологу и скрылся там.

Ниникай встал, вытер ладонью лицо, глянул на Куриля, вздохнул, поклонился дьячку. Он хотел уходить, но Куриль остановил его:

— Здесь будь. Отец Леонид вызывает всех знатных людей.

Сказал и быстро ушел через заднюю дверь.

Придя в себя, Ниникай приблизился к очагу и сел рядом с Косчэ-Ханидо, который почему-то продолжал стоять на коленях.

— Что здесь случилось? — еле слышно спросил он, вынимая трубку.

— Длинная злая игра… Давят друг друга… Чукчи сегодня… разлад… — Косчэ-Ханидо шевелил книгу, чтоб приглушить разговор.

— Кто наверху?

Вместо ответа Косчэ: Ханидо кивнул на белый полог, но пояснил:

— До нынешнего утра.

— Перемены будут?

Косчэ-Ханидо снова кивнул:

— Уже. Вернул ему полную власть.

— С испугу. Понял твои слова. Хорошо.

— Да. Только не мне хорошо. К нему недоверие — значит, ко мне.

— Выйти нельзя? — спросил он.

Косчэ-Ханидо исказил лицо, давая понять, что это решительно невозможно.

И тогда Ниникай сообразил, что ему даже сидеть и шептаться с Косчэ-Ханидо опасно: Синявин может выглянуть, и ученик его попадет под подозрение.

Ниникай встал и снова пошел к столу.

— Афанасий Губаев хотел бы угостить Макария Губаева, — сказал он. — Жена будет ждать.

— Благодарствую, не могу, — ответил дьячок. — Только по службе.

— На сердце будет обида.

— Если обиду завернуть в шкурку, то обиды не станет, — тихо-спокойно ответил Макарий.

— Это просто. А честь дороже.

— Нет, никак не могу. Благодарствую.

Проходя мимо Косчэ-Ханидо, Ниникай подумал: "Трудно придется парню в остроге. Все на боязни, на подозрении. Хуже, чем при шаманах".

ГЛАВА 25

Неповоротливы богачи по утрам. Конечно, иное дело, если бы что-то случилось с их табунами, с их запасами, тут бы каждый из них штаны завязывал на бегу. Но сегодня их созывал священник, да еще по своим делам, и неужели им следовало бежать, не поев как следует или прервав еду! Тем более что тревога священника им была уже хорошо известна.

Синявин ждал-ждал богачей, рассердился и послал к ним Косчэ-Ханидо, приказав намекать, что речь на сходке пойдет о строительстве церкви. И это сильно подействовало. Правда, нашлись проницательные люди — молодые дельцы-якуты, которые пришли в тордох Куриля после первого вызова. Постепенно собрались все, кто был давно в силе и кто рвался к знатности изо всех жил. Даже оба шамана пришли — Токио и Кака. Шаман Токио ничем от других богачей не отличался: упитанный, хорошо одетый, он сел, где пришлось, и больше не двигался с места. А вот Кака сразу нарвался. Он не знал, зачем собралась знать. Сначала он сел поближе к столу, чтобы враги не забывали, что он — тоже сила. Однако богачи шушукались, и он уловил: говорить будут о строительстве церкви. Тогда Кака встал и пошел назад, беспокоя важных людей.