Золотой век - Дмитрий Дмитриев

В ответ на милостивое письмо монархини князь Потемкин, выражая свои верноподданические чувства, между прочим, так писал: «здешний край не забудет своего счастья. Он тебя зрит присно у себя, ибо почитает себя твоею отчиною и крепко надеется на твою милость»[18].

Теперь князь Потемкин находился на вершине своего счастья и могущества.

Врагам его пришлось смириться и волей-неволей примкнуть к партии Потемкина, иначе они рисковали попасть в немилость к самой императрице.

При дворе шли балы за балами, затмившие своею роскошью все виденное прежде; горожане, радуясь возвращению любимой монархини, тоже предавались веселью.

В самом разгаре празднеств приехал Сергей Серебряков с женою в Петербург. О его приезде доложили государыне; она пожелала видеть Серебрякова.

Императрица приняла его в своем кабинете, окруженная министрами и вельможами, в числе их находился и старый фельдмаршал Румянцев-Задунайский. Серебряков когда-то был у него адъютантом.

Старик фельдмаршал узнал его.

Государыня изъявила свое благоволение Серебрякову, который явился теперь во дворец в мундире капитана гвардии.

Все права и преимущества ему, по приказанию государыни, были возвращены.

— Я была бы очень довольна, если бы вы, господин капитан, находились в рядах моей дорогой гвардии, но, к несчастью, вы больны и вам надо лечиться. Климат Петербурга для вас тяжел; вам придется снова уехать в этот чудный Крым, — милостиво проговорила Серебрякову государыня.

— Я так счастлив милостью вашего величества, что забываю болезнь и готов нести службу вашему величеству и земле родной, — взволнованным голосом проговорил Серебряков.

— Ваше рвение к службе очень похвально, господин капитан, но нельзя забывать, что вы больны. Мы даем вам продолжительный отпуск для поправления здоровья; все время своей болезни будете получать полный оклад жалованья. Поправитесь, приезжайте, будем рады вашей службе. Я вижу, вы утомлены дорогой. Ступайте отдохните, господин капитан.

В словах великой монархини слышна были жалость, участие к Серебрякову.

И на самом деле, бедняга Серебряков с первого взгляда внушал жалость — он так был худ и бледен. При взгляде на него всякий бы подумал, что он «не жилец на белом свете».

Когда Серебряков, откланявшись государыне, хотел выйти из царского кабинета, его остановил фельдмаршал Румянцев-Задунайский такими словами:

— Вы меня узнали, господин капитан?

— Так точно, ваше сиятельство, я вас не мог не узнать, моего доброго и храброго военачальника, которому я многим обязан, — тихо ответил графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому Серебряков.

— Спасибо, спасибо, весьма польщен, весьма, — крепко пожимая руку Серебрякову, сказал старый фельдмаршал. — Не уходите из дворца; подождите, мне надо с вами поговорить о многом, — добавил он.

Серебряков ждал не долго; скоро старый фельдмаршал вышел из кабинета государыни и подошел к нему.

— Садись и поговорим, — проговорил граф Румянцев-Задунайский Серебрякову, показывая ему место на диване рядом с собой.

— Я так рад, ваше сиятельство, что случай доставил мне видеть вас, — почтительно промолвил Серебряков.

— Ну, какая радость. Что я вам?

— Как же, ваше сиятельство, я… я помню те милости, которые вы мне оказывали, когда я имел счастье служить у вас адъютантом.

— Да, да… Хорошее было тогда время, хорошее. Теперь не то. Молодые умники появились, — мы не нужны стали. Знаю, господин капитан, слышал, через кого ты столько бед и несчастий перенес. О Господи, русского дворянина и офицера, ровно раба крепостного, в неволю продают… Сему поступку злодейскому и названия не подберешь. В старое время сего злодеяния не случалось, — взволнованным голосом проговорил старый фельдмаршал. — Что же ты? Как со своим врагом поступил? — спросил он.

— Я… я его простил, ваше сиятельство, — тихо ответил Серебряков.

— Незлобивая у тебя душа; по-христиански живешь…

— Он предлагал мне удовлетворение.

— Ну, что же ты?

— Отказался…

— Зачем?.. Надо бы кровью смыть все то, что пришлось тебе выстрадать, перенести…

— За меня отдаст он ответ Богу, ваше сиятельство.

— Хорошее у тебя сердце, господин капитан. А все же поучить его светлость не мешало бы. И то молвить, пусть совесть напоминает ему о злом поступке с тобою. Ну, прощай, господин-капитан, поправишься — приезжай ко мне. Службу тебе найдем… Храни тебя Бог…

Старый фельдмаршал обнял и поцеловал Серебрякова.

Они расстались, и навсегда.

Больше им встретиться не суждено было.

После этого вскоре Сергей Серебряков со своей женой оставил Петербург и тоже направился в Москву. Серебряков в Москве, проходя по одной из больших улиц, совершенно случайно встретил графа Суворова. Герой медленно шел по улице, наклонив свою седую голову; а на нем был простой офицерский мундир без всяких знаков отличия.

Поравнявшись с Суворовым, Серебряков по-военному отдал ему честь.

Граф Александр Васильевич остановился, поднял на него свои умные глаза и, также отдавая честь Серебрякову, громко проговорил:

— Здравья желаю, господин капитал! Лицо твое мне знакомо… Я где-то тебя видел, помилуй Бог!

— Видались мы, ваше сиятельство, только давно это было.

— А как давно?

— Да лет десять, ваше сиятельство. Я многим вам обязан, граф.

— А как твоя фамиилия, господин капитан?

— Серебряков.

— Не знаю, не помню. Забыл, помилуй Бог.

— Во время Пугачевского бунта вы заступились за меня… Меня в ту пору обвиняли в соучастии с Пугачевым.

— Припоминаю… Только как будто в тумане; тебя, кажется, расстрелять хотели? Помню… А слабовата становится у меня память, помилуй Бог! Старею не по дням, а по часам…

В то время на политическом горизонте было сильно неспокойно, и отношения России и Турции становились все более и более натянутыми. В воздухе пахло войной. Войска наши стягивались к Дунаю тихо, без огласки. Граф Суворов намекнул Серебрякову про войну.

— Как, ваше сиятельство, разве война будет скоро объявлена? — спросил Сергей Серебряков, идя по улице с графом Суворовым.

— А ты и не знал, простота? Понюхай-ка хорошенько и услышишь, чем пахнет. Пойдем, капитан, вместе турок бить.

— С радостью бы, с восторгом… Да не гожусь я, ваше сиятельство.

— Не годишься!.. Как? Чем, помилуй Бога?

— Нездоров я, — с тяжелым вздохом ответил Серебряков.

— Болен, чем? Ишь, неженка!.. Солдат не должен хворать… Стройся! Во фронт! Раз, два! На приступ! — остановившись, крикнул герой Суворов, жестикулируя.

Народ, проходивший по той улице, остановился и окружил Суворова и Серебрякова; некоторые узнали героя и выказывали ему своё почтение, другие же помирали со смеху, смотря на тщедушную фигуру Суворова, кричавшего и размахивавшего руками.

Для их большого удовольствия гениальный полководец закричал по-петушиному и запрыгал.

Кто не знал Суворова, принял его за подгулявшего служивого.

— Ну, и служивый, вот уважил, не отличишь — человек кричит или петух.

— Хмель в голове, вот и потешается.

— Не похож, кажись, на хмельного.

— Неужели трезвый станет кричать!

— Известно, пьяненький, вот и блажит.

Так говорили в народе, который окружил героя Суворова.

Этот говор дошел и до слуха Серебрякова; он возмутился и сказал толпе:

— Опомнитесь, что вы говорите… Разве вы не знаете, кто это?

— И то, господин офицер, не знаем.

— Это граф Александр Васильевич Суворов…

При названии этого дорогого имени головы обнажились, и народ низкими поклонами приветствовал гениального полководца, военная слава которого и в то время гремела не только в нашем отечестве, но и в других странах.

Народное приветствие тронуло старого полководца.

— Спасибо, спасибо, помилуй Бог! Не заслужил сего вашего уважения… Спасибо!

— Как не заслужил, батюшка, ваше сиятельство, ты не раз за нас свою кровь проливал.

— Спаси тебя Бог…

— Дай тебе Бог многие лета.

— Мы за тебя Бога молим…

— Пошли тебе Бог крепость и силу на врага-супостата.

— Большое, до земли спасибо, православные, солдатская любовь и ваше воодушевление и подкрепляли меня во время брани… Служил я матушке-царице и вам, землячки мои любезные, служить буду до гробовой доски верой и правдой, по-солдатски, помилуй Бог!

Скоро к славе Суворова присоединилась еще большая… это взятие неприступной крепости Измаила.

Рапорт о взятии Измаила Суворов послал к князю Потемкину, главнокомандующему нашей армией при Дунае, такого лаконического содержания: «Российские знамена на стенах Измаила».

Трофеями славного подвига русских воинов под Измаилом было: 200 орудий, 300 знамен, 10 000 пленных турок; множество разного товара и военного запаса.