Рассвет над морем - Юрий Смолич

Парализовать угрозу с моря, заставить корабельную артиллерию остаться немой в момент восстания — в этом и была сейчас основная задача большевистского подполья.

Экипажи кораблей французской эскадры должны были изолировать офицерский состав и снять замки с орудий.

Красные флаги на мачтах французских кораблей и должны были стать сигналом к началу всеобщего восстания.

Поэтому особо важным было решение, которое примет делегатское совещание представителей подпольных комитетов на судах эскадры с представителями подпольных комитетов в готовых уже к неповиновению сухопутных французских частях. Таким образом, Иностранная коллегия должна была провести это совещание безотлагательно.

Одновременно председатель Военно-революционного комитета должен был встретиться с представителем центра организации восстания в англо-французском флоте.

Встреча Ласточкина с руководителем центра осложнялась тем, что миноносец, на котором находился этот французский моряк, был сейчас в распоряжении генерала Бартелло — главнокомандующего всеми оккупационными войсками Антанты на юге России.

А генерал Бартелло предпочитал руководить действиями армии интервентов издалека — из столицы Румынии Бухареста. Поэтому миноносец большей частью отстаивался в румынском порту Галац, поджидая, пока генералу понадобится лично наведаться в какой-нибудь из русских черноморских портов — Новороссийск, Севастополь или Одессу.

Поэтому центр организации восстания на флоте поручил встретиться с председателем Ревкома члену центра — комендору с линкора «Франс» Мишелю.

Однако Мишель мог пробыть на берегу всего несколько минут — пока линкор «Франс» будет заливать пресную воду у пирса Военного мола.

Ласточкин, выйдя из конспиративной квартиры Морского райкома на Военном спуске — как раз против начала Военного мола — должен был пройти к кабачку «Не рыдай» на углу Приморской улицы.

Мишель, сойдя с палубы линкора «Франс», должен был Военным молом выйти на угол Приморской улицы с другой стороны и тоже пройти к кабачку.

Встретившись у стойки и попивая вино, они получали возможность обменяться несколькими фразами. После этого Мишель должен был сразу же возвратиться на свой корабль.

Охрану встречи несла дружина Морского райкома под командой Шурки Понедилка. В состав дружины входили обслуживающий персонал мола, вахтеры при выходе с территории мола, «хозяин» кабачка «Не рыдай» и его «судомойка» — пересыпская комсомолка из дружины Коли Столярова. «Виночерпием», наливавшим из бочки вино, на этот раз должна была быть Галя: она выполняла роль переводчицы при беседе Ласточкина с Мишелем.

«Мишель сходит по трапу!» — этот сигнал был подан обычным морским способом: флажком с кормы «Франса». Сигнальщик был из числа французских подпольщиков. Только сигнал был необычный — не по азбуке Морзе, а флажок просто выпал из рук, и сигнальщик нагнулся, чтобы его поднять.

В ту же минуту Шурка Понедилок вбежал в кабачок.

— Полундра! Все в порядке, товарищ Николай. Идет…

«Хозяин» кабачка сразу же метнулся к черному ходу — на стражу, «судомойка» расположилась у входа, протирая засиженное еще прошлогодними мухами окно; «виночерпий» оправила на себе передничек и принялась перемывать кружки подле своего бочонка.

Ласточкин стоял у второго окна.

Отсюда, из этого окна, не было видно начала мола, но конец его, где стоял линкор «Франс», был виден как на ладони. Ласточкин видел стального цвета борт, легкий, ажурный бортовой трап. Вверху, у трапа, появилась фигура. Быстро, по-матросски, перебирая ногами, человек спустился вниз.

Пройдет еще минут пять, покуда Мишель не спеша, как на прогулке, пройдет мол, выйдет на улицу и откроет дверь кабачка.

Напрягая зрение, Ласточкин всматривался в фигуру моряка в синем кителе. Волнение переполняло сердце Ласточкина. Сейчас можно будет окончательно уточнить время всеобщего восстания. И сейчас он, представитель революционного народа Украины, встретится с представителем революционного народа Франции.

Человек в синем кителе быстро сбежал по трапу и не спеша направился вдоль пирса к воротам мола.

Вот он прошел уже половину расстояния, и сейчас его фигура, теперь уже отчетливо видимая, должна была исчезнуть из поля зрения Ласточкина, скрывшись за портовыми строениями. Теперь Ласточкин видел и лицо Мишеля и узнал его — по рассказам Жака оно было хорошо ему знакомо. Лицо Мишеля, опаленное солеными морскими ветрами, было смуглое, загорелое, несмотря на то, что стояла только предвесенняя пора. Мишель небрежно сдвинул берет на затылок; ему было так приятно пройтись по свежему воздуху, разминая ноги, вдыхая ароматы земли, которые приносил легкий ветерок с берега. Мишель шел не спеша, подставляя лицо первым теплым лучам раннего весеннего солнца. Вот он широко улыбнулся и что-то крикнул матросу, идущему навстречу ему от ворот. Ну, известное дело, он спрашивал у товарища, есть ли тут поблизости кабачок, где можно пропустить стаканчик-другой. Матрос улыбнулся в ответ и, обернувшись к берегу, указал рукой по направлению к «Не рыдай».

«Хороший конспиратор! — сразу же определил Ласточкин. — Место встречи и без того ему хорошо известно, но он позаботился подчеркнуть тот факт, что придет случайно в кабачок «Не рыдай», на угол Приморской улицы».

Ласточкин отошел от окна и остановился у двери.

Дверь широко растворилась, и на пороге с улыбкой на лице, сверкая белыми зубами под острым с горбинкой носом, остановился стройный, сухощавый моряк.

— Бонжур! — сказал он, как будто и взаправду вошел сюда только для того, чтобы опрокинуть стаканчик вина.

Он галантно откозырял Гале, стоявшей возле бочки с вином, и девушке у окна, но глаза его смотрели на Ласточкина просто, весело и приветливо.

— Николя? — спросил он.

Они подошли близко один к другому и крепко пожали друг другу руки.

Горбоносый Мишель широким размахом, по-дружески подал руку Ласточкину, как старому приятелю, и, потряхивая, крепко пожимал ее. Глаза его искрились улыбкой.

С минуту русский и француз глядели друг на друга.

Ласточкин почувствовал, что и Мишель, так же как и он, в эту минуту исполнен чувства глубокого волнения, и в глазах его прочел те же мысли, какие волновали и его, Ласточкина. Вот и встретились два народа, вот и пожали руки, вот и закрепили дружбу на верность, на совместную борьбу.

Мишель что-то сказал, но Ласточкин не понял, а Галя еще не начала переводить.

Она подняла глаза от своего бочонка, обращаясь к Мишелю:

— Николя не знает французского языка, я буду переводить. Привет, товарищ Мишель!

— Привет, неизвестная прекрасная девушка! — сразу откликнулся матрос. — Привет, первая революционерка великого народа, с которой я говорю!

Но Галя была сурова, как часовой на посту.

— Сколько у вас времени для беседы? — быстро спросила она.

— О! — Лицо Мишеля на мгновение помрачнело. — Только пять — десять минут. — Однако улыбка снова расцвела на его лице. — Вив ля Рюсси! Вив л’Украин!

Два стакана с вином уже стояли на прилавке, и Галя, пододвинув их к краю, сказала:

— Отпейте на всякий случай.

— Зачем же на всякий случай? Мы выпьем от чистого сердца!

Мишель поднял стакан — времени действительно было в обрез — и, чокнувшись со стаканом Ласточкина, который тот еще не успел поднять, кивнув Гале, девушке у окна и отхлебнул зараз добрую половину.

— За международную солидарность рабочего класса! — сказал он, и Галя перевела это добросовестно.

Ласточкин быстро произнес:

— Я поставлю вам только один вопрос, и вы дадите мне на него ответ. Но прежде всего: что вы хотите сказать мне? Имейте в виду, что у нас лишь пять — десять минут, — с сожалением добавил он и тоже улыбнулся. Разговаривая с горбоносым Мишелем, нельзя было не ответить улыбкой на его улыбку, как бы серьезна и важна ни была тема беседы.

Мишель сказал:

— В сердцах французского народа не угасает любовь к светлой памяти парижских коммунаров и ненависть к версальцам прошлых времен и настоящих.

Он тоже говорил торопливо, стараясь изложить свои мысли в эти краткие пять — десять минут. Галя едва успевала за ним.

— Но во Франции нет еще партии, которая бы имела непоколебимый авторитет среди рабочих и крестьян и способна была возглавить борьбу пролетариата, как это у вас, в прекрасной России.

Он внимательно вслушивался в слова Гали, когда она переводила, словно зачарованный звуком чужой, незнакомой ему, но милой для его слуха речи. Когда Галя закончила и подняла на него глаза, подгоняя нетерпеливым взглядом, Мишель снова улыбнулся — на девичий взгляд он не мог отвечать без улыбки — и сказал:

— Но тут, на великой русской земле, на родине пролетарской революции, мы докажем, что и французский пролетариат способен создать партию интернациональной солидарности трудящихся — коммунистическую партию!