Друид - Клауде Куени

— Я начинаю думать, что даже кельтские боги решили встать на мою сторону, — пошутил Цезарь.

Проконсул сжал в своих ладонях мою правую руку. Казалось, что он пытается выразить переполнявшее его чувство благодарности. Цезарь несколько раз провел пальцами по тыльной стороне моей кисти, вновь взглянул на меня и улыбнулся. В тот момент меня одолевали противоречивые чувства, а голова была забита самыми разными мыслями. Мне казалось, что я готов простить Цезарю все, за что несколько часов назад я был готов убить его. Может быть, наши боги решили унизить меня, чтобы мое сердце переполняла ненависть к ним и я от них отвернулся? Неужели Тевтат и Таранис так жестоко обошлись со мной, чтобы я по-другому взглянул на Цезаря и на все его поступки, казавшиеся мне гнусными? Я не знаю… Помню только, что я немного наклонился вперед и крепко сжал обеими руками ладонь Цезаря. Именно в тот момент я понял, что стал друидом Цезаря.

Я гордился тем, что сам проконсул выразил мне свою признательность. Наверняка в Риме было полно людей, которые готовы заплатить миллионы сестерциев за подобное отношение Гая Юлия Цезаря. Проконсул высвободил свою руку и встал на ноги. Казалось, будто невидимый дождь смыл с него пыль боли и усталости. Понимание и доверие, которые буквально несколько мгновений назад вытеснили все остальные чувства, вновь сменились отчуждением и холодностью. Цезарь вновь стал тем хладнокровным полководцем, который думал только о новых завоеваниях и о достижении своих личных целей. Тем не менее мне казалось, будто какая-то часть положительных эмоций продолжала жить во мне. Может быть, в моей душе осталась преданность ему? Не знаю, я никак не мог разобраться в собственных чувствах. Вполне возможно, все спуталось из-за того, что я был мертвецки пьян. Уж в этом-то я ни мгновения не сомневался.

— Первый год в Галлии закончился, — задумчиво сказал Цезарь. — Все события, происшедшие за это время, должны лечь в основу первой книги. Сегодня ночью я хочу закончить ее и покинуть лагерь завтра утром.

Удивившись, я поднял брови и испуганно взглянул на проконсула, а затем попытался как можно быстрее раздобыть перья, чернила и папирус. Мне казалось, будто палатка ходит ходуном, словно плот в открытом море. Контуры предметов расплывались, один цвет плавно перетекал в другой, напоминая представление в каком-то очень странном бродячем театре. Мерцающий свет отбрасывал на мой стол причудливые тени, похожие на танцовщиц, которые, судорожно вздрагивая телами, перепрыгивают с одного свитка папируса на другой. Как же мне хотелось в тот момент оказаться где-нибудь в лесу, на небольшой лужайке! Цезарь развернул прямо передо мной наполовину исписанный свиток и вложил мне в руку перо. Хотя мы несколько дней не работали над книгой, Цезарь прекрасно помнил, где именно мы остановились в прошлый раз, и тут же начал диктовать дальше, продолжая уже начатую мысль:

— Гая Валерия Прокилла, которого германцы заковали в тройные цепи и пытались увезти с собой, спасаясь бегством от наших войск, Цезарь по воле богов спас собственноручно, когда преследовал своих врагов вместе со всадниками римской кавалерии. Это обстоятельство порадовало Цезаря в не меньшей степени, чем сама победа…

Если честно, я очень удивился, что проконсул решил упомянуть о том, как были освобождены из плена я и Валерий Прокилл. Может быть, этими несколькими предложениями Цезарь хотел убедить всех, что он беспокоится о судьбе каждого своего подчиненного? Конечно, я не считал этот вопрос самым важным. Я никак не мог понять, почему Цезарь упомянул о Прокилле, а обо мне не обмолвился ни словом? В то же время он решил поручить мне, а не Прокиллу, записывать под диктовку эту часть книги. Я решил, что римляне не так уж сильно отличаются от кельтов. Очевидно, они считали, будто только спасение человека знатного происхождения достойно того, чтобы быть упомянутым в официальном документе. Однако у меня было еще одно предположение: Цезарь пытался показать мне, что я ничем не лучше других и являюсь для него таким же подчиненным, как и остальные. Одним словом, упомянув в своей книге о Гае Валерии Прокилле и сделав вид, будто меня не существовало вовсе, проконсул хотел уничтожить то понимание, которого, как мне казалось, мы смогли достичь полчаса назад.

— Таким образом, в течение всего лишь одного лета Цезарю удалось успешно закончить сразу две очень важных войны. Поэтому он отдал приказ своему войску разбить лагерь и расположиться на зимовку в землях секванов гораздо раньше, чем того требовали обстоятельства. Покинув свои легионы, Цезарь передал командование Лабиэну и отправился в Галлию, находящуюся по другую сторону реки Родан, чтобы вершить суд и разрешать споры.

Примерно в полночь я наконец получил возможность немного перевести дух на свежем воздухе. Криксос принес мне свежей холодной воды и чистую тунику. Рано утром, когда я вернулся в свою палатку, проконсул уже покинул лагерь и отправился на юг.

Ванда долго злилась на меня за мои ночные похождения. Я пытался объяснить ей, как много обязанностей у друидов, но она обозвала меня пьяницей и несколько раз повторила, что Галлия встала на колени вовсе не перед могуществом Цезаря. Ванда считала, что проконсулу совсем ни к чему было столько легионов для одержания всех этих побед… По ее словам, Цезарь вполне мог бы покорить всю Галлию, имея в запасе лишь несколько тысяч бочек римского вина. Что я мог на это ответить? Я молчал. По-моему, я уже упоминал, что не раз слышал о германских рабынях, которые вьют веревки из своих хозяев.

— За такое непочтительное отношение ко мне я велю тебя высечь, — пробормотал я и тут же впал в забытье. То ли от усталости, то ли из-за того, что переусердствовал во время дегустации вин Цезаря.

VIII

Зимний лагерь разбили неподалеку от оппидума Весонтион. Жилища легионеров почти ничем не отличались от тех, в которых им приходилось ночевать во время похода. Они спасли по восемь человек в приземистых палатках из козьих и овечьих шкур. Землю застилали слоем соломы, а вокруг палатки выкапывали небольшие канавки, чтобы в них стекала дождевая вода. Офицеры расположились в деревянных бараках, а строения, предназначенные для легатов, даже отапливались при помощи гипокауста. В соответствии с особым распоряжением Гая Оппия и Авла Гирта, префект лагеря выделил мне помещение в одном из отапливаемых бараков. В канцелярии Цезаря все давно заметили, что от холода и сырости мои мускулы немели и мой почерк настолько ухудшался, что буквы можно было разобрать лишь с огромным трудом. Казалось, будто текст писал кто-то, ехавший на телеге по ухабистой дороге.