Красная машина, черный пистолет (сборник) - Сергей Лукьяненко

Тело вжало в сиденье так, что захрустели суставы, и звезды в визирах слились в нити, а потом потемнело в глазах от крови, ударившей в голову.

И все-таки каким-то вторым зрением Тэдди успел увидеть, как одновременно с двух сторон черноту вечной ночи закрыли две дымчатые занавески – это его трал и трал Чино коснулись друг друга и разошлись, оставив стерильно чистое пространство, к которому уже не мог придраться ни один эксперт во Вселенной.

Тэдди положил корабль в дрейф. Тишина царила в отсеке – все было в порядке.

Красный пунктир буев, прочертивших фарватер, сходился в неизмеримой дали в одну острую, как игла, точку. Сколько раз Тэдди видел ее впереди, на главном визире, в перекрестке пеленгационных линий – зовущую звезду великого пространства, выход из тупика, дверь в неизвестность… А теперь она – сбоку, потому что молодость прошла, и в далеком прошлом – пилотская рубка «Икара», и другим дано пронзать межгалактические пустоты…

Ищи в адусвою звезду,еще не поздно, друг…

– Брось дурить, Свэн. У тебя все в порядке?

– Спрашиваешь! За такой спектакль я готов отдать полжизни! Давненько я не видывал такого оверкиля, честное слово. На старости лет ты вполне можешь выступать в цирке, Тэдди. Возьми меня тогда в напарники, а? Я даже буду ходить на голове, если надо.

– Ну, ходить на голове тебе не привыкать!

– Ого! Глянь-ка в визир, Тэдди!

За четырьмя кораблями итальянцев, успевших превратиться уже в маленькие точки, распустились хвосты торжественного салюта. Это было явное нарушение правил – салют в космосе полагался только при встрече кораблей из Глубокого космоса, но звездолетчикам эта нехитрая иллюминация была дороже всех наград и почестей, ждущих их на Земле…

– Эти итальянцы – отличные парни. Чино вчера четыре раза подряд обставил меня в рулетку. А за эти вот цветочки на небе им здорово влетит.

– Чино – стоящий пилот. Он сейчас сработал как часы. У него верная рука и мгновенная реакция. Он еще будет звездолетчиком, поверь мне, Свэн. Ему только нужен опыт. И спокойствие.

– Которое приходит с годами. А годы отбирают главное – молодость. Вот и попробуй повертись в этом капкане. Со всех сторон – нуль!

Свэн исчез, его сменил Челлини. Он широко улыбался.

– Здорово, Тэдди! У меня душа в пятки ушла. А ты салют видел?

– Видел. Твоим собратьям влетит за него.

– О, итальянцы умеют благодарить, командор! Виски обеспечено!

– Иди на базу.

– Слушаюсь.

Крэг, как всегда, был меланхолически спокоен. Он лениво жевал резинку, словно ничего не случилось.

– Все в порядке?

– О’кей, командор.

– Можно идти домой. Чиллини уже уходит.

– O’кей, командор.

Вот и еще одно дежурство окончено. Без происшествий. Будничное, как сотни других. Утомительное, как все приевшееся, впереди – четверо суток отдыха, сиреневые плафоны Лунной базы, оранжерея и… девицы, которые под мелодию «Ты только мой» выйдут навстречу… Или бар, где можно напиться, сыграть в рулетку и снова напиться. Можно, конечно, смотаться на Землю – лунные таксисты обожают звездную форму и никогда не берут денег посидеть у дядюшки Клауса, посплетничать, вспомнить старые времена. А потом снова дежурство, такое же бесцветное, как сегодня, и снова все сначала. Раз и навсегда установившийся круг, в котором ты автоматически совершаешь виток за витком, как старая цирковая лошадь, и, как у старой цирковой лошади, у тебя один-единственный способ разорвать этот круг – однажды рухнуть на колени, ткнуться мордой в теплый влажный песок манежа и проводить тускнеющими глазами веселый хоровод огней под куполом, который так же будет сиять и после тебя…

Чино еще можно на что-то надеяться – он молод, и если ему повезет, он выйдет по коридору на свет звезды и ощутит всю великую тоску и великое счастье быть песчинкой в бездонности Глубокого космоса – то ни с чем не сравнимое чувство радости и ужаса, которое испытал он, Тэдди, увидев звезды вблизи. У него будет красивая и страшная жизнь, которая промчится, как одна секунда, и если он останется в живых, то это будет страшнее смерти, потому что его будет ждать все тот же круг…

Тэдди летел медленно, с выключенными двигателями, привычно лавируя на могучих пульсациях гравитационных потоков, и цепкое тяготение планет тянуло корабль. Спешить было некуда, а горючее всегда пригодится – и тральщик Тэдди падал на Солнце, желтой монетой повисшее над головой, потому что здесь не было ни верха, ни низа, а только звезды и вечная ночь.

И наверное, очень тяжко и горько было бы Тэдди наедине с этой равнодушной ночью, наедине с невеселыми мыслями, если бы не маячил в правом визире неизменно, как верный спутник, старенький корабль Свэна – темное тело диковинной тропической рыбы с подслеповатым носовым прожектором, с гирляндами зеленых и желтых поясных огней. Свэн Стэрберг, весельчак и задира, он лет на десять моложе Тэдди, но понимает все с полуслова.

Они отмахали уже добрых три миллиона миль, когда Свэн появился на переговорном экране. Его длинное лицо имело самое что ни на есть заговорщическое выражение.

– Слушай, старик, а что, если нам прогуляться, а?

Откровенно говоря, у Тэдди не было никаких желаний. Ему не хотелось возвращаться на Базу, не хотелось и петлять по темным закоулкам Солнечной системы в постоянном страхе налететь на патруль. Если им повезет, они заарканят где-нибудь урановый астероид, пару тонн платиновой пыли или что-то в этом роде.

Однако Тэдди все-таки спросил:

– А куда?

Свэн подмигнул совсем по-мальчишечьи:

– К «Папаше», а? Мы его давно не навещали.

И уж меньше всего Тэдди хотелось к «Папаше». Это был не страх, нет, хотя после гибели пяти экспедиций МСК сфера Юпитера вместе с его двенадцатью загадочными спутниками была объявлена запретной зоной: ученые предпочитали изучать странное поведение планеты-гиганта с безопасного расстояния. Тэдди и Свэн не раз уже бывали там и каждый раз возвращались с богатым «уловом», вызывавшим зависть товарищей.

И все-таки именно «Папашу» Тэдди недолюбливал больше всего. Космонавты суеверны гораздо больше, чем кто-либо. Может быть, потому, что им больше других приходится сталкиваться с неизвестным и необъяснимым. Человеческая природа ищет равновесия, и потому самые нелепые поверья и приметы бытуют среди тех, для кого необычность стала нормой.