Приговор - Отохико Кага

— Но тогда, — по-прежнему возбуждённо сказала она, — разве вам не кажется странным и выдвинутое вами понятие — «слабый человек»? В сущности, что это такое? Разумеется, у всех людей — свои слабости, но, по-моему, нельзя говорить, что «слабый человек» уже в силу своей «слабости» склонен к самоубийству, что для него это фатальная неизбежность. Тогда бы все кончали с собой.

— Ты совершенно права! — решительно, так, что самому стало немного неловко, сказал Тикаки. — Любой человек может покончить с собой. Или, по-твоему, есть люди, которым никогда не хотелось умереть? Вот ты, к примеру?

— Я не хочу отвечать на вопросы личного характера. В настоящее время мы говорим о Нацуё Симура.

— Но, говоря о фатальности или неизбежности, я вовсе не имел в виду, что одобряю действия Симура, я просто хотел сказать, что она всего лишь слабая женщина и это многое объясняет.

— Но получается, что вы её оправдываете, разве не так?

— Нет, не оправдываю. Стараюсь понять. Можешь назвать это сочувствием. Я просто пытаюсь войти в её положение. Именно это и является отправным пунктом для любого психиатра.

— И всё же, и всё же… — пробормотала она, потом заговорила ещё быстрее, словно столкнув с места тачку, под колесо которой попал камешек: — если сочувствовать пациенту, его невозможно вылечить. Получается, если человек хочет покончить с собой, то не надо его останавливать, а если ему угодно сойти с ума, пусть себе сходит, зачем ему мешать?

Он с кем-то уже обсуждал это совсем недавно. Не иначе как с этой же молодой надзирательницей. Или с начальником зоны Фудзии? Ах да, с главврачом. Речь шла о том, что если девочка собирается броситься с крыши высотного здания, долг врача спасти её. С Фудзии они тоже затрагивали этот вопрос, обсуждая отклонения в психике Симпэя Коно. Он ещё сказал, что лечить — значит возвращать человека из ненормального состояния в нормальное, вот только не совсем ясно, что следует считать нормальным состоянием. Да, что-то вроде.

— Знаешь, бывают больные, — сказал Тикаки, ощущая присутствие рядом главврача и Фудзии, — которых не хочется лечить. Возможно, подобное ощущение возникает у католического священника, когда он вдруг осознаёт, что стоящий перед ним человек станет лишь ещё несчастнее, если уверует в Бога. Такое бывает с людьми самых разных профессий. Иногда полицейскому хочется отпустить преступника, а адвокату перестать защищать своего подзащитного.

— Но как быть в таких с случаях с чувством долга?

— Да, любая профессия подразумевает наличие у человека чувства долга. Вот только, к сожалению, оно иногда подменяется жестокостью, разъедающей душу, лишающей её сердечной теплоты и человечности.

— Поздно уже, да и доктор наверняка устал, — сказала начальница воспользовавшись тем, что в коридоре послышались шаги. Вошла сменная надзирательница. Одновременно с казённой квартиры прибежала начальница женской зоны. Пока вновь прибывшая надзирательница принимала доклад прежней и заступала на пост, пока они обсуждали происшедшее, Тикаки попытался набросать в своём блокноте основные пункты записи, которую ему предстояло сделать в журнале регистрации смертей. С чтения этой записи полицейские начинали осмотр места происшествия, поэтому требовалось детально, в порядке строгой очерёдности зафиксировать события, приведшие к летальному исходу. И тут, совершенно неожиданно для самого себя, он осознал, что в какой-то мере способствовал уходу Нацуё Симура из жизни. Когда он осматривал её вечером, у него возникло опасение, что она может покончить с собой, и тем не менее он ограничился рекомендацией перевести её из одиночной камеры в общую, сам же не принял никаких экстренных мер, не оказал ей никакой психиатрической помощи. Он искренне считал, что смерть будет для неё избавлением. Да, именно он, доктор Тикаки, нарушив свой профессиональный долг, убил эту женщину. Ему показалось, что молодая надзирательница, по стойке «смирно» стоящая рядом с обеими своими начальницами, иронически улыбается и в глазах её таится осуждение. Её лицо плавало в угрюмом ночном полумраке конторы. Уже совсем поздно, мозг требует передышки, он разбух и с трудом вмещается в черепную коробку, которая безжалостно давит на хрупкие шейные позвонки, грозя сломать их… Но тут к нему подошла начальница зоны.

— Спасибо, доктор, простите, что причинили вам столько хлопот.

— Ничего.

— Завтра утром или, правильнее говоря, уже сегодня мне хотелось бы обсудить с вами кое-какие детали.

— Хорошо.

— Всё это крайне неприятно, — вздохнула начальница зоны. — Не понимаю, как такое могло случиться, я давно уже служу здесь, но ни разу даже не слышала ни о чём подобном, просто беспрецедентный случай. Ужасно! Я её жалела, заботилась о ней, как могла, и такая чёрная неблагодарность! Доктор, вы же осматривали её днём, ведь невозможно было предположить, что она покончит с собой, правда?

Под столь явным напором нельзя было не согласиться.

— Да, пожалуй, — сказал Тикаки и посмотрел на начальницу, словно впервые увидев её. В отличие от начальницы ночной смены она была весьма привлекательна со своей короткой, почти мужской стрижкой, которой, очевидно, пыталась замаскировать неуместную в тюрьме женственность.

— Вчера в суде она вела себя как-то странно, потому-то я и получила приказ показать её врачу. Когда вы, доктор, её осматривали, вы ведь не заметили ничего такого? Ничего, что указывало на её намерение покончить с собой?

— Да, пожалуй, в тот момент сложно было дать прогноз на будущее… — согласился Тикаки. Ему было не до дискуссий. Больше всего он хотел как можно быстрее вернуться и лечь.

— Ну, тогда и беспокоиться нечего. — Начальница кокетливо улыбнулась уголком рта. Игриво поводя плечами, она пошла вперёд и довела Тикаки до выхода из зоны. Спиной он ощущал жалящий взгляд молодой надзирательницы. Когда они вышли в подземный переход, Ито прошептал;

— Эта начальница деловая дамочка. Тут в женской зоне всё на ней держится.

— Она вроде совсем ещё молодая?

— Какая там молодая! Старуха! Она всего на три года моложе меня но мужчинами вертит, как хочет. Кажется, уже троих мужей сменила.

— Я так понял, что в её практике это первый случай самоубийства?

— Что правда, то правда. За то время, пока она здесь работает, первый. А что там было раньше, не знаю, до нас она работала в женских тюрьмах Тотиги и Вакаямы. Боюсь, этот случай повредит её карьере. Но, похоже, покойница меньше всего думала об окружающих… По-моему, если уж ты решила убить себя и детей, то и доводи дело до конца, никому не доставляя хлопот.

Из темноты, словно массивный, продолговатой формы монумент, выплыла бетонная стена, освещённая бледным светом ртутных ламп. Над похожими на надгробия заснеженными деревьями висела тишина. За стеной сверкали неоновые огни небоскрёбов, где-то вдалеке шумела скоростная магистраль. Ночное небо над торговым кварталом было белёсым, как перед рассветом; даже в столь поздний час там кипела жизнь, и никому не было дела до того, что происходит здесь, по эту сторону стены. Что им смерть какой-то заключённой? Что им заботы Тикаки, его усталость, необоримое желание спать? Всё это не имело к той жизни никакого отношения. «Мы здесь словно в другом мире», — подумал Тикаки и решительно зевнул.

В надзирательской начальник службы безопасности проводил инструктаж бойцов особой охраны. По коридору беспрерывно сновали люди в форме, открывались и закрывались двери. У всех был комически озабоченный и немного испуганный вид, будто с минуты на минуту должно произойти что-то чрезвычайно важное. Вход в корпус охраняли два надзирателя. За порогом начиналась настоящая тюрьма — тюрьма в тюрьме. Здесь царила постоянная тьма, даже в ясный день поглощавшая солнечный свет. По-прежнему орало радио, беззаботный голос диктора назойливо лез в уши. Сигнал к подъёму дали больше часа назад, он безнадёжно проспал. Только в девять, после того как прозвучал сигнал точного времени, Тикаки наконец выполз из постели. Проснуться до конца так и не удалось. Утреннее небо сияло яркой синевой, и во вчерашний снегопад верилось с трудом. Снег на крышах почти растаял. Только кое-где сохранились небольшие пятна, поблёскивающие в солнечных лучах.

Весна! Сырой тепловатый воздух проникал в поры, насквозь пронизывал тело. Вдруг им овладело сильное желание. Встретиться с Тидзуру Натори можно было только после долгих блужданий по лабиринту врмени. В воздухе, отражая свет, плавало белое женское тело. Перед глазами вдруг возникла недавно виденная картина — девушка-надзирательница верхом на молодой заключённой, теперь она показалась ему весьма соблазнительной. Осуществлению его желания мешало одно — время. Предельно сжатое, тугое, перехватывающее дыхание время. Он ускорил шаг, стараясь убежать от времени. Все, кто ему встречался, тоже шли быстро, широко шагая. Влившись в общий поток, он стал одним из многих. Одним из тех, кто находится на периферии громоздкого механизма, который зовётся тюрьмой, и движется внутри тесного, зажатого винтиками и шестерёнками времени.