Приговор - Отохико Кага

— В случае с Коно трудно понять, что значит «лечить».

— Прежде всего, я хочу вам напомнить о том, что вы сами поставили ему диагноз — психическое расстройство. Что у него сутяжная психопатия, этот, как там его — Бирнбаум. То есть он психически болен.

— Тут вы правы.

— А раз у него психическое расстройство, его надо лечить, так я считаю.

— В том и загвоздка, — раздражённо сказал Тикаки. Он уже знал, как трудно убедить человека, столько лет прослужившего в тюрьме, прекрасно знающего её, так сказать, изнутри и имеющего немалый опыт в контроле над заключёнными.

Прошлой весной Тикаки в качестве помощника профессора Абукавы с кафедры криминологии университета Т. провёл около недели в одной из тюрем особого режима неподалёку от Токио. Поселившись в местном клубе, он каждый день осматривал приговорённых к пожизненному заключению. Он и прежде имел дело с заключёнными, ему приходилось бывать в токийских изоляторах общего и строгого режима, где содержались лица, ранее не отбывавшие наказания, женщины и рецидивисты, но здесь царила совсем другая атмосфера. На первый взгляд вроде бы чего особенного — величественное, вполне отвечающее своему назначению административное здание из красного кирпича, металлические решётки, высокие бетонные стены, группы заключённых в синих робах, перемещающиеся в сопровождении конвоя, до блеска вычищенные коридоры, двери. Но сам воздух какой-то другой. Похожее ощущение возникает иногда в старом храме: забредя в глухой уголок сада, оказываешься наедине с безмолвием, и перед тобой вдруг открывается толща времени, непоколебимый, неподвластный векам особый уклад. На спортивной площадке заключённые играли в бейсбол. У Тикаки возникло ощущение, что он смотрит немой фильм. Игроки двигались совершенно беззвучно — удар, бросок, пробежка — всё молча. Ни единого звука не издавали и заключённые-болельщики. И вовсе не потому, что им приказали молчать и соблюдать спокойствие, — тут же рядом хлопали в ладоши, орали и хохотали надзиратели. Приём и осмотр заключённых проходил в зале для общих собраний. Надзиратель по очереди вызывал заключённых, и Тикаки беседовал с каждым наедине; за день удавалось принять всего нескольких человек, но беседы с ними производили такое тягостное впечатление, что он с трудом дотягивал до конца приёма. И не потому, что сочувствовал этим людям, которым предстояло всю оставшуюся жизнь провести в тюрьме. Они не отказывались подвергаться осмотру и не оказывали сопротивления, с чем он часто сталкивался в тюрьмах строгого режима, они не испытывали в его присутствии стыда и не чувствовали себя униженными, как это бывает с теми, кто впервые приговорён к лишению свободы. Его угнетало другое — их необыкновенная пассивность, делавшая их похожими на хорошо вышколенных животных, они были слишком покорны, слишком послушны. Отличить одного от другого было почти невозможно. Все говорили тихими, тусклыми голосами, словно бы совсем разучились смеяться, более того, создавалось впечатление, что они вообще утратили способность испытывать радость, гнев, печаль, удовольствие, настолько бесстрастны были их лица, и не потому, что их ничто не интересовало, как это случается с некоторыми психическими больными, у которых нарушены функции мозга, — нет, к мелочам своего тюремного быта они, наоборот, проявляли болезненно преувеличенный интерес. Один заключённый рассказал Тикаки о том, какую сумму ему Удалось скопить за тридцать с лишним лет, откладывая получаемые за работу деньги, — с точки зрения обычного человека сумма была смехотворная, и тем не менее он говорил о ней с большим энтузиазмом; другой точно помнил, сколько пар обуви он сделал, и выразил желание до конца жизни довести эту цифру до десяти тысяч; многие помнили точное число проведённых в тюрьме дней, при том что это число было уже четырёхзначным. Что доступно человеку, дни которого неотличимы друг от друга как карточки, на которых напечатана одна и та же картинка? Только одно — следить за количественными изменениями, а поскольку фиксировать постоянно возрастающие цифры не составляет никакого труда, осуждённые на пожизненное заключение невольно начинают это делать а раз начав, уже не могут остановиться. Теперь при встрече с человеком имеющим страсть всё подсчитывать, у Тикаки каждый раз возникает подозрение, что жизнь его однообразна и скучна. Страсть к собирательству тоже наверняка связана с ощущением внутренней неудовлетворённости — взять того же Сонэхару с его духами или Таки с его газетами. Общество стремится использовать это обстоятельство в свою пользу и изобретает разные способы, чтобы заставить людей забыть об удручающем однообразии жизни, — сюда относится и постоянное расширение рынка потребительских товаров, и награды, раздаваемые людям за выслугу лет, и культивирование уважительного отношения к коллекционерам, собирающим произведения искусства. Тикаки поделился своим открытием с профессором Абукавой, и тот объяснил ему, что приговорённые к пожизненному заключению за долгие годы полностью адаптируются к тюремным условиям, есть даже такое понятие «призонизация». Жизнь в тюрьме, в полной изоляции от общества, заполненная однообразным принудительным трудом и подчинённая суровому распорядку, постепенно приводит к тому, что круг интересов максимально сужается, чувства притупляются, и человек перерождается в некое особое существо, именуемое «заключённый». Это существо не является самостоятельным, оно находится на положении малолетнего члена большой семьи, то есть живёт на всём готовом, все его действия контролируются, все жизненные проявления, начиная с денежных трат, общения и кончая мытьём и отправлением естественных надобностей, находятся под контролем тюремного начальства. Заключённые подчиняются воле надзирателей, их внимание сосредоточено на самых ничтожных бытовых мелочах, и нет ничего удивительного в том, что в конце концов они делаются похожими на малых детей. И что же получается? Если допустить, что адаптация к условиям изоляции, иначе говоря, достижение такого состояния, которое в тюрьме считается нормой, подразумевает эту самую «призонизацию», то что значит «лечить» психические расстройства в условиях тюрьмы? В случае с Коно, имеющим явные отклонения от нормы, это значит — помочь ему адаптироваться к условиям изоляции, но не спровоцирует ли такое лечение появление новых патологий?

Тикаки повернулся к Фудзии и решительно сказал:

— Лечение психических расстройств возможно лишь до определённого предела, к тому же это процесс весьма сложный и противоречивый. Особенно если речь идёт о такой специфической, изначально патологической среде. Здесь вообще трудно найти нормального человека.

— Да? — Фудзии снова подвигал плечами. — Вы имеете в виду подсудимых и осуждённых?

— Нет. — Тикаки встал, чтобы оказаться подальше от надзирателя. Ему показалось, что от того стало слишком сильно пахнуть потом. И работников тюрьмы тоже. В сущности, сама профессия тюремщика неизбежно связана с возникновением у человека определённой патологии. Даже я, занимая юридическую должность, являюсь тюремщиком, а значит — не могу считаться нормальным человеком.

— Ненормальный психиатр? Тяжёлый случай! — засмеялся Фудзии.

Тикаки, даже не улыбнувшись, продолжил:

— Именно так. Если называть вещи своими именами, то тюрьма сама по себе — отклонение от нормы. И люди, которые, находясь в такой ненормальной обстановке, считают себя нормальными, на самом деле, сами того не замечая, уже захвачены процессом «призонизации».

— Да уж, эта призонизация… — Фудзии подавил смешок и торжественно задумался, потом, как видно, отказавшись от мысли сказать по этому поводу что-нибудь определённое, поднялся. — Спасибо, что просветили. И всё-таки прошу вас, подумайте о Коно. Может, его патология и является нормой, но для ваших научных изысканий он объект чрезвычайно ценный, уж этого вы не станете отрицать. Так что надеюсь на вашу помощь…

— Хорошо, я ведь уже говорил вам: во всём, что касается медицины, вы всегда можете на меня рассчитывать. — Тут Тикаки вдруг пришло в голову, что, в сущности, за словом «медицина» совершенно ничего не стоит, оно бессмысленно. Нет более бесполезной науки, чем медицина. А уж тем более психиатрия.

— Фудзии-сан, — остановил Тикаки выходящего из комнаты надзирателя и заискивающее улыбнулся: — Вы не могли бы мне как-нибудь при случае побольше рассказать о дзэн? Меня очень заинтересовало всё, что вы говорили.

— Ну разумеется. Знаете, в моей жизни тоже много всякого бывало, потому-то и начал заниматься медитацией… То, что вы говорите, очень понятно. Когда долго служишь в таком месте, с тобой происходит что-то странное, не знаю, может, и в самом деле какая-то «призонизация»…

— Да, и вот ещё что… — начал было Тикаки, но тут же осёкся. Он хотел попросить у Фудзии список подсудимых из мафиозных группировок, который велел ему достать профессор Абукава, но передумал. С такой просьбой уместнее обратиться завтра к кому-нибудь повыше, например к начальнику канцелярии.