Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р. - Павел Фокин

«Анна Павлова была небольшого роста и буквально идеальных пропорций и формы сложения. У Павловой были какие-то особого качества мускулы, благодаря которым она без усилия располагала тем, что никакой работой не дается: „баллоном“, „элевацией“, „шагом“.

Павлова не опускалась на сцену, а неслась по ней, пролетала через нее.

Никакой внешней головокружительной техникой Павлова не обладала да и не гналась за ней. Вместе с тем, в силу нервного и чуткого темперамента, она располагала беспримерной быстротой и беспредельной, отчаянной смелостью. В группах, в так называемых полетах, она постоянно ошарашивала и ужасала своих партнеров, кидаясь им на руки в стремительном беге с лестницы, из глубины сцены и даже с веток довольно высокого дерева в балете „Жизель“.

…Дягилев, величайшей эрудиции и вкуса художник, как ни старался, как он выражался, „просветить это темное божество“, он получал на все самый нелепый и непоколебимый отпор.

В маленькой упрямой головке Павловой намертво засели все безвкусные балетные традиции „от печки“. Она, обладавшая абсолютным слухом, предпочитала любым прекраснейшим музыкальным произведениям – музыку Минкуса, Дриго и Пуни, дорожила „старободенской“ вариацией „Рыбка“, считала „Па-де-де“ из “Спящей красавицы“ верхом искусства, дальше Шопена не шла и даже гримировалась как-то особенно нелепо и старомодно – „под румяна и сурьму“.

Словом, артисткой, с точки зрения художественной композиции, Павлова не была ни с какой стороны. Однако с Павловой невозможно было сравнивать и наилучшую из артисток. Она их затмевала. Такова сила породы» (Н. Игнатьева-Труханова. На сцене и за кулисами).

«Павлова не выставляла никаких лозунгов, не боролась ни за какие принципы, не доказывала никаких истин, кроме одной. Она доказала одну истину, что в искусстве главное это… талант. Ни новое, ни старое, ни классическое, ни модернистическое искусство, а искусство талантливой личности. Поэтому-то в единодушной оценке Павловой сходятся представители самых разнообразных направлений…Разнообразие павловских ролей и танцев было бесконечным: от кокетливых вариаций в кокетливых балетных тюниках до драматических сцен сумасшествия в балете „Жизель“, от бурной вакханалии до поэтического шопеновского вальса… Если надо сказать, что же лучше всего передавала Павлова, в чем же она была действительно несравненная, то я бы сказал: ее стихией была грусть. Не драма, а лирика. В самом физическом сложении Павловой, в ее тонкой фигуре, длинной шее, длинных худых руках было столько грусти» (М. Фокин. Умерла Павлова).

«Павлова была подлинная трагическая актриса, которая своей мимикой достигала потрясающего драматизма. Она была высокая, тонкая, худенькая брюнетка, была прекрасной классической танцовщицей и обладала редкой элевацией (воздушностью). Когда она делала прыжок, то казалось, что это нечто неземное…Павлова была очень низкого происхождения. Отец ее был городовым, позже писцом в полиции, а мать прачкой. Но девочка выросла с незаурядным природным умом и была самолюбивой артисткой, прекрасно понимая свой талант. Лучшие ее роли были, где сильная драматическая игра или бесплотный дух» (Д. Лешков. Из записок 1904–1930).

«Анна Павлова только появилась – и уже мороз по коже. До чего она была прекрасна! Из нее – из пальцев рук ее – лилось невыразимое, как музыка, как счастье, слезы подступали к горлу. Я видела ее много раз и каждый раз думала, что вот вижу восьмое чудо света – вижу гения» (Т. Лещенко-Сухомлина. Долгое будущее).

ПАВЛОВИЧ Надежда Александровна

Поэтесса. Публикации в сборниках и альманахах «Первый сборник группы молодых поэтов» (М., 1914), «Сполохи», «Альманах муз», «Записки мечтателей», «Северные дни». Стихотворные сборники «Берег (Стихи)» (Пг., 1922), «Золотые ворота» (Пг., 1923). Автор стихотворных мемуаров о литературном Петрограде и воспоминаний о А. Блоке. Организатор студии стиховедения в Москве на Молчановке (1918). Духовная дочь последнего Оптинского старца Нектария.

«Круглолицая, черненькая, непрестанно занятая своими туалетами, которые собственноручно кроила и шила вкривь и вкось – одному Богу ведомо из каких материалов» (В. Ходасевич. ДИСК).

ПАЗУХИН Алексей Михайлович

Прозаик, драматург. Постоянный сотрудник газеты «Московский листок» (1881–1917). Кроме того, публиковался в «Русской газете», «Московской газете», «Новостях дня», «Русском листке», «Голосе Москвы», «Петербургском листке», в журналах «Стрекоза», «Осколки», «Развлечение», «Всемирная иллюстрация», «Жаворонок» и др. Автор более 50 романов, в том числе «Московские коршуны» (М., 1896), «После грозы» (М., 1898), «Драма на Волге» (М., 1898), «Вторая весна» (М., 1900), «Княгиня Бутырская» (М., 1903), «Тайна Воробьевых гор» (М., 1903), «Лунные ночи» (М., 1906), «Заря новой жизни» (М., 1911), «В вихре жизни» (М., 1912), «Ордынская красавица» (СПб., 1913) и др. Пьесы «Московская бывальщина» (М., 1885), «Два пути» (М., 1887), «Безбрачные» (М., 1903) и др.

«Этот Пазухин был очень милый, добрый, великодушный человек, порядочный, благовоспитанный, кажется из офицеров. Не знаю, как его угораздило утопиться в „Московском листке“, для которого он ежегодно писал по роману и почти ежедневно по беллетристической „сценке“. Если собрать все им написанное, я думаю, выйдет томов двести, к сожалению никому не нужных. А между тем у Пазухина был талант, хотя и небольшой, но „Московский листок“ его съел. Выбраться же из этой трясины он не умел, да и не мог. Человеку, увязшему в „Московском листке“, больше уж никуда не было хода» (А. Амфитеатров. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих).

«Долгие годы работал он в малопочтенной газете „Московский листок“ и – как это часто бывает в силу противоположности – был человеком чистейшей души, страстно любил литературу и сознавал, что, владея пером, разменялся и ничего уже не добьется в жизни.

…Писателя Пазухина следует помянуть добрым словом хотя бы потому, что имя Пазухина может служить собирательным для множества российских литераторов прошлого, которых тяготы жизни увели в сторону от большой дороги литературы. По своим способностям многие из них, наверно, могли бы добиться большего, но торгаши, вроде издателя „Московского листка“ Пастухова, покупали на корню дарование писателя и превращали дарование это в подсолнечную шелуху, если писатель был слаб и не умел выбиться…

– Вот вам случай из жизни писателя, – сказал Пазухин поучающе. – Запомните да намотайте на ус. Печатал я как-то в „Московском листке“ очередной роман фельетонами: каждый день продолжение, а гонорар – три копейки строка. И горько и совестно, да ничего не поделаешь: дочери растут, кормить их нужно. Приношу я раз в редакцию очередное продолжение, а мне вдруг Пастухов говорит: „Опоздали, батенька. Кончен ваш роман. Вы разве сегодняшний номер не видали?“ Разворачиваю газету, а в ней под продолжением, которое я сделал накануне, черта и внизу строка: „А потом они все умерли. Конец“. Пастухов видел, что я побледнел, наверно, и стал успокаивать: „Не огорчайтесь, батенька, уж очень вы растянули ваш роман. А так аккуратно получилось: умерли все герои – и конец, и роман естественно кончился“.