Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р. - Павел Фокин

«Осип Дымов поэт, это очень много. Его маленький, но изящный юмор в большую, но неизящную эпоху сатирических журналов 1905–1906 годов сделал из Дымова одного из лучших юмористов, создавшего несколько шедевров сатиры, которые со временем непременно попадут в хрестоматию и которые были бы еще лучше, если б они не были „приспособлены настолько, что не беспокоят“. Дымов умеет кокетничать с читателем, и это ему к лицу. И всегда будто говорит: я знаю что-то очень важное, только не скажу ни за что. А то, что я говорю, пустяки, но на самом деле… и делает загадочное лицо.

И все это очень мило, но сегодня мило, завтра мило, послезавтра мило, а после-послезавтра хочется попросить Осипа Дымова:

– Милый, сделайте милость, перестаньте быть таким милым» (К. Чуковский. Осип Дымов).

ОСМЕРКИН Александр Александрович

Живописец, театральный художник, педагог. Член группы художников «Бубновый валет», участник выставок объединения «Мир искусства» (1916–1917).

«Это был молодой, порывистый человек, все время находившийся в движении… Всегда, когда я его встречал, он вызывал на моем лице улыбку, потому что всегда шел сам навстречу улыбаясь. Кем надо было быть, чтобы, встретив такого человека, самому не улыбнуться? При встрече он сейчас же начинал говорить об искусстве» (С. Герасимов).

«Осмеркин восхищался живописью Сезанна и Ренуара и был очень рад, когда в его работах мы находили влияние этих мастеров, но мы всегда тут же добавляли:

„Ты, Шура, русский, и это чувствуется в твоей живописи“.

Он улыбался счастливо и говорил:

„Я этим горжусь“» (А. Нюренберг. Воспоминания, встречи, мысли об искусстве).

«Осенью двадцать второго года я приехал в Москву и по путевке Губпрофсовета строительных рабочих поступил во Вхутемас…В мастерской Осмеркина второкурсники как уже бывалые „порычали“ на меня, зачем я пришел, что меня никак не смутило…Вскоре в мастерскую пришел А. А. Осмеркин. Изящный, деликатный, с особой манерой держать голову, разговаривать, всегда опрятный, со свободно завязанным галстуком и густой шевелюрой, зачесанной в „художественном беспорядке“, с перстнем на указательном пальце правой руки. В обращении со своими товарищами он чувствовал себя независимо и с какой-то юношеской манерой оттенял эту независимость, что придавало еще больше привлекательности его натуре…Учил нас Александр Александрович видеть не отдельные предметы и их собственный цвет и форму, а видеть и изображать цветовые отношения и взаимосвязь предметов друг с другом. Особенно он обращал наше внимание на гармоничное соотношение тонов – теплых и холодных, образующих форму, пространство и общую среду композиции, и часто для наглядного уяснения пластичности живописной среды водил нас в галерею Щукина или Морозова, где у картин Сезанна, Ренуара и других мастеров снова объяснял то, что говорил нам в мастерской» (Г. Рублев. Александр Александрович Осмеркин – каким он сохранился в моей памяти).

«Натура! Это был его девиз. Не отвлеченная, умозрительная схема, а натура. Верность натуре, понимаемая им по-сезанновски, как единственная правда, которую можно создать только живописью, и была, по-моему, его педагогическим кредо. Конечно, это было и его художественным кредо всю жизнь.

…У Александра Александровича тяга к картине была всегда. В этом он был последовательный сезаннист. Для него не существовал просто этюд, как некая фиксация того, что перед глазами. Он, беря холст, стремился сделать „вещь“ – картину. И когда затевал картины сюжетные, то строить начинал от „сюжетной печки“, от сюжетно-литературного начала, потом уже „обращивая“ его живописью. В этом он был даже в большей мере рационалист» (М. Кончаловский. Осмеркин и Кончаловский).

«Осмеркин любил русскую поэзию не только „золотого века“. Он высоко ценил и знал наизусть многие стихи Блока. С Есениным его связывала личная дружба и, конечно, любовь к есенинской лирике. В Маяковском признавал он не все, и часто спорил с ним о судьбах искусства, но в последние годы жизни переменил суждение и говаривал, что у него „хорошие стихи“. От Осмеркина я впервые узнал дивные строки Мандельштама…А уж к Ахматовой он относился с каким-то особенным чувством – не только за ее стихи и человеческие качества, но и за все, что роднило его с Анной Андреевной в глубокой, безраздельной любви к Пушкину» (В. Левик. Памяти учителя).

«Я часто встречал Александра Александровича в доме Анны Андреевны Ахматовой, а также в доме необычайно ценимого им поэта М. А. Кузмина. В обеих сферах он был – мало сказать желанным гостем, – он был любимцем. Он обладал необычайным обаянием…Когда я думаю о тайне этого обаяния, мне представляется, что природа заложила в него одно очень редкое качество, которое буквально на глазах уходит из нашей жизни. Это качество – область артистизма.

…Я не побоюсь сказать, что в Александре Александровиче были какие-то пушкинские черты – пушкинская легкость и пушкинская вдохновенность» (Вс. Петров).

ОСОРГИН Михаил Андреевич

Писатель, журналист, мемуарист. Публикации в журналах «Русское богатство», «Вестник Европы», «Детский мир», в газетах «Русские ведомости» (более 400 публикаций), «Последние новости» и др. Книги и брошюры «Япония» (М., 1905), «Очерки современной Италии» (М., 1913), «Борцы за свободу» (М., 1917), «Про нынешнюю войну и про вечный мир» (М., 1917, 2-е изд.), «Охранное отделение и его секреты» (М., 1917), «Из маленького домика. Москва. 1917–1919» (Рига, 1921). Повесть «Вольный каменщик» (Париж, 1937). Роман «Сивцев Вражек» (Париж, 1928, 1929). Масон. C1922 – за границей.

«Я познакомился с Осоргиным в Риме в 1908 году. Он жил за Тибром, не так далеко от Ватикана, в квартире на четвертом или шестом этаже. Изящный, худощавый блондин, нервный, много курил, элегантно разваливаясь на диване, и потом вдруг взъерошит волосы на голове, станут они у него дыбом, и он делает страшное лицо.

Был он в то время итальянским корреспондентом „Русских ведомостей“, московской либеральной газеты, очень серьезной. Считался политическим эмигрантом (императорского правительства), но по тем детским временам печатался свободно и в Москве, и в Петербурге (в „Вестнике Европы“ – первые его беллетристические опыты).

Нам с женой сразу он понравился – изяществом своим, приветливостью, доброжелательностью, во всем сквозившими. Очень русский человек, очень интеллигент русский – в хорошем смысле, очень с устремлениями влево, но без малейшей грубости, жестокости позднейшей левизны русской. Человек мягкой и тонкой души» (Б. Зайцев. Мои современники).