Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хулдар!
Нойон подскакал к нему, осадил лошадь, привстав на стременах. Широкое лицо как жиром смазано – блестит, короткая шея открыта, по ней пот бежит струйками, шлем сдвинут на затылок, по спине колотит сетка из железных колец.
– Ты почему без куяка?
– Жарко, хан Тэмуджин. К тому же я толстый, меня проткнуть трудно. Это моему другу куяк нужен, и он его никогда не снимает. Так, Джарчи?
– Так, Хулдар. – Крючконосый Джарчи остановился рядом с Хулдаром.
– Мы сейчас ударим на кэрэитов. Ты, Хулдар, со своими воинами, не оглядываясь, не останавливаясь, как нож в сыр, врезайся в ряды врагов и пробивайся к шатру. Понятно?
– Понятно, хан Тэмуджин. Но мы всегда и везде – вместе с Джарчи. Джарчи, разве мы можем сражаться, не видя лица друг друга?
– Хулдар говорит правду, хан Тэмуджин.
– Ну, идите оба. Я очень надеюсь на вас.
– Хан Тэмуджин, – Хулдар поправил шлем, – мы срубим туги кэрэитов у голубого шатра и подымем твои.
– Ну, багатуры, урагша!
Без барабанного боя, без криков и визга воины потекли вниз. Они перекатывались через увал и сотня за сотней мчались мимо Тэмуджина. Горячая пыль из-под копыт обдавала его лицо, застилала глаза. Он отскакал в сторону, торопливо вытерся рукавом халата. Узкий строй его воинов, похожий на копье, стремительно приближался к рядам кэрэитов. Он не различал, но угадывал: в самом острие Хулдар и Джарчи. Передние ряды врагов – воины его родичей – пришли в движение. Острие «копья» ударило в середину строя, туго вошло в него. Пробьет или нет? Расколют или увязнут? Кажется, раскололи… Да, развалили строй надвое и уже добрались до воинов Джамухи. Пропороли и этот строй. Молодцы! Какие молодцы!
Вслед за Хулдаром и Джарчи в разрыв втягивались новые воины, «копье» утолщалось, превращалось в острый клин. Воины беглых нойонов дрались вяло, их отжимали к песчаным наносам. Кони, увязая в раскаленном песке, вздыбливались, падали. Бросая коней, оружие и доспехи, воины бежали под защиту кэрэитов. Так вам, предатели!
А Хулдар и Джарчи упрямо продвигались к шатру. Там кипел человеческий водоворот, своих от чужих невозможно было отличить, но он видел черный боевой туг, приготовленный Хулдаром, чтобы поставить возле ханского шатра. Качаясь, туг плыл высоко над головами сражающихся. Плыл все медленнее, временами совсем останавливался. Нет, эта битва не будет выиграна. Слишком много врагов. Никакая храбрость не заменит силу.
Тэмуджин слез с коня. Нукеры из сотни его караула услужливо разостлали в жидкой тени ильма войлок, принесли бурдюк с кумысом. Он попил прямо из бурдюка, сел, прислонился спиной к корявому стволу дерева.
– Пусть подойдет ко мне Джэлмэ. – Когда нойон, подъехав, спешился, спросил: – Сколько воинов у нас в запасе?
– Восемь сотен, хан.
– Джэлмэ, ты видишь – мы сегодня будем побиты.
– Еще неизвестно, хан.
– Уже известно. Пошли в сражение всех. Оставь при мне человек десять. Сам скачи в мой курень. Уводи в горы. Там встретимся. Если будем живы.
Джэлмэ вскочил в седло, посмотрел на бушующую внизу битву, лицо его дрогнуло. Свесился с седла.
– Зачем шлешь в битву последних людей, если побеждают они?
– После этой победы они не потащат ноги. Не медли, Джэлмэ.
Восемь сотен свежих воинов не могли изменить ход битвы, но сделали ее еще более ожесточенной. Солнце давно перевалило за полдень. И земля, и безоблачное небо пылали от зноя. Но люди будто не чувствовали ни жары, ни усталости, шум битвы не утихал ни на мгновение. Иногда казалось, что кэрэиты взяли верх, битва накатывалась на предгорья, и нукеры его караула начинали просить Тэмуджина сесть на коня. Но через какое-то время сражение перемещалось назад, оставляя на земле раненых и павших воинов.
Черный боевой туг, все время маячивший недалеко от ханского шатра, теперь то появлялся, то исчезал. Казалось, чьи-то руки держали его из последних сил. Воины Тэмуджина дрались как никогда в жизни. В душе хана росло, заполняло грудь чувство благодарности…
Перед заходом солнца сама по себе, как огонь, съевший все топливо, угасла битва. Его воины стали отходить. Никто их не преследовал. Два нукера принесли на руках Хулдара. Отважный нойон был тяжело ранен. Его глаза помутнели от боли, резко обозначились широкие скулы на бледном, как береста, лице. Тэмуджин положил на лоб Хулдара руку:
– Ты багатур, каких не знала наша земля.
– Я не смог поставить туг у шатра.
– Ты сделал больше, чем дано человеку.
– Мы победили, хан?
– Нет, Хулдар. Но мы будем живы.
Хулдар прикрыл глаза, помолчал.
– Хан, Небо зовет меня… Не забудь о моих детях.
– Они не будут забыты, клянусь тебе, Хулдар!
Прискакал Джарчи, стремительно соскочил с коня, стал перед Хулдаром на колени:
– Не уберег я тебя, друг. Э-э-э-ха!
На взмыленных лошадях, потные, грязные, окровавленные, поднимались по склону, тащились мимо Тэмуджина воины. Проехал Хасар. Не подвернул, даже не взглянул на него. От огненной накидки остались клочья, позолоченный шлем блестел вызывающе ярко. Возле Тэмуджина собрались нойоны.
– Я не вижу Боорчу. Где он?
Нукеры караула побежали разыскивать Боорчу. Его нигде не было. Тэмуджин долго смотрел на оставленное поле брани. Везде лежали люди и кони. Казалось, безмерная усталость свалила их на горячую землю. О Боорчу, Боорчу! Тяжело поднялся, вдел ногу в стремя. Нукеры помогли ему сесть в седло.
– Нойоны, мы сделали одну половину дела. Нам надо уходить.
Нойоны ответили ему тяжелым вздохом.
– Я знаю, люди едва держатся на ногах и спотыкаются кони. Но надо уходить.
Шли всю ночь, подымаясь в горы. На рассвете Тэмуджин дал воинам короткий отдых. Попадали в траву кто где стоял. От храпа сотен людей задрожали листья деревьев. Тэмуджин не мог уснуть. То ложился, то вставал и ходил, перешагивая через спящих.
Утро снова было жарким. Но здесь, высоко в горах, среди редких сосен, ильмов и вязов, все время тянул ветерок, нес легкую прохладу.
Среди спящих воинов пробирался всадник на низенькой неоседланной лошади. Его ноги почти касались земли. Тэмуджин вгляделся в лицо с огромным синяком под правым глазом и быстро пошел навстречу.
– Друг Боорчу! Жив!
– Жив, хан Тэмуджин! – Боорчу слез с лошади. – И даже добычу захватил – этого богатырского коня.
Они сели под сосной. Половина лица Боорчу распухла, правый глаз заплыл, но левый смешливо щурился.
– Ты где был?
– Отдыхал. Там, в сражении, какой-то дурак хотел рубануть меня мечом. Я подставил свой. Его меч повернулся плоской стороной и приложился вот сюда. – Боорчу прикоснулся к синяку. – Я сковырнулся с лошади. Из глаз искры так и сыплются. Ну, думаю, пожар будет… Когда пришел в себя, вокруг кэрэиты. А у меня ни коня, ни меча, только нож. Э-э, сказал я себе, полежи, подожди своих. И пролежал до самого вечера. Стемнело – пополз. Наткнулся на завьюченного коня. Вьюк срезал, сел и – где шажком, где трусцой – сюда.
– Я рад, друг Боорчу, что ты жив. И без того много потерял. Печень усыхает, как подумаю, сколько воинов погублено. И это не все. Я велел Джэлмэ увести в горы мой курень. Своих жен и детей посадим на коней, все остальное придется бросить. А другие курени? Они полностью станут добычей Ван-хана. Люди, юрты, стада, табуны – все, что мы собрали за эти годы. Друг Боорчу, мы снова будем голыми и гонимыми.
Тоскливое отчаяние нахлынуло на него. Сейчас ему казалось, что всю свою жизнь он карабкался на скалистую кручу. Думалось порой: вот она, вершина, можно остановиться, оглядеться, перевести дух, но в это самое время из-под ног вырывалась опора; обдирая бока, он скатывался вниз, хватался руками
