Золото и мишура - Стюарт Фред

— Не понимаю я порой белых американцев, — Перфюм горестно вздохнула, хотя в действительности она получала удовольствие от того, как ей удавалось, к удивлению других, точно называть стоимость различных вещей. — Не понимаю… Стоит только заговорить о цене, как все вы сразу делаетесь такими надутыми. А чего тут такого? Да, мне, например, нравится обсуждать, сколько что стоит. Брюс Уиллис, например, ежегодно получает пять миллионов долларов за роли в своих дурацких картинах — и про эти самые пять миллионов говорят в новостях наряду с самыми важными мировыми событиями. Но стоит только мне сказать: «Эй, Ирен, это шикарное платьице от Полин Трижер, что на тебе надето, наверняка стоит не меньше пяти тысяч баксов», как все сразу думают, будто я вульгарная особа и не умею себя вести в приличной компании. Вы не против, я закурю? Хотя я знаю, что не следует так делать.

— Ну, может быть, — сказала миссис Веллингтон Труекс, которая выглядела совсем как Маргарет Дюмонт в фильме Маркса Бразерса, — может быть, все и правы, думая, что вы вульгарны.

Перфюм уничтожающе глянула на нее, в то время как два официанта в белых пиджаках наполняли бокалы присутствующих «кортоном-шарле-манж» урожая 1973 года.

— Что ж, пусть так, пусть я и вульгарная, но тогда следует признать, что и вся эта страна не менее вульгарна. Ведь «купи-продай» — в этом вся Америка.

— Ну, тут ты, положим, несколько преувеличиваешь, — сказала Ирен, которая была в который уж раз неприятно поражена поведением Перфюм и сейчас отчаянно пыталась не допустить, чтобы званый обед превратился в копание в грязи. — Я, например, думаю, что есть еще и духовная сторона нашей национальной жизни.

— Правда? Это какая же?

— Наша любовь к искусству, например.

Доктор Уолтон одобрительно кивнул.

— К искусству? — переспросила Перфюм, выдохнув свой вопрос вместе с сигаретным дымом. — Искусство — это всего-навсего денежная игра, а музеи — это всего лишь места, существующие для того, чтобы люди могли выглядеть чопорными и получать приглашения на нужные вечеринки.

Доктор Уолтон конфузливо прокашлялся в кулак, а миссис Веллингтон Труекс едва не поперхнулась своим бургундским. Лорд Нортфилд выдавил смешок.

— Ну и кроме того, — уже с некоторым отчаянием продолжила Ирен, — для многих людей еще важную роль играет религия.

— Религия? Пфф… — Перфюм фыркнула. — За последние пять веков во имя этой самой религии убито больше людей, чем за что бы то ни было еще. От религии у меня мурашки. Когда я слышу, как ваши американские политики говорят, обращаясь к Богу, когда вижу утренние религиозные службы в Белом доме, у меня желание скрыться куда-нибудь и затаиться, чтобы меня было не видно и не слышно.

Лорд Нортфилд принялся нарезать «махи-махи», только сегодня утром доставленные на самолете с Гавайских островов.

— Кажется, на прошлой неделе у нас завязался такой же разговор, когда мы обедали на моей яхте, — сказал он. — Американские цели и все в таком же роде. Там еще была твоя кузина Клаудиа, Джеффри. Если не ошибаюсь, она сделала потрясающее заключение, что самые в этой жизни лучшие вещи приходят к человеку бесплатно, подобно воздуху или воде. Но конечно же, чистый воздух сегодня — это чрезвычайно дорогое удовольствие, да и воду в бутылках сегодня также продавать чрезвычайно выгодно. Я даже подумываю, не заняться ли и мне продажей экологически чистой воды. Могу себе представить, как лет через двадцать люди будут приходить в ресторан и вместе с картой вин им также будет предлагаться и карта разного сорта вод, типа «Эвиан 1964» или «Сан Пеллегрино 1996».

— Разумеется, — согласилась Перфюм. — Ничего нельзя получить бесплатно. Но все продается. Между прочим, с ума схожу по этому твоему колье, Ирен. Какая прекрасная работа, и эти шикарные изумруды! Oy! Держу пари, они стоят ого-го!

Ирен изобразила свою самую патрицианскую улыбку.

— Мне они ровным счетом ничего не стоили, миссис Чинг. Мой муж получил колье по наследству от своей бабки.

«Вот ведь сука, — подумала Перфюм. — С нее гонор слетел бы, если бы только Билли и Найджел как следует побеседовали с ее муженьком».

— Это ты замочил Спенсера? — прошипел Джеффри час спустя. К тому времени персоны культурного фронта и их жены давно уже разошлись, а Джеффри пригласил Найджела и Билли Чинга в отделанную деревом библиотеку, чтобы покурить и выпить коньячку.

— Замочил Спенсера? — переспросил Билли, потягивая «Реми Мартэн». — Что за сумасшедшая мысль! Почему, скажи на милость, тебе вообще могло прийти в голову, что мы убили Спенсера Коллингвуда?

— Потому что когда вы позвонили мне с яхты, то сказали, что намерены разобраться со Спенсером по-своему. И когда мне позвонили сегодня и сказали, что Спенсер мертв… я… — он с трудом сглотнул.

— Не очень-то по-дружески полагать, будто «по-нашему» — это обязательно убийство, — сказал Билли. — Это накладывает определенный отпечаток на мою репутацию. Что скажешь, Найджел?

Найджел тем временем внимательно разглядывал термометр работы Фаберже: у Джеффри была целая коллекция русского ювелирного искусства и предметов старины.

— Без всякого сомнения, Билли. Джеффри, я полагаю, ты позволяешь себе слишком много. Ты должен бы извиниться. Мы ведь уважаемые бизнесмены, в конце концов. Бизнесмены, которым, могу добавить, ты должен восемьдесят миллионов долларов.

Покрывшись потом, с трясущимися руками, Джеффри явно потерял спокойствие и выдержку. Он выглядел как загнанная крыса.

— Я ведь не отказываюсь с вами сотрудничать. Слушай, Найджел, вы же оба отлично понимаете, что я и сам заинтересован поскорее избавиться от этого ранчо. Но мне и в голову никогда не могло прийти, что вы убьете Спенсера!

— Опять он употребил это слово, — сказал Билли. — Право же, Найджел, если Джеффри будет и дальше так продолжать, с ним нужно будет что-то сделать. С ним или с кем-нибудь из членов его семьи.

Джеффри уставился на него.

— Ты угрожаешь мне? — прошептал он.

Плоское восточное лицо Билли осталось невозмутимым.

— Джеффри, если в этой комнате и есть преступник, то это ты. Позволь мне обрисовать ситуацию. В прошлом году ты сильно играл на животноводческой бирже, используя для своих маневров подставную фирму, а фирма нужна была, поскольку ты использовал внутреннюю информацию, которую по служебным каналам тебе, как председателю правления, поставляли из «Коллингвуд корпорейшн». Ты по сути играл против собственной же корпорации.

— Да, Джеффри, все это чрезвычайно серьезно, — сказал Найджел, проводя пальцем по малахитовой раме, в которой было фото последнего русского царя. — Это серьезное уголовное преступление. Можно угодить в федеральную тюрьму.

— А может быть, и того хуже, — продолжил Билли. — Будучи председателем «Коллингвуд фаундейшн», ты использовал его акции для покупки на рынке других пакетов акций.

— Использовать капитал благотворительной организации — это очень дурной поступок, Джеффри, — не преминул заметить Найджел. — Дело не в том, что ты расписался в собственной жадности, не в том только, что данное деяние суть противоправное. Это может иметь серьезнейшие последствия.

— А затем наступило девятнадцатое октября, крах Биржи, и ты оказался на мели. Тебе чертовски была нужна наличность. А в банк ты идти не решился — даже в свой собственный банк — из-за своей криминальной активности.

— И тогда ты отправился к Спенсеру подзанять то, что ты сам оказался должен. Это была глупейшая ошибка, — сказал Найджел. — Следовало бы знать, что уж он-то ничего тебе не даст и что ты таким образом лишь возбудишь подозрения.

— Когда он выгнал тебя, ты пришел к нам. И мы дали тебе взаймы восемьдесят миллионов, которые тебе так были необходимы.

— Мы, так сказать, спасли твою задницу.

— Следовательно, дорогой Джеффри, если кто и преступник — так это ты, а не мы. Мы можем доказать твои деяния, и даже если смерть Спенсера организовали мы, тебе никогда не удастся это доказать. И потому ты будешь продолжать делать то, что мы тебе скажем. Все ли тебе ясно?