Алхимия желания - Тарун Дж. Теджпал

Технология в спешке шла по следам привидений.

Часто поздно ночью ухал господин Уллукапиллу.

Первый раз, когда он это сделал, я почти бросился к Физз за интерпретацией.

Господин говорил, что мы все здесь, чтобы решать наши собственные загадки.

Но когда господин Укп закричал снова, я понял, что сообщение было более прозаичным.

«От величайшего собирателя орехов в мире до величайшего психа».

Мои ночи были более беспорядочными, чем всегда. Она все еще присутствовала в моих снах с лицом, искаженным от гнева. Катерина брала меня как животное, пугая меня и требуя что-то: но теперь там всегда была тонущая девочка, которую я не мог поймать за руку, и однорукий призрак, который нападал на меня в темноте. Я не помню ни одного утра, чтобы я проснулся, чувствуя себя отдохнувшим. Но я всегда был рад наступлению утра — возможности убежать подальше от моих ночных кошмаров, которые встретились лицом к лицу с реальностью дня.

Я посетил банк и был поражен, обнаружив, что Физз не делала никаких денежных переводов. Моя жена не собиралась облегчать мне поиск. Хозяин барсати сказал мне, что она не возвращалась. Я еле сдержался, чтобы не позвонить ее друзьям. Их верность Физз не вызывала никаких сомнений, и я боялся, что кто-то из них меня спровоцирует и скажет что-нибудь обидное.

Когда я приземлился в аэропорту Джона Кеннеди, то не почувствовал никакого любопытства к Мекке свободного мира. Я знал достаточно об этом мире, хотя не ступал ногой на эту землю. Я всегда говорил Физз, что мы знаем об Америке больше, чем нужно. Мир приобрел «америкофильтр», клапан, чтобы регулировать, сколько Микки Маусов, макбургеров, Шварценеггера и Си-эн-эн пролетит через него.

Два правила для того, чтобы наслаждаться свободой. Увеличивайте их количество. Но без рекламы, хвастовства и сплетен. И никаких плодов ханжества. Пожалуйста.

У аэропорта меня встретил таксист-сикх, и он хотел поговорить о сепаратистском движении Кхалистани в Пенджабе. Он приехал сюда пятнадцать лет назад вполне легально и не возвращался на родину с тех пор. Через несколько лет таксист получил документы. Его жена и сыновья последовали за ним. Его акцент невозможно было спутать ни с чем — он был родом из Амритсара. Нa приборной доске висело изображение Гуру Гобинда Сингха. У таксиста была седая борода. Он был очень мудрым; этот человек был убежден, что сикхам нужно отдельное государство. Я посмотрел на него и удивился тому, какие образы своей страны он носит в себе, какую любовь, какое чувство вины.

Воспоминания людей могут быть такими же опасными, как и их фантазии.

Поездка до отеля была скучной: мелькали машины, дорожные развилки, процветало строительство, висели огромные биллборды, надо мной поднималось серое небо, и я был рад, что Нью-Йорк не оказался особенным, как я боялся. Я попал на Манхэттен, и, когда вышел перед отелем, у меня вырвался вздох.

Этот отель должен быть Гранд Каньоном человеческого тщеславия.

Средневековые церкви поднимали свои шпили в небо, чтобы вызвать страх перед Богом; здания из хрома, камня, стали и стекла поднимались друг за другом, чтобы вызвать страх перед людьми. Перед очень-очень богатыми людьми, королевствами которых были брэнды. Их генералы рыскали по миру, а рабы прорывались сквозь предрассудки расы, религии, пола и разных стран. Их неоновые вывески были такими огромными, как корабли, и, возможно, потребляли больше энергии за день, чем многие деревни за месяц.

У людей открывался рот перед неоновыми вывесками, хотя они преклоняли колени перед Господом.

Я был рад добраться до отеля и оказаться в своей комнате. Она была среднего размера со скромной обстановкой. И удивительно, что там была полутораспальная кровать, как в нашей комнате на холмах. Это было убежище от религиозного безумия коммерции, царящего в каньоне человеческого тщеславия Следующие несколько недель я выходил на улицу только если это действительно было необходимо. И чаще всего — чтобы купить булочки, сэндвичи и бутылки с молоком; вся еда была прекрасно упакована, словно требовала к себе почтения. Вскоре половина кровати оказалась завалена распечатками, бумагами, справочниками, картами. Я занимал телефонную линию весь день и всю ночь.

Я спал даже хуже, чем раньше.

Кровать была слишком мягкой, подушки слишком высокими, моя голова слишком забита разными мыслями. Изредка в мои видения проникали люди из разных мест: Пракаш, Филипп, Стефен, мои друзья из колледжа, Биби Лахори. Как будто волшебник доставал бесконечный свиток записей из вагины Биби. А мои родители танцевали фокстрот во дворце наваба. Мать Физз плакала одним глазом и смотрела на меня другим, друзья Физз ходили гуськом по нашему барсати в сапогах и шлемах. Сиед соблазнял меня пышными словами и гибкими пальцами. Двое сикхов, которые привезли нас в Дели, пили на веранде дома в горах с Джимом Корбеттом. Шултери целовал Хайле Селассие. Ракшас дирижировал в Берлинской филармонии своим обрубком. Тафен покорял гору из бутылок, решив установить на ее вершине флаг. Женщина-мокша ласкала мое тело пальцами с запахом ванили. «Ее величество» стонала от ласк Гадж Сингха. Король шеста оседлал Катерину, надев «Стетсон», как Абхэй.

Тишууун!

За несколько минут до моего пробуждения я всегда задыхался по какой-то причине. Вся эта странная команда стояла в отдалении, молча наблюдая. Даже Физз. Я хватал воздух, потеряв голос и прося о помощи, по никто не спешил ко мне. Затем Физз говорила: «Хорошо, парни, шоу окончено!» И отворачивалась, сзади она оказывалась рассерженной Катериной, тогда я испускал последний молчаливый крик ужаса.

После того как я просыпался, мне требовалось много времени, чтобы понять, где я нахожусь.

Поиски шли плохо. Большинство людей старались быть вежливыми, но были ошарашены моими расспросами, которые в конце концов начинали их раздражать. Нет, в их семьях никого не удочеряли. Нет, они не имеют никакого отношения к Индии. Нет, в их доме нет семидесятипятилетней женщины с темной кожей и светлыми глазами. На самом деле, это значило: «Вы не хотите отвалить и позвонить в другой день, когда никого не будет дома?»

День за днем, неделя за неделей, списки и имена заканчивались, и вскоре с булочками и молоком я начал брать бутылки «Джека Дэниелса». Бурбон помогал мне с моими задними зубами, которые начали болеть, следуя какому-то циклу из двенадцати и тридцати шести часов. Двенадцать часов боли, затем тридцать шесть часов покоя.

Я пил и звонил, пил и звонил. Когда я смотрел вниз со второго этажа «Веллингтон отеля», улица была переполнена продавцами и простофилями. Японцы, жители Восточной Европы, Южной Азии — всех охватывала гордость, что они находятся в центре мира. Даже в полночь шум не прекращался, словно треск насекомых в кустах дома, и порой, когда я просыпался в три часа ночи, внизу все еще было оживленно. Кто-то кого-то звал, прохожих становилось меньше, последние весельчаки находили путь домой.