Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Поэтому-то Россия и не слишком-то возмущалась появлением наших ребят средь финских "повстанцев". У нее самой было рыльце в пушку!

Столь оглушительные итоги "финского недовольства" принудили Россию к "тихому миру". Вскоре были приняты условия финнов, при коих они сложили оружие, финским Наместником становился любезный им фон Спренгтпортен, а Финляндия присоединялась не совсем чтоб к России, — но была ей вассальна, как часть "лютеранских земель в составе Ливонии.

Кроме того, — Россия впервые в своей истории признала Право Парламента финнов и обещалась во всем соблюдать Автономию и все его Привилегии. (Настолько тяжким оказалось поражение в финских лесах!)

Из сей истории стороны сделали разные выводы. В России впервые задумались над идеологической работой со своим родным населением. Вообразите себе, — на своей шкуре Россия наконец осознала — насколько тяжка и грозна "дубина народной войны"!

В российской Истории сие — удивительная закономерность. Здесь как нигде верно: "Не было Счастья, да Несчастье вдруг помогло". За пару лет до Нашествия при Штабе Армии впервые возникли структуры, готовые "идти в народ" (к тому самому — вчерашнему "быдлу"!) и разъяснять ему (еще вчера — "скоту говорящему"!) почему надобно любить "Царя-батюшку" и чем именно дурны якобинцы.

Русский народ — чудовищно терпелив, незлобив и отзывчив на ласку. Довольно было "начальству" посмотреть на людей именно — как на Людей и все нам простилось… Русский мужик почуял "почтение" к себе со стороны "Власть предержащих" и в лихую годину отплатил сторицей…

Не будь в Войну столь же решительного народного Движения (навроде финского в 1810 году) на Борьбу с "Оккупантом", черт его знает — чем бы все кончилось…

Швеция из сего извлекла немного иное. Впервые за долгие годы финны воевали "без шведов". И, как ни странно, — чисто финская народная армия добилась в сто крат больших успехов, чем шведская регулярная. В итоге, — с неких пор финны стали отказываться от услуг шведского офицерства, полагаясь лишь на "народные" силы.

Поэтому в Швеции самой зародилось "просветительское движение", считающее, что… Не нужно в очередной раз "покорять эту Финляндию.

Финляндия стала рассматриваться — некой "буферной зоной" меж Европой и русским варварством. Но из этого "буфером" стала и моя Родина!

Впервые в Европе раздались голоса в поддержку нашей Свободы (не только от русских, но и — шведов с немцами!). С этаким "международным балансом сил" и влияний — Европы и "не-Европы"! Но именно об этом мы и мечтали!

Самые ж поразительные выводы из сего сделала Франция. Опыт отчаянной борьбы финнов с Россией и наша фактическая поддержка сего показалась энциклопедистам свидетельством нашей готовности взбунтоваться. (Книжники любят выдавать свои умозренья за истину.)

Поэтому они пригласили к себе с визитом фон Спренгтпортена и всячески его улещали.

Я в свою очередь встречался с Учителем. Передал ему все мои связи, пароли и явки и самых важных из "крестников". С Талейраном понятно — он был полностью "на крючке". С Фуше у меня не было той уверенности.

Я доложил о поразительной инертности графа в моем отношении и о том, что, в принципе, на него теперь есть компромат. Он допускал существование казино по личным мотивам. Я не знал, можно ли на него "давить" чрез его дочь и внуков и прочее… Но я обо всем доложил фон Спренгтпортену.

Как это ни странно, — я тогда и не знал, что Фуше со мной — одной Крови. И именно поэтому он меня так жалеет. Но об этом, как выяснилось, знал сам фон Спренгтпортен. Но он мне ничего не сказал, сознавая что меня ждут допросы и, может быть — пытки.

Забегая вперед, доложу, что наши люди "работали" потом "по Фуше" и в самый сложный момент — посреди 1812 года граф Фуше нам немало помог в организации "мятежа генерала Мале", после коего моральный дух армии якобинцев в России стал отрицательным. Но все сие — не мои тайны, — в "мятеж" замешаны весьма многие и я не смею углубляться в эти подробности.

Как бы там ни было, — Фуше с Талейраном по сей день числятся во всех разведках "на мой счет" и мне сие — отчасти приятно. Знаешь хотя бы, что работал недаром…

Французы тем временем кончили с австрияками при Ваграме. Средь австриячек, наводнивших Париж в свите новой Императрицы, оказалось немало "штучек" и я целиком захватился интрижкой с женой их посла. Она была немкой с мадьярскою Кровью, так что мы с ней друг друга поняли в темпе чардаша.

Австриячка была в самом соку, но ее окружение просто выводило меня из себя. Особо донимал брат моей пассии — князь Эстерхази. Он открыто ревновал к сестре и на каждом шагу говорил гадости.

И вот — однажды я узнаю, что из Австрии прибыл вестовой с диспозицией австрийских войск для войны с Россией. Эти бумаги должны были получить "добро" Бонапарта. Когда моя пассия сообщила сие, она даже пристально заглянула в мои глаза, но я только крепче поцеловал ее и, потянувшись всем телом, спросил:

— Какое это имеет значение?

— Мой муж сказал мне, что ты — шпион. Он говорит, что ты лишь ради этого спишь со мной", — у княгини были рыжие волосы, сходные по цвету с мехом лисы и я любил скручивать их в колечки. Они были так густы и прекрасны, что простыней рассыпались подо мной, стоило нам оказаться наедине. Как у всех рыженьких, у нее были мелкие конопушки и она их стеснялась, припудривая, а мне — нравилось.

Это был ее второй брак. Первого мужа княгини убило при Вене в 1805 году и больше всего она любила гладить рукой мои шрамы, полученные в ту кампанию.

В день смерти ее первого мужа двое офицеров победительной армии "воспользовались" ее телом, а потом еще пару месяцев передавали друг другу с рук на руки. Судьба красивых женщин в покоренных столицах не может не быть ужасной.

Теперь княгиня делала все, чтоб жизнь ее нового благоверного стала адом. А развестись он не мог, да и — не хотел. Женитьба сделала его послом во Франции…

Женщины — странные существа.

Я помню, как тогда обнял княгиню, поцеловал и шепнул:

— Я — лив и русские мне не указ. Я с тобой лишь ради тебя, Счастье мое… Я — Люблю тебя!" — и прелестная австриячка немедля растаяла. Как теплый воск.

Уже ночью, когда милая закрыла глаза, я вылез из алькова, оделся в мой новый наряд, — темный мундир с мягкими сапогами на тонкой кожаной подметке без шпор, вложил в ножны "Жозефину", проверил на месте ль отмычки, выкованные мне Петером, и вышел из спальни.

Было очень темно, но я нарочно часто ходил по посольству с завязанными глазами, — иной раз мы играли с княгинею в жмурки, другой — я делал вид, что дурачусь…

Я болен — "ливонскою слепотой" и это страшно мешает в работе ночью. С другой стороны противники знали, что я ночью слепну и потому — почти не следили за мной в темноте. Они и взять в голову не могли, что я за время ухаживаний выучил расположение комнат — на ощупь и теперь могу пройти по посольству с завязанными глазами.

Они об этом не знали. Но приготовили иную ловушку.

Петеровы отмычки всегда открывали нужную дверь и я оказался в нужном мне кабинете. Замок пошел очень легко, но стоило мне взяться за ручку сейфа, как где-то звякнул звонок. От дверцы через заднюю стенку был натянут тонкий шнур, ведший в дежурку. Посольство мигом обратилось в перепуганный муравейник, а в дверь кабинета замолотили прикладами.

Я понял, что все кончено и, растворив окно (оно было высоко над землей и потому без решеток), выпрыгнул в темноту.

По сей день не знаю, — как я тогда смог — совершенно вслепую выпрыгнуть в темноту. Наверно, я был в состояньи аффекта, ибо сегодня ни за что не повторил бы сей подвиг!

Чудом я попал точно на ноги, ничего не сломав. Точнехонько промеж трех дюжих охранников в сопровождении моего заклятого врага — князя Эстерхази.

Я давал слово сестре, что не дам нашей маленькой вырасти без отца и обещал сдать свою шпагу первому же жандарму, ежели что. Клянусь, ежели бы я видел, — кто меня окружает, я дал бы себя арестовать и увести в караульное. Но тут свет фонарей сразу же ослепил меня и я попросту отмахнулся от ближайшего факела.

Раздался булькающий звук с предсмертным хрипом и я уже не мог сдаться. Если б на ваших глазах товарища заколол бы какой-нибудь гад, разве б вы взяли его в плен? Конечно же — нет. Око — за Око, Зуб за Зуб и у меня не оставалось иного выхода, кроме как — убивать всех.

Обратным движением, вырывая "Жозефину" из падающего покойника, я достал до горла второго солдата и он тоже, хрипя и булькая кровью, рухнул куда-то вниз. Теперь против меня оставалось двое. Князь, выхватив саблю, встал в позицию, третий солдат вскинул ружье и замахнулся прикладом.

Я пожалел "Жозефины", — встречи с кованым железом приклада она бы не вынесла. Поэтому я всадил ее в солнечное сплетение солдата и невольно раскрылся.

Князь от души полоснул меня по горлу и, не будь у меня тугой и жесткий воротничок, я бы сейчас не писал этих строк. А так из меня ударил целый фонтан и князь захихикал: