Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Херня! — отозвался Юра. — Собаки так устроены, что силу чувствуют, понимают, боятся их или нет. Ты вот зассал, и они сразу осмелели, чуйка!

Коричневый пес, рослый, с крупную лайку, но беспородный, истошно лаял, лязгая зубами, второй стоял сзади и гулко подвывал, из-за проломанного забора к ним присоединилась мелкорослая дворняга и тоже гавкнула. Слава побледнел.

— Сейчас как е…у! — гаркнул Юра, потрясая пакетами с тяжелыми учебниками. Первая и самая наглая собака попятилась. — Слав, чего встал, пошли!

Они двинулись вперед.

— У человека от страха что-то там выделяется, фермент страха что ли, звери сразу его улавливают, — разъяснял Юрий. — А если не боишься, то нет никакой опасности, тогда собакам страшно.

— Ну, на х…, страшно, не страшно! — вымолвил Слава. — Лишь бы не покусали, а то сорок уколов в живот делать!

— Я, как на собаку натыкаюсь, представляю, что схвачу ее и разорву! Прямо воображаю, как буду рвать на части. Ярость во мне закипает! Псы со мной не связываются.

Юрий смело шагнул вперед. Самый настырный коричневый кобель отскочил, другая псина, та, что стояла рядом и рычала, попятилась, и даже последняя, хилая коротконожка, что, завалившись на бок, чесала задней лапой ухо, недовольно повизгивая, отскочила в сторону.

— Идем! — поманил друга Юра и грозно взглянул в сторону собак, заходившихся истерическим лаем. — Никогда не показывай, что боишься!

Налаявшись, собаки пролезли в дыру в заборе и скрылись из вида.

— Без пятнадцати двенадцать, — посмотрев на часы, отметил Славик. — Скоро Антон с девчатами приедет. На отцовой машине их привезет, сам за рулем.

— Он водить-то может?

— С десятого класса рулит, его предки тоже на юге.

— С кем едет?

— С Иркой Брусницыной, Катей Судец и Тоней.

— Что за Тоня?

— Иркина подруга, с ней учится.

— Не знаю.

— Ничего, прикольная!

— А Белка будет?

— Ее мать не пустила.

— Жаль! — протянул Юрий, ему нравилась Люда, да только почему-то никак не могли они по-настоящему задружить.

— Девки на ночь останутся.

— Замечательно!

— Запомни, Катька моя! — предупредил Слава.

— Да знаю!

Друзья подошли к воротам дачного поселка. Вахтер с длинной бородой, похожий на Льва Толстого, поспешил отпереть калитку.

— Здрасьте, дядя Сеня!

— Здрасьте, здрасьте! — узнав сына замуправделами, закивал пожилой вахтер, нелепо приложив ладонь к козырьку фуражку. — Пожалуйте!

Изъяснялся он патриархально, как при царском режиме. Проходя в калитку, Юра громыхнул бутылкой, но дед был глуховат.

— Заниматься будете? — поинтересовался он.

— Заниматься, заниматься! — убедительно ответил Слава. — К нам еще студенты на машине подъедут, на белой «Победе», вы их пропустите.

— А как же! — снова козырнул стражник.

— Погодка сегодня на удивление, теплынь! — топая к дому, улыбался Слава.

— Погодка что надо, а нам водку пить! — вздохнул Брежнев-младший.

— Не водку, а виски, или ты про виски шутил?

— Ничего не шутил!

— Антоха чувихам шампанского взял.

— По Белке скучаю! — грустно вымолвил Брежнев.

— Женись! — отозвался Слава.

— Она меня не любит!

— Плохо стараешься!

— Никак не стараюсь, не видимся.

— Хочешь, анекдот расскажу?

— Валяй.

Славик поставил сумку с книгами на землю, и, разминая красные от непомерной тяжести ладони, встал перед товарищем.

— Твои книги мне все руки оборвали.

— Физподготовка!

— Уж точно. Ну, слушай. Одного парня ограбили, — начал Слава. — Пришел он в милицию, а заикается — сил нет! Следователь говорит: «Рассказывай, как дело было!» «Н-н-ну, я у-у-утром встал, в-в-з-здрочнул, — начал парень. — П-п-пошел умываться. У-у-умылся, в-в-з-здрочнул. Потом стал я-яичницу ж-ж-жарить, п-пожарил, в-в-вздрочнул! Съел, посуду п-помыл — в-в-вздрочнул. Т-тут ч-чай п-подоспел, я чай п-попил, и опять в-в-з-здрочнул. Я, как чай п-пью, всегда в-в-вздрочиваю. Т-т-ут в дверь звонят. Я п-пошел открывать, открыл, а д-дальше не помню, в-в-з-здрочнул или нет!»

Еще с пятницы на Старой площади началось непонятное движение. Приезжали и уезжали военные, приходили Генеральный прокурор и Верховный судья, к Первому Секретарю были вызваны министры внутренних дел и связи, периодически появлялось руководство Комитета государственной безопасности, а его председатель Серов вообще никуда не уезжал, обосновавшись в кабинете одного из хрущевских помощников. Всегда располагающий и доброжелательный Брежнев ходил по коридорам взвинченный. Микоян, Фурцева, Суслов, Аристов, Козлов, вместе и по отдельности заходили к Хрущеву. Комсомольский секретарь Шелепин, приехавший с докладом по целине, не был принят.

Сегодня хождения продолжились с удвоенной силой. Два раза в хрущевский кабинет являлся главнокомандующий сухопутными войсками Малиновский, приезжал командующий Московским военным округом Москаленко, приходили маршалы Советского Союза Еременко и Конев. В сопровождении Микояна прибыли Косыгин и Громыко. Из Грузии был вызван Мжаванадзе, из Белоруссии — Мазуров. Хождения прекратились к трем часам дня, а в пять открылось экстренное совещание. Хрущев предоставил слово Микояну.

— Я хочу доложить, что за последнее время с Маршалом Советского Союза Георгием Константиновичем Жуковым произошли кардинальные негативные перемены. Это подметили многие здесь присутствующие. Центральный Комитет Коммунистической партии и Совет министров находят поведение товарища Жукова недопустимым и вредным, — проговорил Анастас Иванович. — В поведении товарища Жукова снова, как много лет назад, проявляются бонапартистские замашки. Он ведет себя безапелляционно, с подчиненными не сдержан, груб с руководителями республик, министерств и ведомств, игнорирует установки ЦК и решения правительства, последнее время не стесняется присылать в ЦК и Совет министров заготовленные им тексты постановлений.

— Он уже никого из маршалов не слушает! — с места дополнил Конев.

— Именно! — кивнул Микоян. — Последние несколько месяцев Жуков действует по собственному усмотрению, что часто не соотносится с линией партии.

Народу в кабинете Первого Секретаря сидело человек тридцать, было даже несколько тесновато. Каждый, кто здесь оказался, безоговорочно стоял за Хрущева, однако лица у многих были совершенно растеряны — ведь маршал Жуков имел бесспорный авторитет и в армии, и в народе.

— Президиум ЦК всерьез взялся за перестройку партии, — перебил Микояна Хрущев. — Мы вычищаем накипь, всю скопившуюся слизь, за сталинское правление гадости скопилось немало. И Вооруженные Силы не исключение. Недавно из Президиума ЦК вышибли раскольников: Молотова, Маленкова и Кагановича. Вышли решения о возвращении городам исторических названий, была упразднена многочисленная личная охрана, ЦК провел у руководящего звена сокращение льгот, можно сказать, сам себе блага урезал! Делается все, чтобы выправить положение после сталинского произвола, очистить партию от пагубного синдрома величия и вседозволенности. Своим одиозным поведением товарищ Жуков не вписывается в новую систему государственности. Жуков все делает по-своему, а ответственность лежит на нас, на ЦК. У Георгия такое случалось и раньше, вы это отлично знаете. Вот сидят героические маршалы Конев и Еременко, они меня поправят, если я не так говорю!

— Вы верно говорите! — отозвался Конев.

— Вспомним войну: и там Жукова, мягко говоря, несло. Ценой неимоверных потерь водрузили знамя над Рейхстагом. Почему потери такие колоссальные случились? Потому, что Жукову надо было самому взять Берлин, не отдать Берлин ни Рокоссовскому, ни Коневу! За два-три дня при штурме погибло сто тысяч солдат! Сто тысяч, товарищи, вдумайтесь в эту цифру! Потери Жукова никогда не смущали, он, не задумываясь, ставил на карту человеческие души, а все для того, чтобы отрапортовать Сталину, какой он молодец! Взять-то он Берлин взял, а какой ценой?!

— Немцы бы и так сдались, они были обречены, — высказался Еременко.

— Жуков ждать не хотел, хотел быть первым, — дополнил Конев.

— Тогда не желал головой думать, беречь солдат и сегодня не изменился, — резко взмахнув рукой, заявил Хрущев. — Мы не хотим судить Жукова, то будет неправильно, хотим лишь навести элементарный порядок в армии, социалистический порядок!

— У нас не министр обороны руководитель государства, а Центральный Комитет! — слово в слово за Хрущевым повторил Микоян. — Возмущает жуковская одиозность, приезжают к нему делегации других государств, так им преподносится, что именно Жуков, а не советский народ, выиграл войну!

— Жуковский героизм раздут! — сухо проговорил Суслов.

— Возмутительно, товарищи! В армии родился культ Жукова! — истерил Никита Сергеевич.