Загадка XIV века - Барбара Такман

В тюрьме Ривьер и Мерсье каждый день ждали пыток и казни — обычная судьба тех, кто утрачивал власть. Ривьер держался стойко, а Мерсье пролил столько слез, что почти ослеп. Каждый день люди приходили на Гревскую площадь, чтобы не пропустить зрелища: им хотелось увидеть, как расправятся с заключенными. «Рассудительный, хладнокровный и дальновидный», герцог Бургундский не требовал смертной казни. Он вел себя осторожно, пока был шанс, что король придет в себя и восстановит свою власть. Состояние Карла улучшалось, и он требовал возвращения бывших советников, а народ, любивший и жалевший короля, склонялся в их пользу. Теперь припомнили, что Ривьер всегда был «добрым, вежливым, обходительным и терпеливым с бедным народом». После восемнадцати месяцев тюремного заключения обоих освободили и вернули им собственность, в том числе и ту, что временно побывала в руках де Куси.

Увольнение Клиссона стало триумфом герцога Бургундского. Клиссон пришел к нему и поинтересовался, как шли без него дела в государстве. Филипп злорадно посмотрел на него. «Клиссон, Клиссон, — процедил он сквозь зубы, — тебе не следует об этом беспокоиться; королевство обойдется без твоих услуг». Затем, не в силах скрыть истинную причину своего гнева, спросил, где «демон» Клиссон нахапал такое богатство — больше, чем у него и герцога Беррийского вместе взятых. «Убирайся с моих глаз, — вскричал он, — если бы не моя честь, я бы тебе вышиб и второй глаз!» Клиссон вернулся домой в задумчивости. В ту же ночь, под покровом темноты, он вместе с двумя помощниками выехал из особняка через задние ворота и направился в свой замок Монлери, к югу от Парижа, где мог защитить себя.

Герцог Бургундский разъярился и снова позвал де Куси, чтобы тот выступил против своего собрата по оружию. Вместе с Ги де Тремуайем его назначили командующим армии в триста копий, включавшей многих прежних товарищей коннетабля. Им было приказано пойти по пяти разным дорогам и не возвращаться без Клиссона, живого или мертвого. Нельзя сказать, что это был мудрый шаг герцога Бургундского. Предупрежденный друзьями, Клиссон скрылся в Бретани, в крепости Жослен, где на своей территории он мог отразить любое нападение. Однако это бегство позволило герцогу сделать Клиссона козлом отпущения. Бывшего коннетабля обвинили в предательстве и наложили на него штраф в сто тысяч марок. Людовик Орлеанский отказался утвердить приговор, однако не осмелился открыто выступить против своих дядюшек.

Де Куси снова предложили меч коннетабля. Герцог Бургундский явно хотел завербовать его на свою сторону. Если этот пост не привлекал де Куси в последние дни Карла V, то еще менее он нравился ему теперь; к тому же Ангерран не хотел воспользоваться падением своего друга. Он «решительно отказался принять жезл, даже если для этого его принудили бы покинуть Францию». Риск не оправдался. Убедившись, что де Куси не уговорить, дядья отдали этот пост молодому графу д’О и вроде бы пообещали ему, что, разбогатев, тот сможет жениться на дочери герцога Беррийского.

Благодаря стараниям врача де Куси, к концу сентября король, кажется, обрел рассудок. В сопровождении де Куси он совершил благодарственное паломничество к Нотр-Дам-де-Льес, маленькой церкви возле Лана, построенной в память трех крестоносцев, взятых в плен сарацинами. Они будто бы обратили в христианство дочь султана и с помощью статуи девы Марии перенеслись вместе с принцессой по воздуху на родную землю. На обратном пути Карл заехал в замок де Куси, где 4 октября отобедал в компании с герцогом Бургундским и вместе с ним молился в Сен-Дени, после чего вернулся в Париж. При новом правительстве де Куси оставался главным членом совета и делил свое время между заседаниями и обязанностями главнокомандующего Оверни.

К расстройству придворных, мудрый старик Арсиньи отказался от уговоров и обещаний и настоял на своем возвращении в Лан. Ему выдали две тысячи золотых крон и разрешили бесплатно пользоваться четырьмя лошадьми из королевских конюшен на случай, если он захочет посетить двор. Он этой привилегией не воспользовался и через несколько месяцев скончался.

В культе смерти XIV века могила Арсиньи была первой в своем роде. Мраморное изваяние не показывает его в расцвете сил — в 33 года, — как это было принято в надежде на воскрешение: избранные должны подняться из могилы в возрасте Христа. Напротив, следуя указаниям покойного, изваяние сделали похожим на уложенный в гроб труп. Лежачая фигура выглядит точно такой, какой была в момент смерти. Арсиньи изображен обнаженным — очень худой, кости обтягивает морщинистая кожа, руки сложены над гениталиями — откровенная демонстрация ничтожности жизни смертного.

Прежде чем покинуть венценосного пациента, Арсиньи посоветовал не обременять его государственными обязанностями. «Я возвращаю его здоровым, — сказал он, — но будьте осторожны — не тревожьте и не раздражайте короля. Его мозг еще не окреп, он потихоньку будет приходить в порядок, лучше всего для него — удовольствия и забытье». Такой совет подходил герцогам как нельзя лучше. Правитель лишь по имени и титулу, Карл вернулся в Париж любезничать с дамами в садах Сен-Поля и принимать участие в развлечениях, которые каждый вечер устраивали ему жена и брат. Дядья не вмешивались: пока королева и герцог Орлеанский танцуют, они неопасны и даже не раздражают.

Вокруг двора постоянно увивались поставщики и ростовщики, на сцене каждый час разыгрывали мистерии, перед колдунами и чародеями широко распахивались двери, мода, особенно в отношении причесок, поражала своими крайностями. Молодые люди завивали волосы и носили раздвоенные бородки. Женские прически стали совершенно фантастическими и так увеличились, что, проходя в дверь, кое-кто из дам отступал в сторону — иначе было не разминуться. Королева Изабо и ее золовка Валентина соперничали друг с другом в новизне и роскоши нарядов, унизанные драгоценными камнями платья изобиловали бахромой и диковинными узорами. В тавернах народ роптал: подобная вызывающая роскошь приходилась людям не по нраву. Молодого короля любили за приветливость, открытость и непринужденный разговор с людьми всех сословий, простой народ называл его le Bien-aime, то есть «Возлюбленным», зато «иноземцев» из Баварии и Италии терпеть не могли и обвиняли дядюшек в том, что те поощряют мотовство, неподобающее французскому королю.

Оставшись в нежном возрасте без отца, Карл и Людовик не унаследовали от родителя заботы о достоинстве короны; о дисциплине и этикете они и понятия не имели. Они ни за что не отвечали и словно постоянно играли в игрушки, но чтобы игра взрослых людей оставалась занимательной, ей требуются все новые излишества.

В ту ночь, когда произошла ужасная кульминация, де Куси был в Савойе; он использовал свой талант переговорщика для разрешения крупной семейной ссоры, разразившейся между правящим домом и всеми аристократическими семействами. Кризис угрожал заблокировать поход на Рим. Началось все с того, что «красный граф» Амадей VII, скончавшийся в 31 год, оставил опекуном своего сына не жену — дочь герцога Беррийского, а свою мать, сестру герцога Бурбонского. Прошло три месяца, прежде чем де Куси и Ги де Тремуай сумели составить договор, погасивший ссору, и разногласия были устранены.

Во вторник, в канун праздника Очищения девы Марии (18 января 1393 года), то есть через четыре дня после отъезда де Куси из Парижа, королева давала маскарад, желая отпраздновать бракосочетание любимой фрейлины, дважды вдовы, которая в третий раз выходила замуж. Повторный брак женщины, в соответствии с традициями, был поводом для насмешек и часто сопровождался всякими беспорядками, громкой нестройной музыкой и лязганьем цимбал перед спальней невесты. Все это было непристойно. Как заметил монах из Сен-Дени, король Карл позволил беспутным приятелям завлечь себя в эту авантюру.

Шестеро молодых людей, включая короля и Ивена, незаконнорожденного сына графа де Фуа, нарядились в «лесных духов». Они облачились в белые балахоны и смолой наклеили на ткань нити, выкрашенные в цвет волос. Создавалось впечатление, что мужчины наги и волосаты, как сатиры. Маски совершенно скрывали их лица. В освещенном факелами зале молодые люди подвергались смертельному риску, и потому во время танца запрещено было приближаться к ним с огнем. Здесь явно присутствовал элемент русской рулетки — высокородных испорченных юнцов возбуждала близость смерти; подобное поведение не редкость в этой среде на протяжении столетий. К тому же жестоко было привлекать к такому спектаклю человека, склонного к сумасшествию.

Зачинщиком этого действа был «самый жестокий и дерзкий из людей», Уг де Гисей, ему благоволили в королевских кругах за смелые проказы. Человек этот отличался неправедной жизнью, он провел беспутную юность, простых людей презирал и ненавидел. Он называл их собаками и, угрожая мечом и плетью, заставлял лаять. Если слуга чем-то ему не угождал, он заставлял его лечь на землю, вставал ему на спину, пинал шпорами и кричал: «Лай, собака!», не обращая внимания на стоны несчастного.