Пепел и пыль - Анастасия Усович

— Это нужно пить?

Христоф усмехается.

— Только, если хочешь умереть. Это мазь, Аполлинария. Не водка.

Хмыкаю, зажимаю бутылочку в кулаке.

— Спасибо, Христоф.

— Рис, — поправляет он. — Ты можешь называть меня Рисом. Так меня кличут друзья.

— Но мы не друзья.

Рис пожимает плечами.

— Пока нет, но… — замолкая, он некоторое время смотрит на что-то позади меня. — Об этом я и хотел поговорить. Об этом, о прошлом и о будущем.

Аполлинария во мне не должна понимать, к чему ведёт Рис, но я сама, как более проинформированная часть нашего дуэта, кажется, догадываюсь. И всё же притворяюсь, в очередной раз говоря словами человека абсолютно несведущего:

— Я тебя не понимаю.

Рис кивает головой, мол, так и думал. Подходит ближе, окончательно сокращая расстояние меду нами. Рост у Риса внушительный, равно как и у его племянника, с которым мне уже удалось свидеться. Удивительно, насколько сильно они похожи внешне: братья, а не дальние родственники.

Рис чуть приседает, отставляя одну ногу назад. Он делает это, чтобы мы стали на одном уровне? Похоже на то: теперь он заглядывает точно мне в глаза.

— Поверишь ли, если я скажу, что через несколько лет ты встанешь на мою сторону и окажешься чуть ли не единственной такой, когда все, даже самые близкие, отвернутся?

Я не знаю, что будет твориться между Аполлинарией и Христофом в будущем, которое пока не случилась. Но догадываюсь, насколько велики будут последствия моего решения, принятого сейчас, в настоящем.

Попав сюда, мы уже всё изменили. Больше нам нечего терять.

— Итак? — спрашивает Рис, видимо, слишком долго ожидая моего ответа.

Я киваю, доказывая, что обдумала его слова, и тихо произношу:

— Я готова тебя выслушать.

Глава 4

Пока Рис делится известными мне фактами, я позволяю себе рассредоточиться и подумать о Бронберте, располагающемся в соседней комнате. Какова вероятность, что ведьмак сможет почувствовать присутствие одного из своих экспериментов там, где его быть не должно? Эта мысль очень меня напрягает. Я сжимаю в кулаке пустой флакончик из-под принесённой им мази (которая по запаху напомнила коктейль из гуталина и бананов) и прикидываю пути отступления в том случае, если Рис вдруг потребует у меня объяснений.

Рису удаётся привлечь моё внимание только громко задав вопрос и коснувшись моей коленки. Едва ли он что-то вкладывает в этот жест, но мне его ладонь кажется мертвецки холодной даже через ткань сорочки. Я чуть отодвигаюсь от Риса, стараясь вложить в это движение как можно больше естественности, чтобы оно не походило на немой крик: «Убери от меня свои злодейские лапы!».

— Ты не выглядишь озадаченной, — произносит Рис, хмурясь. — Я рассказал тебе о том, что прибыл из будущего, а ты, кажется, совсем этим не шокирована.

— Я просто… не уверена, что до конца тебе верю, — говорю я, а сама отмечаю: нужно быть осторожной.

Я плохая актриса, а Рис, похоже, очень внимателен к окружающим. Если я не постараюсь, разгадать меня ему не составит труда.

— Согласен, — кивает Рис. — Эта новость не из тех, в которые веришь сразу. Но я клянусь тебе: всё, что я сказал — правда.

Тихий, практически умоляющий тон смущает меня. Не знаю, действительно ли ему настолько нужны моя вера и моя поддержка, или я всего лишь очередная пешка в его игре, захват которой — не больше, чем необходимая для победы часть стратегии. Тем не менее, он сейчас здесь и он вылечил моё плечо. При всей своей внутренней темноте этот парень продолжает излучать свет.

— Ты говоришь, что попал сюда благодаря помощи своего племянника… Что с ним произошло? Он сейчас в порядке?

Риса, кажется, этот вопрос ставит в тупик. Наверное, он ожидал от меня чего-то другого, нежели заботы о том, кого я не знаю.

— Сейчас — слишком однобокое понятие. В данном времени он ещё не родился, а в будущем, где я его оставил… Парень сильнее, чем пытается казаться, так что, думаю, он справится.

Рис не задумывался о том, какого будет Власу. Сначала испортил тому жизнь, потом использовал, а теперь бросил на произвол судьбы. Не то, чтобы я всегда была образцовым родственником для своих близких, но даже я соображаю — это не то, что принято делать в семье.

— Так зачем ты вернулся, Рис?

— Забрать своё.

Рис встаёт с кровати и идёт к туалетному столику. Едва притормаживая, подхватывает табурет и возвращается обратно. Ставит табурет передо мной, опускается на него. Упирает локти в колени, кладёт подбородок на кулаки и некоторое время просто смотрит мне в глаза из-под опущенных ресниц. Я молча выжидаю, хотя это даётся мне с трудом. От взгляда Риса холодок бежит по спине.

— Если ты осудишь меня, я пойму, — наконец говорит он. — Только помни, что сам я не чувствую себя виноватым и ни о чём не жалею. Единственной ошибкой, которую я допустил, была спешка.

— Я выслушаю тебя, — произношу я. Чуть осмелев, протягиваю руку и легко сжимаю его запястье. Когда взгляд Риса падает на мои пальцы, я тут же возвращаю руку. — Только если ты обещаешь рассказать мне всю правду, от начала и до конца. Какой бы она не была.

— Я бы доверил тебе свою жизнь, если бы в этом была необходимость.

Мягко стелет, подлец. Знает, что подобные слова никогда не воспринимаются иначе, чем обязанность если не доверия, то уважения к человеку, произнёсшему их. А всё потому, что Аполлинария пришла к Рису даже тогда, когда тот наделал глупостей, и все стали считать его монстром. Наверняка Рис не видит помех для Аполлинарии и сейчас стать ему другом.

Вот, что интересно: Аполлинария и правда не замечала фактов, считая, что другие перегибают палку во мнении к Рису, или принципиально закрывала на это глаза?

— Все года после смерти сестры и матери, я кое-чем занимался, — начинает Рис. — С уходом Сью это дело стало моей новой и единственной целью к существованию, причиной подниматься с кровати по утрам. Я был уничтожен, разбит, разваливался на части, медленно сходил с ума, и лишь эта тоненькая ниточка между разумом и продуктом, который я собирался произвести, держала меня на плаву.

Продуктом? Мне казалось, что его отношения с Евой и Эдгаром были более тёплые: не создатель — эксперимент, но отец — дети.

— Продуктом? — свой вопрос я решаю задать вслух, но Рис меня не слушает.

По остекленевшему взгляду вижу, что сейчас он где-то далеко в своих воспоминаниях.

— Сначала это даже мне самому казалось безумием, и если бы не Иезекииль, свалившийся на