Дорога в Омаху - Роберт Ладлэм

— Да. Вы, то есть мы знали, как вытягивать деньги у переселявшихся на запад индейцев, — проговорил Хаук.

— Это не имеет ничего общего с действительностью, генерал, — возразил ему Сэм.

— Интересно было бы узнать...

— Пора заходить! — произнес Сайрус повелительным тоном. — Этот напиток оказывает двоякое действие: сперва выпивоха погружается в забытье, а потом, вспомнив внезапно о своих обязанностях, впадает в панику, что нам вовсе ни к чему... Итак, я отворяю дверь. — Сделав это, он добавил: — Вы первый, генерал!

— Отлично, полковник!

Маккензи Хаукинз, в развевающихся перьях и в сопровождении преисполненного чувства собственного достоинства эскорта, прошествовал в огромную, в панелях из красного дерева залу. И в этот же миг грянула яростная индейская боевая песня, загремели барабаны, раздались дикие вопли, потрясшие святилище. Судьи, только что восседавшие на полукруглом возвышении с суровым выражением лица, насмерть перепугались. Двое из них — мужчина и женщина — даже залезли под стол. Когда же чуть погодя они выглянули из убежища с широко раскрытыми от ужаса глазами, то ощутили облегчение, поняв, что насилия не предвидится. И тут же раскрыли рты, уставившись на стоявшего внизу украшенного перьями монстра, чей вид невольно поверг их в состояние шока.

— Ясно, что ты наделал? — шепнул Сэм за спиной Хаука.

— Этому небольшому фокусу я научился в Голливуде, — произнес сквозь зубы Маккензи. — Подобная какофония подчас выразительнее любых слов. У меня в кармане магнитофон с тремя степенями громкости и защиты от помех.

— Выключи его, черт бы тебя побрал!

— Я сделаю это только после того, как эти дрожащие от страха дегенераты осознают, что перед ними Повелитель Грома, вождь уопотами, чье высокое положение в его племени требует почтительного к нему отношения.

— Двое самых трусливых судей стали медленно подниматься с колен, и когда исторгавшиеся магнитофоном вопли затихли, они вернулись на свои места.

— Слушайте меня, мудрые старейшины национального правосудия! — заревел Повелитель Грома, и слова его эхом отдались от стен. — Ваш народ изобличен в организации подлого заговора с целью обманным путем лишить нас права владения собственностью и отобрать у нас наши луга, и горы, и реки, обеспечивавшие нас средствами существования. Вы загнали нас в гетто из глухих лесов и безводных земель, где не растет ничего, кроме не нужных никому сорняков. Но разве это не наша страна? Не здесь ли обитали тысячи племен, то жившие в мире со своими соседями, а то и воевавшие с ними, как делали это и вы, сперва сражаясь с нами, потом с испанцами, французами и англичанами, а в заключение — и друг с другом? Неужто у нас меньше прав, чем у тех, кого вы победили, а затем, простив, приняли в лоно своей культуры? Чернокожее население этой страны пребывало в состоянии рабства двести лет, мы же — пятьсот. Неужели вы допустите, чтобы подобное продолжалось и в наши дни, в эту эпоху?

— Я против такого положения вещей, — произнес тотчас один из судей.

— И я, — поспешил присоединиться к нему второй член Верховного суда.

— Разумеется, и я тоже, — заявил третий и столь отчаянно тряхнул головой, что челюсти его громко клацнули.

— О Боже, я читала материалы этого дела не менее десяти раз и всякий раз рыдала! — воскликнула женщина-судья.

— Этого-то уж от вас никто не требовал! — сверкнул глазами на нее верховный судья и отключил микрофоны, чтобы суд мог посовещаться в тишине.

— Я люблю его! — шепнула Дженнифер на ухо Сэму. — Мак высказал буквально все в каких-то нескольких фразах!

— Но зато он никогда не проплывал в море во время урагана тридцати семи миль!

— Наш генерал очень красноречив, — заметил Пинкус чуть слышно. — Он знает, что и как говорить!

— Мне что-то не очень понравилась ссылка на чернокожих, — так же тихо промолвил Сайрус. — Ведь его индейских братьев не заковывали в цепи и не продавали, хотя, признаюсь, в целом он действует в верном направлении.

— Вы правы, Сайрус, нас не заковывали в цепи, — отозвалась Редуинг, — нас просто убивали или сгоняли с наших земель в места, где мы умирали с голоду.

— О'кей, Дженни, признаю свое поражение!

Снова включили микрофоны.

— Итак, продолжаем! — изрек крайний справа судья. — Поскольку ваши интересы представляет адвокат Пинкус, известнейший в Бостоне юрист, мы, конечно, признаем ваши полномочия, но осознаете ли вы, сколь серьезен предъявленный вами иск?

— Мы хотим лишь получить назад то, что принадлежит нам по праву. Обо всем же остальном можно порассуждать, но не более того.

— В вашем иске об этом сказано не столь определенно, вождь Повелитель Грома, — заявил судья-негр, и, когда он взял со стола листок бумаги, во взгляде его промелькнуло неодобрение. — Ваш официальный поверенный — Сэмюел Лансинг Дивероу, не так ли?

— Да, так. Означенное лицо — это я, сэр, — выступил вперед Сэм и встал рядом с Хаукинзом.

— Исковое заявление составлено чертовски здорово, молодой человек.

— Благодарю, сэр, но если по-честному...

— Возможно, вам за него пустят пулю в лоб, — продолжил судья, не обращая внимания на слова Дивероу. — Однако в этой бумаге содержится некий подтекст, отдающий сарказмом. Создается впечатление, будто вы заинтересованы не столько в восстановлении справедливости, сколько в мести.

— Если возвращаться к прошлому, то, действительно, я был возмущен, сэр, когда узнал о свершившейся несправедливости.

— Вам платят не за то, чтобы вы предавались своим чувствам, господин адвокат, — проговорил судья слева, — а за то, чтобы вы в своем обращении объективно изложили суть дела. Вы же вместо этого возводите чудовищную напраслину на давно уже почивших лиц, которые, понятно, не в состоянии сказать что-либо в свою защиту.

— Мои заключения основываются на ранее неизвестных материалах, и нет ни одного факта из упомянутых мною, который не был бы подтвержден историческими документами.

— Вы что, профессиональный историк, мистер Дивероу? — спросил один из судей.

— Нет, господин судья, но я профессиональный юрист и как таковой способен представить излагаемые в документах бесспорные факты в качестве свидетельских показаний, что, я уверен, доступно и вам, сэр.

— Очень мило с вашей стороны, что вы не отказываете в этом нашему коллеге, — съязвил другой судья.

— Я никого не хотел обидеть, сэр.

— Однако, судя по вашему высказыванию, сами вы весьма обидчивы, господин адвокат, — молвила леди. — А из этого следует, что и вам ничего не стоит обидеть другого.

— Я действительно могу быть резок, но только тогда, когда имеются на то основания, мадам.

— Эту особенность вашего характера я и имел в виду, мистер Дивероу, когда говорил о саркастической тональности составленного вами заявления. У меня сложилось впечатление, что вы хотите ни больше, ни меньше, как отставки части правительства, тотальной капитуляции с его стороны, что легло бы тяжелым бременем на плечи налогоплательщиков нашей страны. Учитывая объективные условия, предложенный вами путь решения проблемы нереален для нашей нации.

— Если только суд позволит мне сказать пару слов, — вмешался вождь уопотами Повелитель Грома, — то я хотел бы заметить, что сей блистательный адвокат и мой юный друг имеет репутацию человека, способного выразить в открытую благородное негодование, когда он чувствует, что для этого есть причина.

— Что?! — зашептал Сэм и ударил Хаукинза локтем под ребро. — Замолчи сейчас же!..

— Он смело берется за то, на что не решились бы и ангелы, но кто из нас смог бы осудить исключительно честную натуру только за то, что она искренне верит в конечное торжество справедливости по отношению к обездоленным? Вы, сэр, заявили, что ему платят не за то, чтобы он предавался своим чувствам. Но вами в данном случае допущена неточность, ибо ему вообще не платят: он безвозмездно тратит свое время, не рассчитывая на награды за верность своим убеждениям... И каковы же они, эти убеждения, заставившие его встать на нашу сторону? Позвольте мне попытаться объяснить вам это. Впрочем, было бы куда лучше, если бы каждый из вас лично посетил с дюжину резерваций — мест обитания индейцев. Тогда бы вы сами увидели, что сделал белый человек с нашим некогда гордым народом. И убедились бы, в какой нищете и в какой грязи приходится нам влачить свое существование и сколь, увы, беспомощны мы. Спросите себя, могли бы вы жить в таких условиях, не испытывая при этом чувства обиды? Эта земля была нашей. Когда же вы захватили ее, мы сумели как-то проникнуться сознанием того, что на ней взрастет более великая, чем мы, единая нация и что мы станем частью ее... Но этому не суждено было сбыться. Вы отнеслись к нам с полнейшим пренебрежением, отмахнулись от нас и, загнав племена наши в изолированные от внешнего мира резервации, лишили индейцев возможности внести свой вклад в прогрессивное развитие общества. Это зафиксировано в исторических документах, а посему не может быть предметом дискуссии... Если даже наш ученый адвокат и привнес в свое заявление гневные, саркастические, по вашему выражению, нотки, то это все равно не помешает ему войти в историю юриспруденции двадцатого века как Кларенс Дарроу наших дней. И, выступая от имени принесенных в жертву уопотами, я заявляю, что мы боготворим его!