Валютчики - Юрий Иванов-Милюхин

Я собрался отойти в сторону, но поманили приятели блондинки. Зазвучал ритмичный танец. Как ни старался, до новой знакомой было далеко. Легкость, чувство ритма, когда движение исполняется как бы с оттяжкой, но точно в ноту. Когда женщина ощущает, что за нею следят, она способна заворожить. Женщина, но не баба. Пусть у бабы будет девяносто на шестьдесят на девяносто, у женщины на размер больше или меньше. Я старался до пота.

— Молодец, — заслужил похвалу блондинки. — В твои-то годы… Простите.

— Просто седой, а так, восьмидесяти нет, — не впервые не обиделся я.

— Стремитесь. Глядишь, взлетишь.

— Как насчет посидеть после зверинца?

— Надо понаблюдать еще на парочке жгучих танцев. Если что останется, почему бы и нет.

— Ну да, ну да. Насчет картошки дров поджарить…

Глубокий южный вечер тем отличается от неглубокого северного, что не нужно торопиться. Сладковатый запах фруктов, резковатый к ночи цветов, слабое шевеление пропитанного морем воздуха. Неуемные цикады. Мы сидели в смакушке, в которой негромко волновался стереомагнитофон. На столике бутылка полусладкого, фрукты, пирожные, кофе. Прихлебывая кофе, я подливал в бокал темно — красное вино, больше слушал. До этого было наоборот, пока женщина не поняла, что можно довериться хотя бы на сегодняшнюю лунную отдушину в водовороте окрашенной кровью повседневности. Я предупредил, пить бросил, потому что неинтересно. Можно не разглядеть судьбы. Она не согласилась, пила и пить будет. В меру. Она была красивая. Рассказывала, что служит в подразделении на Северном Кавказе. Тяжело. Племена осознали, что научились разговаривать на двух языках, один из которых — русский — не родной. Муж погиб. Двое детей. Пособие когда выплатят, когда забудут. Просятся в командировки в Чечню, в другую горячую точку. Она только приехала и сюда, иначе злость вымещала бы на детях. Боевые выдрали с кровью. Тыловые крысы продажнее чеченцев. Когда получили деньги, пробивались как из окружения, сжимая в руках Ф-1, эргэдэшки. Знали, их продали за дверью финансовой части. Свои. Когда вино закончилось, я посмотрел на собеседницу.

— Я пойду с тобой, — кивнула она.

Мы прошлись по тротуарам вечно праздного курорта. На перекрестке окунулись в синеву взбегающей в гору, похожей на тоннель от крон деревьев, улицы. Дом спал. Крутая лестница до площадки перед входом в келью. И… не получилось. На море и прежде случались срывы. Прикатывал взвинченным, резко наступало расслабление. Женщина забросила руки за подушку, засопела, оставив на краю со свисающей задницей. Утром она ушла.

Я продолжал ходить на танцы, но увидел ее лишь раз, когда собрался уезжать. Она стояла на перроне. Молча кивнув друг другу, мы разошлись. В воинской части да чтобы не нашлось молодцов, способных справиться с сослуживцем в юбке…

На рынке все были в сборе. Одни вперлись по самые некуда, вторые за день утроили, учетверили сбережения. По базару сомнамбулами бродили валютчики, с которых заемщики стребовали долг. К ним присоединились перешедшие на фрукты с овощами, на рыбу, не ко времени надумавшие расширять дело челноки. На деньги от продажи трехкомнатного жилища предоставлялось право приобрести собачью будку без дверей. Пополнился отряд бомжей. И снова с экранов телевизоров депутаты кричали, что сделано это во благо людей. Чтобы скрыть в 1961 году обвал рубля, Хрущев поменял старые деньги на новые. Тогда рабы и батраки в бостоновых костюмах кричали, как удобно червонцам в отделениях лопатников. Ну очень были большие. А теперь маленькие, как трамвайные билетики… Для проезда в один конец, откуда обратную дорогу нашел не каждый.

Я бросился снимать сбережения со сберкнижки. В стране потерянного не возвращали. Но беда не ходит одна. Менял разогнали. Кто не подчинялся, того менты скручивали, составляли акт о нарушении общественного порядка, отправляли на пятнадцать суток. Прячась за ларьками, я продолжал предлагать услуги. Освободился сын Сергей от второго брака. Служить бы в десантных войсках, а он, центровой ростовчанин двадцати лет, ростом метр девяносто пять, два с половиной года отсидел за драку. Пришел ко мне, запомнившего его четырехлетним ребенком. Ничего блатного не обнаружив, я предложил приходить на рынок по вечерам. Съездили на Темерник на оптовый рынок. В новой одежде и ботинках он изменился до неузнаваемости. Возникла мысль об устройстве моделью. Получилось прозаичнее. Тысячу раз просил гнать мнимых друзей. На тысячу первый, после месяца совместного труда сын заявил, надо уехать на несколько дней. Когда через полмесяца вернулся, я его не узнал. Заморенный, в одежде с чужого плеча. Он уже раздражал, и я прогнал его. Часто приходил с красивой девушкой. За деньгами. Ни учиться, ни работать. Начал попивать. Перешел на таблетки… Опоздал я. Сын чужой.

Бригадир за «полеты во сне и наяву» содрал плату. На просьбу пригреть сына ответил резким отказом. Конечно, погоду на рынке делал не он, но я сам подумал, что это к лучшему. И все вернулось на круги своя. Остальные ребята, пережидая смутное время, крутились как могли, пристраиваясь перед сбербанком на Буденновском.

В конце сентября на Дону еще тепло. В один из дней я трепался с Андреевной о житье — бытие. Наметанным взглядом засек двоих пацанов лет по четырнадцать. Те не решались подходить. Я тоже был против. Ребята исчезли. Снова заметил их за трамвайной линией. Подвалил мужчина, по виду работяга.

— Золото берешь? — грубо спросил он.

— Беру, — грубо ответил и я.

— Сколько за них дашь?

Выложил мне на ладонь два перстенька, простенький кулончик. Вещи пятьсот восемьдесят третьей пробы. На одном перстеньке рядом с чекухой просматривались цифры с буквами. Камешек отсверкивал белым с искрами светом. Менялы ушли, брилик это или нет, проверить стало невозможно. Бежать к Красномырдину, означало делить клиента. Решил осторожно расспросить:

— Откуда у тебя женские украшения?

— От верблюда, — набычился работяга. — Берешь или нет?

— Сколько хочешь за все?

— А почем даете за грамм?

— По сто пятьдесят рублей.

— Подбивай. Сколько весу, за столько заплати.

— Восемь граммов. Даже на камни откидывать не буду.

— Тысяча двести рублей? Не добавишь?

— Цена окончательная.

— Давай.

Рассчитав клиента, я сунул перстеньки в полиэтиленовый кулечек. Уйдут по сто семьдесят за грамм. Камешек необходимо проверить. Если брилик, дело может обернуться как угодно. У работяг их не бывает. Осмотрелся. Пацаны за трамвайными путями исчезли. Не подстава ли! Нет, трясли бы перед лицом наручниками. А краденое — хрен его знает. То ли золото принадлежало ребятам, то ли очередные наблюдатели. Во всяком случае, избавляться спешить не стоит. Если что, влет будет на столько, за сколько купил. А если продать, вопрос начнет зависеть от расположения уголовного розыска к моей персоне. Деньги замораживать тоже не желательно, крутиться не на чем. Проблема.

До конца рабочего дня больше ничего не произошло. Я подался на автобусную остановку ни от кого не прячась, ни на кого не глядя. Кто решился на разбой, тот будет ждать в подъезде с ломиком в руках, с пушкой за поясом. От других алкашей — грабителей, юнцов — мочителей, не трудно отмахнуться.

Во второй половине октября один за другим на юг надвинулись арктические циклоны, самый злобный надолго примерз к ростовской области. Потянула низовка с близкого Дона. По наледи на пластике твердые обложки скользили. Бросить торговлю я не мог-дома в стопках залежалась почти сотня томов. Не успел закончить выставлять на прилавок книги, заметил встревоженного Папена. Одет он был по зимнему. Переведя дух, Жан Луи продавил сквозь замерзшие губы.:

— Гену убили.

— Какого? — не врубился я.

— Кто квартиру продал, машину с бочкой.

— До валюты рыбой торговал! Он еще задерживался.

— Все бабки вложил. Двое детей. И квартира навернулась.

— Кто его? Когда?

— Вчера после обеда. Сегодня труп обнаружили, за Военведом. Сорок восемь ножевых ранений. След кровавый, видимо, полз.

— Как он там оказался?

— Подошел школьный товарищ. Гена предупредил ребят, что пойдет в машину менять крупную сумму. С концами. Валютчики намекнули ментам, те прозвонили квартиру. Не появлялся. Жена с родственниками забила тревогу. Сегодня отыскали. Окоченеть успел. Выгребли не все, спешили. Мелочь, конечно. Думали, наступило затишье, а оно перед бурей.

— Трупы как находили каждый месяц, так и продолжают собирать, — откликнулся я. — Товарищ где?

— Дома. С Геной не вертелся, делов не знает. С базара вместе вышли, и все, — развел руками Папен. — Менты его взяли, но доказательств никаких. Тебя когда-то тоже друг раскрутил, с которым двадцать пять лет на формовке отпахал. Хорошо, живым оставил.

— Двадцать пять лет мы дружили, — насупился я. — Проработали в одной бригаде лет десять. Больше уродовался я, на прессах, он на выбивке как сурок торчал. Вологодский кривоногий мужичок из серии куды пр-р-ря-я-а.