Тревожная ночь - Марк Симович Ефетов

— И так просто не даем. — Няня раскрыла выходную дверь на улицу. — И на вешалке без дела болтаться нечего. Думаете, высокие, так вам все можно?

Няня любила поговорить. Но вот на главное-то разговорить ее так и не удалось.

Через полчаса, проследив докторшу, Женя звонил из телефона-автомата Виктору Петровичу:

— Адрес доктора: Продольная, шесть, квартира три. Дочку Леночку уложили спать. Свет в окне погас. Высылайте Ольгу Михайловну…

Эту ночь Ольга Михайловна провела в комнате доктора Крюк, а Инна Сергеевна вернулась в больницу на том же такси, которое привезло Ольгу Михайловну на Продольную улицу.

К утру больному Кнышу стало лучше.

Инна Сергеевна спустилась вниз, в приемную, где ее ждал Женя Степуков. Он приехал в город первым поездом. Было морозно. Зима, как говорится, не сдавала своих позиций.

В вагоне электрички Женя был один. По дороге в больницу он тоже почти никого не встретил. Милиционеры и дворники грелись у костров. Было темно и туманно.

Когда Инна Сергеевна увидела Женю, у него было такое красное лицо, точно он только что выскочил из бани:

— Замерз? — спросила докторша.

— Нет. Как больному Кнышу? Лучше? — спросил докторшу Женя.

— Лучше, но пока положение его еще серьезное. Пошли чай пить. Это ты вчера вечером выследил меня?

— Я.

— Ну, пошли.

— Спасибо… Не беспокойтесь…

— Не церемонься. За чаем расскажу все подробно. Чудесный старик ваш Поликарп Филиппович!

— Мы тоже так считаем.

Женя шел по больничному коридору с Инной Сергеевной, и впервые за эти страшные сутки ему стало легко и спокойно. Точно сняли с него тяжелый груз. Он ведь совсем не знал Инну Сергеевну, а поди ж ты, сразу проникся к ней доверием… «Как хорошо, что она провела здесь всю ночь! — думал Женя. — Такая не допустит, чтобы Поликарп Филиппович умер. Она его не отдаст. Надо будет ее дочку взять к нам на дорогу, прокатить и к нам домой тоже, пусть поиграет с Минькой».

Они сидели друг против друга, Женя и докторша, пили чай и говорили. Женя — о том, какой был до болезни Поликарп Филиппович, а Инна Сергеевна — о том, какой он выдержанный больной, спокойный, помогающий врачам лечить его.

21

Прошло уже больше трех месяцев, а Поликарп Филиппович все еще был в больнице. И много еще было тревог и опасностей в эти три месяца. Так корабль, прошедший сквозь шторм, оставшийся на плаву, идет к берегу неизведанной дорогой из незнакомых мест, куда его отбросила буря. И всюду его поджидают подводные скалы, рифы и другие опасности. Он плывет осторожно, почти вслепую, не зная, достигнет ли берега.

Почти месяц Поликарп Филиппович лежал на спине неподвижно, не двигая даже руками. Его кормили из ложечки, как младенца, он дышал кислородом из больших зеленоватых подушек и думал, поднимется ли когда-нибудь с этой больничной кровати. Будет ли дышать кислородом не из подушки, а так же, как все люди, гуляя или отдыхая в саду? Будет ли видеть деревья, цветы, людей, друзей — Миньку, Ольгу Михайловну, Кущина и всех ребят на ДЖД? Их к нему не пускали, но он чувствовал их дружбу, заботу и любовь каждый день, каждый час. Эти чувства верных друзей приходили к Поликарпу Филипповичу с письмами и записками, с цветами и с теми небольшими пакетиками, которые доктор разрешал передавать больному.

Однажды доктор Инна Сергеевна ему сказала:

— А я и не думала, что на детской дороге так интересно. Вчера ваши ребята приехали за моей Леночкой, забрали ее на целый день, и теперь она ждет не дождется следующего воскресенья. Там, на железной дороге, оказывается, и кино, и маленький бильярд, и даже куклы для малышей есть. А тепловоз, говорит моя дочка, похож на жар-птицу.

— Я его не видел, — ответил Поликарп Филиппович.

— Увидите! Только лежите спокойно. Слушать можно, а говорить не надо.

А через неделю Инна Сергеевна рассказывала Кнышу о Миньке:

— Моя Леночка души в Миньке не чает — влюбилась. Выздоравливайте, Поликарп Филиппович, приедете с Минькой в гости к нам — к Леночке и ко мне.

Каждый день Поликарп Филиппович получал какой-нибудь подарок. То рисунок тепловоза, сделанный Минькой и подписанный печатными буквами «М. Степуков», то букетик первых подснежников, то табель Жени Степукова с запиской:

«Не хвастаюсь, а рапортую».

И все это его радовало. А радость — очень хорошее лекарство от всех болезней.

И вот пришел день, когда Поликарпу Филипповичу Кнышу понадобилось кислородных подушек на одну меньше, потом на две меньше, на три, четыре. Потом Кнышу разрешили говорить, а затем поворачиваться, потом сидеть на кровати, спустить ноги на пол и, наконец, ходить. А ходить Поликарпу Филипповичу надо было учиться заново: как ребенку в первую годовщину рождения.

В это время к больному уже приходили юные железнодорожники. Путаясь в длинных белых халатах, они водили Поликарпа Филипповича под руки, гуляли с ним по больничному саду, рассказывали обо всех новостях на ДЖД.

Приходил и Минька.

В первый раз Миньку пустили с Кущиным, и только на две минуты. Минька вошел своей обычной бодрой походкой, размахивая одной рукой — второй рукой он держал полы халата, в который его закутали. И как только Минька увидел бледное лицо Поликарпа Филипповича и его худые руки, он заплакал. Правда, Минька плакал беззвучно; просто по щекам у него текли слезы, которые он никак не мог удержать. При этом Минька сам понимал, как он оскандалился. Но во второй раз Минька вел себя вполне достойно. Не плакал, сидел тихо, ничего руками не трогал и только однажды, когда пришла сестра со шприцем, попросил:

— Можно, я выйду?

Поликарп Филиппович знал, что Минька побаивается шприца, и сказал: